– Тут всегда тихо, – сказал он. – Мне нужно позвонить, я выйду, хорошо?
Я сидела в машине, моё сердце колотилось, живот крутило. Я слышала, как Элиот неподалёку от машины говорит по телефону, но слов разобрать не могла. Он потирал затылок, щурился, глядя в темнеющее небо. Уверена, это была Ана.
Когда он вернулся в машину, я впервые с тех пор, как мы уехали, посмотрела ему в глаза.
Мы оба молчали. Элиот подбирал слова, а я просто боялась произнести что угодно вслух.
– Мне так жаль, Эмми, – наконец пробормотал он. – Мне очень жаль.
– Всё нормально, – только и могла выдавить я. Элиот вновь взял мою руку в свою, и я была благодарна, что он здесь, со мной. Потому что в моей душе было так пусто. Дело было не в том, что моим отцом оказался Марв. Дело было в том, что я искала Питера. Искала в интернете со школьных компьютеров, писала в соцсетях сообщения незнакомцам, всевозможным Питерам из Бретани, смотрела на Ask.com, на сайтах фестивалей, где мама могла встретить папу. Кто тогда этот Питер? Выдумка? Лишь бы я не узнала, что мой папа живёт за углом? Её фантазия или история, придуманная специально для меня? Ложь, которая привела к тому, что Роберт Морган, отец Джорджии, день за днём сидел рядом со мной, за соседним компьютером. Помогал мне. Мой отец Питер – вот из-за кого я в тот вечер пошла в кабинет информатики. Роберт Морган что-то находил: контакты, общих знакомых, гитариста джаз-группы, игравшей на фестивале, куда ездила мама. Но мы искали несуществующего человека. Если бы я знала, что мой отец – Марв… того, что случилось, никогда не случилось бы.
Я сжимаю в руке телефон, вижу имя Лукаса поверх надписей «Принять» и «Отклонить». Отвечаю. Счастливое, красивое лицо Лукаса появляется на экране, и я с трудом сдерживаю слёзы. Мы почти не говорили с той ночи в баре. Сейчас он в машине, на нём майка, волосы мокрые. Был в тренажёрном зале.
– Блин, я тебя разбудил?
Я натягиваю улыбку.
– Всё хорошо. Мне всё равно надо было вставать.
– Ужас, я говорю, как мой папаша, но я уже давно на ногах. Был в спортзале, потом завтракал.
– И чем же ты завтракал? – я зеваю. – Давай, расскажи, чтобы я позавидовала.
– Уж завидовать тут точно нечему, – Лукас смеётся. – Тост с авокадо. Яйца. Хлопья со вкусом чили. Чёрный хлеб.
– Уфф, – я потираю лицо. – Что с тобой, Лукас Моро?
– Ох, если бы в МакМаффинах с сосисками был протеин, я бы только их и ел, – вздыхает Лукас. Поправляет волосы, слегка надувает губы, как он всегда делает, глядя в зеркало, и говорит: – Ну вот, сегодня опять идём искать костюмы, на этот раз папе и Элу. И мама с нами. Если, конечно, Эл приедет. Мы его ждали вчера вечером, но он в последний момент сообщил, что не может. И кстати, где вы были?
Телефонный звонок в лесу. Значит, он отменил встречу с Лукасом из-за меня. Из-за меня, потому что я рыдала всю дорогу домой. Из-за меня, потому что я попросила его разрешить мне ещё посидеть в машине. Из-за меня, потому что он проводил меня до моей комнаты и спросил, нужно ли побыть со мной. Это было мило, и я даже хотела согласиться. Высокий, красивый Элиот с добрыми карими глазами.
Но эта мысль была невыносима. Я могла бы никогда не оказаться в том кабинете. Никогда не стать «девчонкой, которая….» Которая сама виновата, утверждали многие, что на неё навалились всем телом, разорвали на ней платье, когда она пыталась вырваться. А потом мне вспомнился девятнадцатый день рождения. И мне просто захотелось остаться одной. Чтобы рядом не было никого, даже Элиота. Потому что он был таким же, как все остальные, и слова, сказанные на той давней вечеринке, это доказали. Он был одним из тех, кто меня морально уничтожил, пусть даже сам того не желая.
– Эй, – спрашивает Лукас, – всё в порядке, Эм?
– Всё нормально. Я просто устала.
Лукас всё понимает. Он всегда всё понимает, когда я не хочу отвечать на его вопросы.
– Послушай, – он сглатывает, – мне правда очень жаль, что так получилось в этом баре. Том тебе писал…
Том. Он думает, дело в Томе. Он думает, дело в баре. Если бы он только был прав…
– И звонил, – говорю я. – И несколько раз извинился. Всё хорошо. Надеюсь, этот опыт его чему-то научит.
Лукас кивает.
– Мари сказала, ты прислала ей шикарные фото осветительных приборов для банкетного зала.
– Да, наткнулась, когда гуглила мальчишники и вот это всё…
Лукас улыбается, опускает глаза.
– Спасибо тебе, Эмми. Ты так нам помогаешь. Ты – я не знаю, блин, ты просто мечта! Без тебя бы я не справился. У меня от всего этого включился синдром самозванца[20], но ты… Ты меня так поддерживаешь. Я знаю, что могу на тебя положиться. Всегда.
– Кто-то же должен тебя поддерживать, – говорю я, понимая, что вру, потому что я уж точно ненадежная. Тем более сегодня. Тем более после вчерашнего. Я вспоминаю лицо Луизы, когда мы с Элиотом вернулись домой. Она вопросительно посмотрела на него, как бы желая понять, не он ли причина моих слёз, но ничего не сказала. Она просто смотрела, как мы поднимаемся по лестнице, как Элиот машет ей рукой. Всю ночь под одеялом меня трясло. Меня часто трясло, когда я была подростком, а мама уезжала чёрт знает куда, и теперь меня вновь накрыло это чувство абсолютного одиночества. Я даже не стала слушать музыку, как обычно перед сном, потому что оно напомнило бы мне рок-баллады, которые присылал мне Лукас. «Потому что твой папа, может быть, играл в Kiss».
Лукас болтает о работе, о том, как какой-то тип, который никогда с ним не разговаривал, теперь набивается ему в друзья, когда узнал, где будет проходить девчишник, и о родителях Мари, которые, кажется, гадят банковскими чеками.
– Люк, – перебиваю я. Он умолкает, приподнимает брови.
– Да?
Я смотрю на него, и слова застревают в горле. Почему я не могу ему рассказать? Почему не могу положиться на него, как обычно?
– Я… вчера вечером…
Он внезапно отворачивается к окну, и я слышу стук костяшек пальцев по стеклу. Его лицо расплывается в улыбке.
– Привееет! – он смеётся, потом вновь поворачивается к экрану. – Прости, только что приехала Мари. Так о чём ты говорила?
Я встряхиваю головой.
– Так, ни о чём. Мне пора идти, Люк. Надо собираться на работу. Принять душ и…
– У тебя точно всё хорошо?
– Просто устала. Целыми днями работаю. Нескончаемые смены.
– Ну не перетруждайся там, хорошо? Возьми выходной. Они там вкрай обнаглели, в этой твоей гостинице.
Я сглатываю и хочу сказать: «Обычные люди не могут себе такое позволить, Лукас», – но он продолжает:
– Вот почему я советую тебе отправить папе резюме. Найдём тебе нормальную работу. С девяти до пяти. И выходные свободны.
– Посмотрим, – говорю я.
– Пообещай мне, что всё будет нормально.
– Всё и так нормально, – Эти слова, как ни странно, придают мне сил, потому что на секунду мне удаётся поверить, что так и есть. Спустя некоторое время Лукас кладёт трубку, и я остаюсь одна в тишине моей жаркой спальни.
Элиот: Привет, закрытая книга. Как ты там? Надеюсь, получше? Эти две недели я во Франции. Сестра Аны выходит замуж, и нужно доделать сцену для мамы и Жана. Надеюсь, увидимся. Обнимаю, Эл.
Глава двадцатая
В моей квартире тихо. Сколько здесь живу, ни разу не просыпалась в абсолютной тишине. Всегда то урчит чайник, то бубнит радио, то звякают чашки, то Луиза напевает песенку. Уже половина одиннадцатого. Луиза встаёт очень рано. Я – нет. Поэтому не было такого случая, чтобы я проснулась раньше Луизы. Из дома она тоже не выходит. Лукас называет её отшельницей, и я полагаю, он прав.
Спускаюсь в кухню, чтобы заварить себе чай, и вижу, что чайник на плите холодный. В воздухе – тишина, и она действует мне на нервы. Прежде чем чайник успевает вскипеть, заглядываю в зимний сад, в большую, забитую всяким хламом гостиную. Её нет и там. Мчусь по лестнице, сердце уже колотится от беспокойства. Я помню, как много раз просыпалась в тихом доме и чувствовала себя такой одинокой, что подходила к окну, чтобы увидеть проезжающую машину или проходящего мимо человека, просто чтобы знать, что не проспала конец света и не проснулась, когда на всей планете не осталось никого, кроме меня.
Луизу я обнаруживаю в её спальне. Она сидит в кровати, и серебристая трость на ножках стоит на полу, так что она не может до неё дотянуться. Длинные волнистые волосы, которые она обычно стягивает в низкий, «учительский» пучок, теперь рассыпаны по плечам, пижама на пуговицах застёгнута доверху.
– Извините, – говорю я, стоя в дверном проёме, готовая вновь уйти в свою берлогу. – Я просто хотела убедиться, что с вами всё в порядке. Обычно вы наверху, а тут я заволновалась.
Луиза сглатывает.
– Я не могу встать.
– Подать вам трость?
– Нет. Нет, от неё не будет толку. Я просто… – она качает головой и вздыхает. – Бывают дни, когда я не могу встать. Так голова кружится.
– Господи, сочувствую, Луиза, – я захожу в комнату. Солнечный свет сочится в щель между шторами. Пахнет пачули и кондиционером для белья. – Вам что-нибудь принести?
Она морщится, как будто мысль, чтобы просить меня о чём-то, причиняет ей боль, потом говорит:
– Я пролежала тут пять часов, с тех пор как проснулась. Разве что кое-как доковыляла до туалета. Вы не могли бы мне принести чего-нибудь поесть, Эмми? Тоста будет достаточно.
– Да, конечно. Чаю?
Она слабо улыбается.
– Да, пожалуйста.
Я спускаюсь вниз, намазываю два кусочка хлеба маслом и её домашним мармеладом, сверху кладу по кружочку банана, сворачиваю кухонное полотенце, кладу всё это на поднос, рядом ставлю чашечку мятного чая. Луиза благодарит меня. Я предлагаю включить телевизор.
– Нет, не нужно. Спасибо.
– Может, принести вам что-нибудь почитать?
– Мне теперь трудно читать, – говорит она, – зрение слабое.
– Это из-за головокружения? – я стою у её кровати, и мне хочется присесть на её край, но я понимаю, что это было бы слишком фамильярно, особенно с таким человеком, как Луиза.