– Что? Это был «Добрый король Венцеслав[23]», ты что, гармонику не слышала?
– Надо было лучше спеть «Бэнд Эйд»[24], – Элиот вздыхает. – Ты жил в Швейцарии, ты бы мог загубить ту часть, которую поёт Боно[25].
– Не загубить, а переосмыслить, чувак, – Лукас смеётся. Я улыбаюсь, прижимаю трубку к уху. Извивающийся провод прижимается к моей пижаме, DVD поставлен на паузу.
– И как тебе Швейцария?
– Изумительно, – говорит Лукас, а Элиот одновременно с ним отвечает:
– Полный отпад. Но очень холодно. Я знаю, что так пишут во всех сраных туристических брошюрах, но это так и есть.
Они оба смеются, и я представляю их у камина в оранжевой хижине в Альпах, свежевымытых, в чистых рубашках, готовых к обеду в пятизвёздочном отеле, куда Жан и Аманда возят их каждый год. Обвожу глазами свою квартиру – крошечную, заваленную всяким хламом, но всё равно пустую – и чувствую гнетущий стыд за то, что в Рождество я здесь.
– Как голова, Эм? – заботливо спрашивает Лукас.
– Похмелье? – интересуется Элиот, и я мотаю головой, хотя меня никто не видит, и отвечаю:
– Мигрень. Полночи из-за неё не спала. Но сейчас прошло.
– Вот блин, мигрень – то ещё дерьмо. Отдыхай сегодня, ладно?
– Терпеть не могу говорить, как моя мама, – добавляет Элиот, – но пей побольше воды.
Я улыбаюсь. Их забота согревает, как суп.
– Может, это оттого, что я съела мясной пирог. Вчера в супермаркете была дегустация. Мясные пироги, шоколадные рулеты…
– Ты съела его весь? – изумляется Элиот. – Весь мясной пирог целиком?
– Ага.
– Ну ясно, – он вздыхает. – Ты слишком уж перестаралась.
– И не говори, разошлась, – Лукас хохочет. – Того и гляди петарду взорвёт.
Я улыбаюсь так, что болят щёки, и слышу, как Элиот что-то кому-то говорит на заднем плане. Понемногу его голос стихает.
– Папа зовёт, – говорит Лукас, и я понимаю, что он выключил громкую связь и поднёс трубку к уху. – У тебя точно всё будет хорошо, Эм?
– Конечно.
– Мне так не нравится, что ты совсем одна.
И мне, хочу сказать я. И мне тоже не нравится. Я хотела бы оказаться рядом с тобой. С Элиотом. С вашей мамой, которая всегда рада сжать меня в крепких и тёплых объятиях, с вашим папой, который всегда говорит правильные и разумные слова. С теми, кто говорит «одевайся потеплее» и «что вы будете на завтрак». Но я отвечаю лишь:
– У меня правда всё хорошо, спасибо, Люк. Отлично провожу день.
Мы болтаем ещё минут пять, потом возвращается Элиот и говорит Лукасу, что пора идти на рождественский обед. Лукас прощается и уходит, а Элиот берёт трубку.
– Не забывай пить больше жидкости.
– Спасибо, мамочка, – язвлю я.
– Я серьёзно. Береги себя.
Я сглатываю, чувствую себя совсем маленькой.
– Хорошо.
– И… Эм…
– Да?
Мы оба молчим, и только по его дыханию я понимаю, что он не вешает трубку.
– Счастливого Рождества.
– Счастливого Рождества, Элиот.
Глава двадцать седьмая
Марв: Дорогая Эмми, прости, что не выхожу на связь. Надеюсь, ты меня поймёшь, но я пока ещё не готов всё рассказать своим. Но я расскажу. Пожалуйста, верь, что я расскажу. Только чуть попозже. Прости меня. Целую.
Начинаются «Жители Ист-Энда».
Я хочу сфотографировать всё это: мясной пирог на крошечном чайном столике Луизы, мягкий свет телевизора на заднем плане и полоску гирлянды на окне, – и отправить Элиоту. Но потом представляю его в Люксембурге с Аной и не могу. Захожу в «Инстаграм», чтобы выложить фото и написать, как Рози, какую-нибудь глупость типа «уютное Рождество» или «мясной пирог, телевизор, гирлянда, тапочки. Кайф!». Но первое, что вижу – фото Лукаса и Мари, с ног до головы в лыжном снаряжении. Их руки подняты высоко в воздух, глаза скрыты за огромными очками, и небо за ними – ярко-голубое, как Карибское море. А потом открываю фото, которое выложил Элиот: зимний закат и одинокий бокал рубинового вина на переднем плане. В Люксембурге, не сомневаюсь.
Жалкое. Вот оно какое, моё Рождество. Ужасно жалкое. Я вновь сажусь на диван. Я ничего не делала, вернувшись домой после долгой и очень занятой смены, только приняла душ и посидела на диване с Луизой, поедая сэндвичи с индейкой, которые шеф-повара приготовили из остатков и завернули в какую-то очень жесткую фольгу. Но мне кажется, будто я вообще не отдохнула. Как будто я пробираюсь сквозь липкую патоку, а в голове кружит торнадо. Лукас. Элиот. Марв и его сообщение, которое будто бьет ботинком в живот каждый раз, когда я его перечитываю.
На коленях у меня лежит подарок Элиота. И, сидя перед телевизором, глядя, как ругаются и целуются герои, незнакомые мне, потому что я смотрела этот сериал лет семь назад, я думаю о нём. Об Элиоте. О его тёплых, сильных, добрых руках, в которых он протянул мне подарок в ту тёмную звёздную ночь. И в голове вновь оживают кадры: вот он стоит на подъездной дорожке у дома Луизы, и тянется тяжёлое ожидание. Мои внутренности переворачиваются в животе, как рыбы.
Блокнот. В обёртке – блокнот. Голубой. В твёрдой обложке. Красивый, с узором из маленьких лодочек. На замочке. С цепочки свисают крошечные ключи. Закрытая книга. На внутренней стороне обложки аккуратным почерком выведено:
Цветочек,
Я всегда буду рядом и всегда тебя поддержу, даже если твой нос будет похож на тухлый помидор.
Глава двадцать восьмая
Рози сидит на скамейке в раздевалке гостиницы, а голова Фокса лежит у неё на коленях. Его глаза закрыты, длинные ноги вытянуты, огромные ступни свисают со скамейки. Рози занимается остеопатией по урокам, найденным на ютубе, потому что дала новогоднее обещание научиться чему-то новому.
– Ну, и как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
– Просто нормально, и всё?
Фокс открывает один глаз.
– А я должен чувствовать себя как-то ненормально?
Рози смотрит на меня, переводит взгляд на Фокса и пожимает плечами.
– Да хрен его знает. Просто лежи тихо. Я должна найти твою… – она смотрит в телефон, где стоит на паузе очередной видеоурок. – Твою… не знаю что.
Уголки рта Фокса ползут вверх.
– Я в надёжных, надёжных руках, – бормочет он. Рози, не моргнув глазом, скользит руками вниз и воздевает глаза к небу, ища на шее Фокса «какую-то там хреновину».
Прошло ровно шесть недель с тех пор, как мы с Элиотом попрощались у дома Луизы, и каждый день я прокручиваю в голове этот момент. Его слова о том, как он может не уезжать. То, как он не отпустил меня – как я его не отпустила. Как близки были наши лица. Неужели он хотел меня поцеловать? Неужели я хотела поцеловать его? Поцеловать Элиота? Брата Лукаса? Господи! Или я всё неправильно поняла?
В Рождество, открыв его подарок, я отправила ему сообщение: «Спасибо за закрытую книгу». Он ответил: «Пожалуйста, Эмми». Вот и всё. И больше ни одного сообщения, кроме как в группе девчишника, адресованных всем участникам девчишника и главным образом «легенде и звезде» – но я и сама ему не писала, так что, может быть, это был перерыв? Может быть, он стеснялся писать мне, как и я ему? Мы были так близки, наши губы находились в нескольких миллиметрах друг от друга, а спустя несколько секунд он уезжал от меня, чтобы работать, а потом лететь в Люксембург со своей девушкой. Он был с девушкой, само собой, он мне не писал. Всё же очевидно.
– Ну-ка хватит.
Я поднимаю глаза. Рози, не отрываясь от шеи бедняги Фокса, смотрит на меня так, что ясно: сейчас она точно скажет гадость.
– Завязывай с этим, Эмми. Опять думаешь о том же самом?
– Ну, немножко.
– Не то чтобы я хотела повторять одно и то же в семисотый раз за пять недель…
– Шесть.
– Но пункт «а»: ты не сделала ничего плохого, – Рози не даёт мне и слова сказать, – и «б»: он уехал, потому что должен был уехать. Он просил тебя его остановить. Он практически прямым текстом сказал тебе, что ты ему нравишься. Он хотел услышать от тебя то же самое. Но ты этого не сказала. Ты ему заявила: «Ну и вали».
Фокс издаёт клокочущий звук.
– Ага, – говорит он. – Мы уже неоднократно пришли к выводу, что Элиот тебе симпатизирует, Эмми. Ты ему нравишься. Это очевидно. И он весьма открыто это изложил…
– Весьма, – Рози ухмыляется, продолжая барабанить по шее Фокса.
– И не получил никакого ответа. Зачем он будет навязываться? Он ведь джентльмен, я правильно понимаю?
Я пожимаю плечами.
– Но мы… друзья.
Фокс вздыхает, складывает руки домиком.
– Если вы друзья, это означает, что ты можешь смотреть на Элиота и ничего не чувствовать. Ни грамма физического влечения… – он умолкает, смотрит на Рози. – Что?
Рози качает головой.
– Да так, ничего.
Фокс поднимает бровь, смотрит на меня, по-прежнему лёжа на коленях Рози.
– Ты можешь это о себе сказать?
Я изумлённо таращусь на него, ахаю, закрываю лицо руками.
– Она сама не знает, – отвечает за меня Рози, – из-за…
– Лукаса! – восклицают они в один голос, и я смеюсь и говорю им:
– Отвяжитесь уже оба со своими вопросами и ценными советами.
– Ну, серьёзно, Эм. Ты можешь сказать, что он тебе не нравится? Ну вот нисколечко?
Я убираю руки от лица. Рози и Фокс смотрят на меня, и я качаю головой.
– Нет, этого я сказать не могу. Я по нему скучаю. Правда скучаю. И это меня удивляет, потому что… ну, я такого не ожидала. Честно. Я даже звонила ему перед Новым годом.
Рози таращит обильно накрашенные глаза.
– Ты мне не говорила!
– Он не ответил. Утром написал сообщение, всё ли со мной в порядке, и я сказала, что набрала его номер по ошибке.
Рози стонет.
– Эмми!
– Я знаю, – говорю я. – Но, блин, я представила его в Люксембурге с Аной, и мне стало так стыдно. Но… Я скучаю по нему. Мне нравится, когда он рядом. И он правда был рядом.