– Помнишь ту ночь? – слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю подумать.
Элиот не двигается, но я чувствую, как он напряжён. Он с силой вдыхает.
– Ты о вас с Лукасом. О вашей вечеринке.
– Да, – я киваю. – О нашем девятнадцатом дне рождения.
– Почему ты сейчас о нём вспомнила? – спокойно спрашивает он.
– Я просто думала о нас. Обо мне, о тебе, о Люке, о том, как мы лежали в мамином саду, ты указывал на звёзды и созвездия, и как весело нам было, как мы были близки… а та ночь, она всё изменила.
– Я знаю, – Элиот опускает взгляд, смотрит на свои колени. Моё сердце подпрыгивает. – Это было так давно. Но мне до сих пор до смерти стыдно, что так получилось.
Я качаю головой.
– Я не имела в виду, что ты должен извиниться. Оглядываясь назад, я иногда думаю, что меня что-то в любом случае должно было вывести из сомнительного равновесия. Я всё ещё не могла прийти в себя после изнасилования. В любой момент могла сорваться. Не повезло, что это оказалась та дурацкая вечеринка.
– Я знаю. Но мне всё равно стыдно, что так произошло. Стейси не имела права поступать, как она поступила.
Я сглатываю, мои губы – сухие.
– На неё мне плевать. Дело в тебе. В том, что ты мог такое обо мне подумать. Что я сама виновата и можно рассказывать мою историю, как сплетню, какой-то девчонке, будто…
– Нет. Господи, нет, Эмми! – Элиот выпрямляется, ёрзает на скамейке, поворачивается и смотрит на меня сквозь густые ресницы. – Конечно, я ни на секунду так не думал. Я был в ужасе оттого, что с тобой такое случилось. Я в ужасе, что ты подумала, что я подумал, что ты…
– Но это была твоя девушка, Элиот. И в полном саду людей она всем рассказала. И не то, что я была жертвой, а то, что я врала, сама всё подстроила, сама его соблазнила, уж она-то точно знает. А знал только ты. И Люк.
– Эмми, – обрывает меня Элиот, серьёзно глядя на меня карими глазами. – Пойми, я не знал. Я понятия не имел, что ей это известно.
– Но… но как же тогда…
– Понятия не имею, – повторяет он, произнося слова с расстановкой, и когда я смотрю на него, я узнаю этот взгляд его тёмных, слегка прищуренных глаз. Таким же, как мне казалось, осуждающим взглядом он смотрел на меня в баре после того, как я ударила Тома. И на вечеринке, когда Стейси всем рассказала и я поднялась, медленно ушла из сада, чтобы спрятаться в спальне Лукаса. Это не осуждение. Это беспокойство. Теперь я знаю. Он беспокоится обо мне.
– Ладно, проехали, – я опускаю глаза, смотрю на свои колени.
– Мне кажется, тебе нужно поговорить с Лукасом…
– Всё давно в прошлом.
Элиот приподнимает мой подбородок, смотрит мне в лицо.
– Многое, Эмми, не такое, каким кажется. Мне казалось, я хотел как лучше. Для тебя.
Он внимательно на меня смотрит. Я больше не задаю вопросов. Но я хочу их задать. Я хочу спросить, что он имеет в виду. Я хочу спросить, почему ему кажется, что нужно поговорить с Лукасом, и это желание будто жжёт мою кожу. Но в то же время я боюсь разрушить магию прекрасного звёздного вечера. И, стараясь не обращать внимания на щемящее ощущение в животе, говорю:
– Давай лучше вернёмся к звёздам.
Элиот молчит, улыбается, но его блестящие глаза печальны.
– Да, конечно, – он вновь садится рядом, обнимает меня, на этот раз крепче, водит пальцем по моей руке, рисуя круги, и мы вместе смотрим на чёрное небо. Я чувствую, будто мы сами проткнули пузырь, который нависал над нами, угрожая лопнуть, и теперь нам ничего не страшно. И хотя всё по-прежнему не идеально, с прошлым покончено. Луиза права. Он рядом. Элиот всегда рядом.
Внезапно он отдёргивает руку, показывает пальцем в небо.
– Вот она, – говорит он. – Видишь? Смотри, смотри!
И я её вижу. Впервые за всю свою жизнь я вижу, как маленькая искорка, словно от фейерверка, летит по небу и исчезает в неизвестности.
– О Господи, – я поворачиваюсь к нему, – да! Это не самолёт!
– Точно не он, – Элиот смеётся. Я прижимаюсь к нему, кладу голову на его плечо. Мне так хочется, чтобы он вновь меня поцеловал. Потому что мне кажется, что в этот раз я поцелую его в ответ, поцелую по-настоящему. Но Элиот лишь наклоняется и нежно шепчет мне в волосы:
– Смотри на небо, цветочек. Ты увидишь многое.
И я чувствую, как искра вспыхивает внутри меня. Маленькая, но такая мощная искра, которую ни с чем не спутать.
Элиот бредёт в кухню, чтобы заварить ещё чая, а я иду в туалет. Дверь спальни Луизы по-прежнему приоткрыта, и я не знаю, почему останавливаюсь на пороге. Всё так тихо. Спокойно. И мне кажется, я уже всё знаю. Мне кажется, вот почему я тихо подхожу к кровати Луизы. И вижу чашку на кровати, её содержимое, разбрызганное по одеялу, как чернильные кляксы. Я трогаю лицо Луизы.
Я кричу. Я кричу так громко, что пугаюсь собственного крика. «Господи, – повторяю я. – Пожалуйста, только не это. О Господи. О Господи».
Я слышу быстрый топот по лестнице, слышу, как дверь распахивается уже полностью.
– Эмми? – выдыхает Элиот, и я вижу, как он обводит Луизу взглядом. Как гаснет его взгляд. Он прижимает руку к губам, закрывает ладонью рот, подбородок. Он подходит ко мне. Я лежу, скорчившись, на полу, у её кровати, зарывшись лицом в одеяло. Пачули. Фиалковый кондиционер для белья.
Луиза ушла. Луиза уснула и никогда больше не проснётся.
CD-диск № 7
Дорогая Воздушная Девочка,
Трек 1. Потому что ты уехала сегодня утром
Трек 2. Потому что во сне ты лучше говоришь по-французски, чем наяву
Трек 3. Потому что я не верю, что ты правда могла уснуть в саду
Трек 4. Потому что самолёт – не падающая звезда
Трек 5. Потому что я уже по тебе скучаю
Воздушный Мальчик
x
Глава тридцать вторая
Я помню, что в юности три недели ощущались как целая жизнь. Две недели после Летнего бала казались самыми долгими двумя неделями на свете. На пару дней домой вернулась мама, чтобы принимать ванны и болтать по телефону, и один раз приготовить нам обед – запеканку – а потом опять уехать и оставить меня одну. Я рассказала ей о Роберте Моргане, но, по-моему, она не поверила. Она отмахнулась, как раньше, когда я, например, падала и разбивала коленку. «Не драматизируй, Эммелина, в жизни случаются вещи и похуже».
Но сейчас три недели пролетают как ветер. Три недели назад ушла Луиза, тихо, в свой кровати, любуясь метеоритным дождём. На прошлой неделе были похороны, и они были непохожи на любые другие похороны, с блестящими гробами и пышными речами. Всё было скромно, просто, спокойно. Как сама Луиза.
Мы с Элиотом пошли туда вместе. Мы были единственными посетителями, которых, согласно завещанию, хотела видеть сама Луиза. Кроме нас, были её соседи, Гарри и Ева; они принесли распечатанное объявление о благотворительном пожертвовании на имя Луизы и три тигровых помидора, которые она любила. Поминки прошли в красивом месте, в лесу, среди огромных старых деревьев и диких коралловых цветов. Луиза всё продумала ещё два года назад, когда ей диагностировали рак четвёртой стадии. Она отказалась от лечения, потому что не верила, что оно ей поможет, и боялась больниц. Обо всём этом мы узнали от Гарри и Евы.
– Марта провела в больнице так много времени, – рассказали нам они. – Луиза же хотела быть дома, там, где всё под рукой. Мы её понимаем.
Мы с Элиотом кивнули и сказали, что тоже всё понимаем.
Сейчас я разбираю бумаги Луизы, но меня прерывает резкий визг дверного звонка. Подойдя к двери, я не сразу понимаю, что это серые глаза Лукаса смотрят поверх коричневого бумажного пакета в его руках.
– Кто заказывал вопперы?
– О Господи, – я обнимаю его, бумажный пакет шелестит. – Что ты тут забыл?
– Не раздави нашу еду, милая, – он смеется мне в ухо. – Тебя, конечно. Я забыл тут тебя. Как дела, Эм?
Спустя десять минут мы сидим на луизином диване в цветочек и едим гамбургеры в квадратных обёртках.
– Чёрт, люблю их, – говорит Лукас.
– Правда?
– Фу да, а фто? – спрашивает он с набитым ртом.
– Неожиданный комментарий от человека, который на прошлой неделе сфотографировал гриб, похожий на булочку для гамбургера, и разместил его в «Инстаграме» с хэштегом #никакойразницы.
Лукас смеётся, зажав кулаком рот.
– Будь я королевой, я бы тебя повесила за такой хэштег.
– Будь ты королевой, ты бы приказала привести тебе беднягу Бон Джови и заставила бы его петь и расточать на тебя непристойные ласки.
– Тоже верно. И…
– Джон Бон Джови, да, да. Ешь уже свой чёртов бургер.
Мы молча едим. Я чуть отдалилась от Лукаса после той ночи, когда мы потеряли Луизу. И не только потому, что смерть близкого человека чёрной вуалью ложится на всё, что мы делаем и на что обращаем внимание, на наши банальные занятия и мысли, что приготовить на обед и какую гадость сказала та сучка с работы. Ещё и из-за разговора между мной и Элиотом в саду Луизы, когда мы увидели падающую звезду. О нашем девятнадцатом дне рождения. О Стейси. О Лукасе. Это немного выбило меня из колеи, и впервые за все годы нашей дружбы я задала себе вопрос: «Вдруг Лукас знает что-то, чего не знаю я?»
– Красивый дом, – говорит Лукас, обводя взглядом гостиную и продолжая жевать. – Конечно, разруха, многое надо поменять, обновить, но дом красивый.
– В викторианском стиле, – заявляю я, – уж это-то мне известно.
Лукас улыбается.
– Здесь, возможно, сохранилась оригинальная плитка, – он постукивает ногой по ковру. – Может быть, даже половицы.
– Хороший дом для семьи, – говорю я, – покупатели оценят.
– И как обстоят дела с продажей?
– На следующей неделе приедет агент. Думаю, тогда дом будет выставлен на торги и…
– А где будешь жить ты?
Я пожимаю плечами.
– Найду что-нибудь. Другую комнату, может, даже квартиру, смотря по деньгам.
– Ходила ещё на какие-нибудь собеседования?
Я вздрагиваю, услышав этот вопрос. Я понимаю, что в глубине души он заботится обо мне – пусть даже иногда прагматично преследуя собственные интересы, – но в последние несколько недель я вообще не думала о новой работе. Я ни о чем не думала, кроме Луизы. Сперва я всецело сосредоточилась на том, чтобы облегчить ей жизнь, а теперь – на том, чтобы жить в ее доме без неё. Я скучаю по ней.