— Конечно, мамочка. Все, что скажешь, — с готовностью согласилась Джил. — А что надо сделать?
— Вы у меня замечательные дети — и ты, и Штефан — оба. — Маренн улыбнулась. — Вот так вот неожиданно, в самый, казалось бы, неподходящий момент, понимаешь: не зря старалась, воспитала правильно.
— О чем ты, мамочка?
— Так, про себя. — Маренн вздохнула. — Вот что, Джил. Ты сейчас составишь на бланке Шестого управления докладную записку на имя рейхсфюрера СС. Я продиктую тебе все данные. Ты напечатаешь и подпишешь у Вальтера.
— Он очень занят, — возразила Джил. — К нему не пробиться. Совещания одно за другим.
— Это очень важно, Джил, — повторила Маренн настойчиво. — Я знаю, что ты умеешь. Если уж он совсем не сможет, то пусть даст распоряжение кому-то из заместителей. Но постарайся, пожалуйста.
— Хорошо. Я попробую, — согласилась Джил. — Что дальше?
— А дальше ты позвонишь фрау Марте, да-да, супруге рейхсфюрера. И скажешь, что я очень прошу ее принять тебя. Хотя я уверена, Марта и без моих просьб пригласит тебя в гости с радостью. Она тебя любит. Всегда тебе рада. К тому же она много занята с ребенком и рада любой передышке, пообщаться, посмеяться с кем-то. Возьмешь в моем кабинете в «Шарите» микстуру для малышки — я приготовила еще перед отъездом, де Кринис знает, где, и поедешь к ней. Оставишь фрау Марте докладную записку и попросишь от меня, чтобы она обязательно показала супругу эту бумагу, но если до конца дня это не удастся — рейхсфюрер задержится на рабочем месте или, более того, будет вызван к фюреру, — пусть она сообщит по телефону о существовании этой бумаги. Мы с тобой до рейхсфюрера дозвониться не сможем. И даже Вальтер не всегда. А вот фрау Марта звонит ему по пять раз на дню. Конечно, я понимаю, что использовать фрау Марту — это запрещенный прием. — Маренн сделала паузу. — Нам с тобой нагорит и от Вальтера, и, конечно, от рейхсфюрера. Но мы-то с тобой знаем, что все это будет длиться не дольше того, как новорожденную малышку что-то снова побеспокоит. А вот десятки ни в чем не повинных людей останутся в живых, а это намного важнее. Ты понимаешь?
— Я поняла, мама, — произнесла Джил, помолчав. — Диктуй, я готова записывать… Я сейчас напечатаю. Через полчала у Вальтера закончится совещание, будет перерыв, и я попробую подписать. А в обед отпрошусь у Ральфа и поеду к фрау Марте. А что это за люди, мама? — спросила она нерешительно. — Это наши солдаты?
— Нет, Джил, — ответила Маренн твердо. — Но об этом мы поговорим с тобой, когда я вернусь в Берлин. Я все тебе расскажу. Обязательно позвони мне, как все закончишь. Обратись к Ральфу. Он поможет тебе со мной связаться.
— Хорошо, мамочка! Я люблю тебя.
— Я жду твоего звонка, дорогая.
Маренн положила трубку. Действительно, оставалось только ждать. Ждать Рауха, ждать сообщений от Джил. Ждать, что же предпримет Олендорф. И заниматься своими непосредственными обязанностями. Ближе к обеду Маренн собрала медикаменты для Вари. Пирогов позвал Юру и сказал, что тому следует навестить тетку Пелагею.
— В дом не заходи, — наставлял он воспитанника. — Пусть Пелагея сама к тебе выйдет. Передашь ей посылку. Расспросишь, как и что. И сразу назад. Нигде не задерживаться. А если его остановит патруль? — Иван Петрович с тревогой взглянул на Маренн. — Обыщут. Немецкие медикаменты — скажут, что украл.
— Не волнуйтесь, я дам разрешение со своей печатью, — успокоила она. — Да, если найдут медикаменты без соответствующего разрешения, арестуют. Но Юре ничего не грозит. Сразу покажешь патрулю бумагу; если что, не волнуйся, требуй, чтобы обращались ко мне. А если нет, я сама тебя найду, сегодня же.
— Все понял? — Пирогов внимательно посмотрел на мальчика. Тот кивнул головой. — Тогда бери посылку и иди. — Он обнял Юру, прижав к себе. — С Богом.
В ожидании время тянулось долго. Юра вернулся спустя часа три, когда уже стало темнеть. Из его слов стало ясно, почему Олендорф бездействовал. В деревне все еще находились танкисты бригады «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Но, по словам Пелагеи, они собирались уходить.
— А что так долго? Я места себе не находил, — выговаривал Пирогов Юре, налив стакан крепкого чая. — Я же сказал, только туда и обратно. Где ты пропадал?
— Меня тетка Пелагея в дом зазвала, — признался Юра, опустив голову. — Накормила калачом сладким. Вот второй вам прислала и сала кусок. — Он показал на сверток, который принес с собой. — Дядя Иван Петрович. — Он поднял глаза, в них стояли слезы. — Я вторую собаку там видел. Тоже пограничников. Тоже раненую. И хозяйку ее, старшину медслужбы, как она сама мне сказала. Варвару Ильиничну. Так она — хозяйка Графа и Неллы. Нашу Альму Неллой зовут на самом деле. И она из того пограничного отряда, в котором Варвара Ильинична ветеринаром служила. Иван Петрович, она сказала, что Альму заберет. — Юра всхлипнул. — То есть Неллу.
— Ну, это мы еще посмотрим, как все получится. — Иван Петрович ласково погладил мальчика по голове. Развернув кулек, отрезал кусок калача, положил на него кусок сала, придвинул Юре. — На вот, покушай. И что же, все три часа у лесничихи провел? — спросил с недоверием.
— Нет, я быстро ушел, — ответил Юра, отхлебнув чай. — Потом еще у дороги в лесу сидел. Пока не стемнело…
— Плакал? — Пирогов заглянул ему в глаза. — Вижу, что плакал.
— Что ж, выходит, моя Альма так ко мне и не вернулась? Это чужая Альма, то есть Нелла? И отец никогда не вернется…
— Может статься, что и никогда не вернется, — ответил Пирогов грустно. — Скорее всего, не вернется. И ко многим мальчишкам теперь отцы их не вернутся. Но это не значит, что надо отчаиваться. Сейчас такое время, Юра, что нужно собраться с духом. Да, Нелла — не Альма. Но на самом деле Варвара-то ей не хозяйка. Хозяин Неллы погиб. И хозяин Графа тоже. Но она, конечно, имеет право взять их обоих. А знаешь, Юра, что мы сделаем? — Он подсел к мальчику и обнял его за плечи. — Мы попросим у Варвары Ильиничны щенка. Видел ты там в корзинке трех малышей? Вот одна из них девочка, они ее Герой, кажется, назвали. Или Гретой. Но она-то кроха совсем. А мы ее Альмой назовем. И будет у нас Альма. Наша, собственная Альма. Мы ее вырастим. Согласен? — Он поцеловал Юру в висок.
Тот кивнул, потом спросил:
— Так вы знали, Иван Петрович?
— Знал, Юрочка. Но не хотел тебя расстраивать. Тем более что неизвестно, как здесь все повернется-то… О щенках ли сейчас думать. — Он вздохнул.
— Фрау Сэтерлэнд, — в комнату постучали, вошла медсестра Беккер. — Вас спрашивает офицер. Из Берлина.
— Пригласите его. Это Фриц Раух. — Маренн встала из-за стола. — Адъютант моего мужа, — объяснила она Пирогову. — Он приехал, чтобы охранять нас. Теперь нам будет легче.
— Мы тогда пойдем, фрау Сэтерлэнд.
Пирогов встал, быстро собрал съестные припасы, присланные лесничихой.
— Пойдем, Юра, — поторопил воспитанника. — Не будем мешать. Мы будем у себя во флигеле, — сказал он Маренн, направляясь к двери. На пороге он столкнулся с Раухом. Тот вошел в высокой фуражке, блестящем кожаном плаще. В руках он держал букет красных роз.
— Господин офицер. — Пирогов отступил на шаг, смутившись.
— Фрау Сэтерлэнд, — Фриц прошел в комнату, — я сразу с аэродрома. Подкинули на попутной штабной машине. Вот, Отто просил передать. — Он протянул ей букет.
— Благодарю. — Маренн приняла цветы. — Очень красивые. Я рада тебя видеть. Я тебя ждала, — призналась она. — Минуту, Иван Петрович, — остановила она Пирогова. — Вот познакомьтесь. Это Фриц Раух. Адъютант моего мужа и мой добрый друг. Иван Пирогов, — представила она. — Хозяин дома. И его воспитанник Юра.
— Очень рад, — сдернув перчатку, Раух протянул Пирогову руку. Тот нерешительно пожал ее.
— Взаимно. Ну, мы пойдем, пойдем, — заторопился он.
— Раздевайся, садись, — пригласила Маренн Фрица, когда дверь за Пироговым закрылась. — Я сварю кофе. Какие новости в Берлине? Я жду звонка от Джил. — Она быстро взглянула на телефон. — Я попросила ее составить докладную записку рейхсфюреру по поводу организации в будущем санатория в этих местах, так как здесь есть целебный источник. Надеюсь, ей удастся получить резолюцию сегодня, в крайнем случае завтра. Через фрау Марту, — уточнила она. — Тешу себя надеждой, что это остановит Олендорфа и он обойдет эти места стороной, исполняя свою миссию.
— Из того, что мне рассказал Отто, я понял, что наша цель состоит в том, чтобы оградить тебя от участия в операции Олендорфа, — с удивлением заметил Раух, отпив кофе из чашки. — А оказывается, дело не только в этом. Ты хочешь спасти и все окружающие поселения? На каком основании? Боюсь, что это невыполнимая задача, — добавил он с сомнением.
— На том основании, что в будущем здесь будет организован санаторий для военнослужащих войск СС. Кто-то же должен обслуживать его. И разве приятно будет славным воинам рейхсфюрера отдыхать на пепелище? — Маренн налила себе кофе и снова села в кресло напротив. — И как ты себе представляешь? Здесь у меня под окнами будут расстреливать ни в чем не повинных людей, а я буду спокойно оперировать доблестных солдат и офицеров, как будто ничего не происходит? — спросила она с возмущением.
— Но это происходит повсеместно…
— Никогда нельзя спасти всех, это просто невозможно. Но надо сделать хотя бы то, что тебе под силу. Так действует хирург. Если нельзя вернуть пациенту прежнюю, счастливую жизнь, сделай так, чтоб он мог жить более-менее сносно. Надо соглашаться на возможное. В конце концов, каждый из нас в одиночку предстанет перед Богом, когда умрет. И отвечать придется не за рейх, не за обергруппенфюрера СС Гейдриха, а лично за себя, за то, что делал ты. Смирился ли ты с этим скотством или пытался остаться человеком.
— Твоя решимость рисковать собой ради других всегда меня восхищала. — Чиркнув зажигалкой, Раух закурил сигарету и внимательно посмотрел на нее. — Что касается меня, меня убеждать не надо. Я всегда на твоей стороне.
— Розы сам купил? — спросила Маренн, понизив голос. — Отто и не подумал, конечно. Я хорошо его знаю.