– Это ведь и называется разговором, Эмми. Как ещё завязать отношения, если не делиться рассказами о себе?
И я вспоминаю, как мама закатывала глаза и вздыхала, когда я возвращалась домой из школы, отчаянно желая рассказать о том, как прошёл мой день, о новом друге, о забавном случае на уроке физкультуры, о группе, на концерт которой нас хочет отвести мама Джорджии, о чём угодно, что казалось мне важным, – и стараюсь осознать, что человек, тем более мать, не обязательно отреагирует на подробности моей жизни именно так. Это было бессердечно с её стороны – теперь я это понимаю. И мне становится ещё грустнее. Но даже теперь, общаясь с Луизой больше двух часов в день, я не могу побороть чувство, будто я слишком много болтаю о себе, утомляя её до слёз. И я отступаю. Как очень точно заметил Элиот, «закрываюсь, словно книга».
Элиот. Я не видела его больше месяца, с того самого вечера, когда мы с Лукасом смотрели фильмы, как в старые добрые времена. Мы переписывались несколько раз и три недели назад виделись на его дне рождения, но слова Лукаса тем вечером напомнили мне о том, что случилось давным-давно, и нас вновь разделил барьер, как прутья клетки.
Я включаю чайник, кладу книгу на кухонную стойку, заложив нужную страницу стикером для подписывания растений. В дверь звонят.
– Я открою, – говорю я Луизе и, проходя мимо зала, вижу, что, несмотря на сильную боль в спине и ногах, она шаркает обратно к своему креслу. Я распахиваю дверь. Пылинки танцуют в лучах солнечного света.
– Эммелина, – на пороге стоит Марв, держа в руках пакет с открытками, – я хотел бы поговорить.
Я впускаю его в квартиру, завариваю Луизе чай, убеждаюсь, что в холодильнике оставлен для неё сэндвич, завёрнутый в фольгу. Переодеваюсь в рабочую униформу. Мои руки взмокли и дрожат. Возвращаюсь к Марву и говорю ему, что у меня есть всего пятнадцать минут.
– Можете проводить меня на работу, – говорю я, и как бы я ни старалась, чтобы мой голос звучал твёрдо, он дрожит.
Мы идём, не глядя друг другу в глаза, рассматривая дома, которые выстроились вдоль Фишерс-Уэй, – большие особняки в викторианском стиле, с эркерами и выложенными гравием подъездными дорожками – и узловатые дубы. Мимо проходит мать, сжимая руку неуклюжего малыша. Марв улыбается ей, и я наконец смотрю на него. Смотрю, пытаясь разглядеть свои черты. Когда он улыбается, в уголках его глаз появляются морщинки, а ресницы находят друг на друга, скрещиваются. На фотографиях, где я смеюсь, мои светлые ресницы выглядят точно так же.
– Прости меня за тот день, Эммелина, – говорит он.
– Эмми, – поправляю я.
– Ага. Ты предпочитаешь, чтобы тебя звали Эмми.
– Да. Надеюсь, моя просьба не слишком идиотская.
– Нет. Я думаю, это справедливо. Если ты хочешь, чтобы тебя называли определённым образом, это твоё право, – он кивает, прячет руки в карманах джинсов. Он говорит, как учитель. Чётко, авторитетно. – К тому же мне нравится Эмми. Красивое имя.
Я молчу. Я готова. Готова выслышать объяснения, почему он не захотел меня видеть. Пусть даже я не хочу этих объяснений. Все они ни о чём мне не скажут, и всё, что он придумает, не облегчит мою боль. Я – его ребёнок. Какие причины тут могут быть?
– Я думаю… я был просто в шоке, когда ты явилась ко мне со своим приятелем.
– Я тоже, – говорю я. – И даже больше тебя. Ты хотя бы знал. Я – нет.
– Понимаю, солнышко, – ласково отвечает он, и меня захлёстывает волна стыда за то, как сжимается моё сердце. Солнышко. У меня есть отец, и он называет меня солнышком, как папы в книгах и фильмах. – Я… видишь ли, у меня есть жена. Кэрол. Мы вместе тридцать один год. Женаты двадцать восемь.
– У вас с мамой был роман?
Он закрывает глаза.
– Не хочу задеть ничьих чувств, но, думаю, лучше быть честным, – он глубоко вздыхает. – Боюсь, это и романом не назовёшь. Прости меня, Эмми. Я понимаю, «одноразовый секс» звучит слишком грубо.
– Всегда знала, что родилась в результате одноразового секса, – отвечаю я. – Ну, точнее, мама говорила, что это была одна ночь любви…
Он поднимает глаза к небу и говорит:
– Да, одна ночь. Я был в пабе с друзьями, туда пришла и она. Кэтрин. Я мало что помню. Прости меня. Это звучит так ужасно. Но да, так всё и было.
Я поправляю сумку, смотрю на море, которое становится видно вдалеке, когда мы огибаем зелёную аллею Фишерс-Уэй.
– Всё нормально, – говорю я. – Я и не ждала музыки и свеч, – в глубине души я, конечно, надеялась. Я представляла себе ночь, когда они встретились. Представляла, как отец с барабанными палочками в руке, взмокший от пота после выступления, встречается взглядами с моей красивой мамой, и его притягивает к ней по причине, ещё ему неизвестной. Чтобы появилась я. Чудесное совпадение времени, места, генетики и науки привело к моему рождению. Но только не встреча в грязном местном пабе с человеком, у которого есть невеста.
– Мы с Кэрол встречались около года. Это было не то чтобы серьёзно, но всё к тому шло, и… – Марв встряхивает головой. – Чёрт, я был просто молодой и чудовищно глупый, вот и всё.
Я спрашиваю его о семье. Значит, Кэрол. Много лет они пытались завести детей, и после долгих мучений у них наконец появилась дочь. Услышав это, я замираю посреди улицы. Ноги словно примерзают к месту.
– У меня есть сестра. Сводная сестра. У меня есть…
– Да, – глаза Марва сияют. – Кэди. Ей восемнадцать. Она учится. В университете.
– На кого?
– На юриста.
Я шумно выдыхаю.
– Господи. Ничего себе, – мой голос дрожит, глаза наполняются слезами. – У меня есть сестра, которая учится на юриста.
Марв смеётся.
Мы спускаемся к набережной, медленно проходим мимо водных велосипедов и лодок, мимо видавших виды киосков с мороженым, меню которых выцвело на солнце.
– Я помню, – говорю я, – как мы с тобой гуляли вот так, и мне нельзя было рассказывать маме о наших прогулках, а то она расстроилась бы, что мы её не берём. Так говорил мне Дэн. А я больше всего боялась расстроить маму.
– Я знал, что ты моя дочь, Эмми. Я очень хотел участвовать в твоей жизни, быть тебе настоящим отцом. Но Кэтрин – твоя мама – мне запретила. А когда я рассказал ей о Кэрол, что, конечно, было ошибкой, она просто вычеркнула меня из жизни. Я приехал к тебе, когда ты только что родилась. В этом пабе, который назывался «Джордж», новости разлетались быстро. Она меня не впустила. Я приходил ещё и ещё. И однажды дверь мне открыл Дэн, – при словах о Дэне он улыбается, его глаза затуманиваются, и моё сердце подпрыгивает оттого, что его имя произносит кто-то другой. – Он впустил меня. Он не считал, что твоя мать поступает правильно. И как бы он её ни любил, он любил и тебя. Он чувствовал, как тебе не хватает отца, и, наверное, чувствовал, что и мне тебя не хватает. Но присутствовал при каждой нашей встрече. Прятался на заднем плане и не сводил с тебя глаз…
– Он ушёл от нас.
– Нет, милая, – говорит Марв. – Он ушёл от твоей мамы. Не от тебя.
– Но ни разу не захотел со мной встретиться. Как и ты.
– Он пытался, – жалобно говорит Марв. – Но какое он имел право? Новый приятель твоей мамы явно не дал бы ему общаться с семи-восьмилетней девочкой, которая не была его дочерью.
Я это чувствую, и под кожей бурлит гнев. Это всё мама. Это мама не дала мне почувствовать себя любимой. Из-за неё я осталась совсем одна. У меня мог быть Дэн. Мог быть отец. Но у меня не было никого. Только она, но и она бросала меня каждый раз. Каждый месяц уезжала куда-то на выходные, а когда я стала старше, мне исполнилось четырнадцать, потом пятнадцать, выходные всё удлинялись и удлинялись, и вот мы уже не виделись неделями. Она уезжала веселиться. Уезжала делать вид, будто её дома не ждёт ребёнок, которому она нужна. Да, ещё у меня была Джорджия и её семья. И он. Роберт. Человек, которого я считала отцом мечты. Я вздрагиваю, сглатываю слёзы и злость, и рука Марва касается моей руки. Я не шевелюсь, он обнимает меня, и мы молча стоим и смотрим на море. Мне нравится чувствовать тяжесть его руки. Чувствовать её тепло. «Мой папа, – хочу я сказать прохожим, – это мой папа».
– Твоя мама так и не простила меня, – говорит Марв, – за то, что я сразу не сказал ей о Кэрол. Это была моя ошибка. Я сглупил, как все люди. Я был совсем молодой. Но это же не значит, что ошибка должна определить нашу с тобой жизнь, Эмми.
Я киваю, и несказанные слова повисают в воздухе, медленно растворяются во мне. Я отвечаю лишь:
– Я знаю. Я знаю.
– И мне хотелось бы с тобой видеться. Я понимаю, как много упустил, но… я хотел бы… построить что-то новое.
– Я тоже.
– Только дай мне немного времени, Эмми. Я должен поговорить с Кэрол, с Кэди.
Я смотрю на его профиль, на тонкие, как паутина, вены, на багровые, чуть дрожащие губы.
– Времени, – повторяю я. – Хорошо. Я понимаю.
Всю дорогу до гостиницы мы больше ничего не говорим, медленно бредём бок о бок. Я понимаю, что опаздываю на работу впервые за два года, но мне всё равно.
У ступеней гостиницы я сообщаю Марву свой номер телефона, и он обещает позвонить.
– Симпатичное место, да? – он смотрит на каменный вход, щурясь от осеннего солнца. – Они хорошо к тебе относятся?
– Да. Платят не очень много, но…
– Хорошо к тебе относятся, – он улыбается.
– Именно.
– Это главное.
Марв снова обнимает меня на прощание. Его тело – тёплое под рубашкой и флисовой толстовкой. Он треплет меня по спине.
Когда я наконец прихожу на работу, Фокс ни слова не говорит о том, что я опоздала на десять с лишним минут, зато обнимает меня и ведёт обратно на улицу.
– Перекур без курева, мисс Эмми Блю. Ты должна услышать, как прошло новое свидание Рози. Будешь хохотать семьсот лет!
И, слушая жуткую историю Рози, чувствуя тепло её руки, сжимающей мою, видя понимающий взгляд Фокса, я думаю о Марве. О моём папе. И понимаю, что больше не чувствую себя одинокой. Пустота, всегда следовавшая за мной по пятам, сжимавшая меня изнутри, как спазм, готовая сожрать, куда-то делась.