– Она поняла… то есть она уже знала?
Он поправляет воротник на толстой шее, красной от, судя по всему, сыпи после бритья.
– Боюсь, она всегда знала, – помолчав, он добавляет: – Мы прислали цветы. Мой партнер и я.
В утро похорон у дома появились три букета. Один от городских мясников. Другой – от сотрудников садового питомника. И ещё один: фиолетовые гладиолусы и белые маргаритки.
– «От Стива и Джуда»? – спрашиваю я, и он кивает и улыбается в ответ. – Прекрасные цветы. Спасибо. Элиот – мой друг – отнёс их в лес, где она покоится.
Произнося его имя, я чувствую, как от тоски сжимается мой живот. Я так по нему скучаю, что мне кажется, я сейчас заплачу. Горячими, не приносящими облегчения слезами. Они льются каждый день, и я так надеюсь, что когда-нибудь это закончится, но, видимо, это никогда не закончится. Прошёл уже месяц после свадьбы, и ничего не изменилось. Мне теперь всегда паршиво. Я совсем потеряна, совсем одна. Лукас и Мари отбыли в двухнедельное свадебное путешествие, а от Элиота никаких вестей. Он за три тысячи миль отсюда. В Канаде. Я сразу это почувствовала и окончательно удостоверилась, когда Лукас позвонил мне из номера для новобрачных в Гваделупе.
– Мари купила тебе авокадо с резьбой ручной работы, – он рассмеялся, и я тоже улыбнулась, но он, всё равно заподозрив неладное, глубоко вздохнул и спросил: – Что-то случилось?
И, хотя я очень старалась, хотя пообещала себе, что изо всех сил постараюсь держать их в неведении, я всё равно расплакалась, лёжа в своей постели, закутавшись в одеяло и опустив шторы, в разгар дня.
– Мы с ним поговорили, и он вроде как меня выслушал, но ничего не сказал, – Лукас вздохнул. – Я подумал, может быть, ему нужно время прийти в себя, и тогда он напишет. Или позвонит. Мне так жаль, Эм.
– Он всё это время не выходил на связь, – пробормотала я сквозь слёзы. – Он точно добрался до Марка.
– Да, он звонил маме, – сказал Лукас. – И тебе тоже позвонит, Эм. Я знаю Эла и знаю, что он позвонит. Ему просто нужно собраться с мыслями.
Утром после свадьбы Элиот нашёл Лукаса у шведского стола. Элиот был очень бледен, велел Лукасу выйти на улицу, чтобы поговорить. Они поговорили. Но Элиот сказал, что ему нужно время, а несколько дней спустя ни о чём не подозревавшая Аманда сообщила Лукасу, что Элиот уехал в Канаду.
– Наверное, решил уйти в работу, отдохнуть от Аны, – предположила она. – Для психотерапевта она очень неприятно себя ведёт. Папа говорит, она и мертвеца замучает до смерти.
Все эти мысли невыносимы. Канада. Я чувствую, как во мне поднимается паника при мысли, что он за столько миль, за несколько океанов от меня. Может быть, именно поэтому он не заходит ни в «Ватсапп», ни в «Инстаграм». Я вспоминаю его слова о доме Марка. О том, как после развода он отменил все незаконченные дела и сел в самолёт.
«Там, где мы жили, красиво. Тихо. Можно почувствовать, что ты в самом деле приходишь в себя».
Мысль о том, что он вынужден приходить в себя по моей вине, разрывает мне сердце.
Стив расстёгивает пуговицу пиджака, снова садится на диванчик. Рубашка туго обтягивает его круглый живот.
– Когда мне было чуть за двадцать, я жил у Луизы. Снимал комнату, как и вы. А несколько лет назад снова приехал сюда, когда делал у себя в доме ремонт.
– Вы пригласили её к себе на Рождество, – говорю я, и он улыбается. – Она сказала, что и вы приходили к ней в гости. Я ещё изобразила удивление, когда увидела в раковине не одну, а две кружки.
– Ага, – он смеётся. – Луиза была немного замкнутой. Но вместе с тем невероятно сильной и невероятно доброй.
– Да, – отвечаю я, – такой она и была.
Он откашливается и достаёт стопку бумаг, скреплённых степлером. Я беру их и внимательно рассматриваю.
– Итак, – говорит Стив, – это завещание Луизы. Как видите, в самом верху указано ваше имя.
– Угу.
– Под ним вы можете прочитать, что после смерти Луизы дом номер два на Фишерс-Уэй…
Я моргаю, не в силах сосредоточнться на напечатанных буквах.
– Почему… при чём тут я?
Он улыбается, хлопает в ладоши. Поглубже вдыхает.
– Она завещала этот дом вам, Эммелина. Он ваш.
– Ч-что? Нет же! Это же не… это не…
– Да. Да. Он ваш.
Я не в силах сказать ни слова. Не в силах пошевельнуться. Я словно приросла к креслу, ноги стали свинцовыми, и, даже не глядя в зеркало, я чувствую, что бледна как смерть… Этот дом. Этот красивый викторианский дом с садами впереди и позади него. Дом, похожий на те, мимо которых я проходила по дороге в школу, мечтая, что однажды у меня будет такой дом и такая семья, как у Джорджии, как у других моих одноклассников, и надувные бассейны в саду, и семейные обеды за длинными столами. И три комнаты с цветами на окнах.
Стив снова говорит, но его голос звучит так, словно он под водой.
– Я понимаю, вы шокированы, – говорит он, не пытаясь скрыть своего удовольствия от моей реакции. Он говорит что-то ещё, и я отчаянно пытаюсь понять его слова, чтобы они стали реальностью. Но всё это по-прежнему кажется мне невозможным. У меня есть дом. У меня есть дом, принадлежащий мне по документам. Мой дом. Мой собственный дом. Я обвожу взглядом гостиную и беззвучно плачу. Потому что я хочу обнять Луизу. Я хочу сказать ей спасибо. Я хочу услышать её хриплый голос: «Все в порядке, Эмми. Ну, ну, хватит. Почему вы опять так размякли?»
Стив объясняет мне формальности, мои следующие шаги, но я с трудом его понимаю. Мои руки трясутся, зубы стучат – я по-настоящему шокирована – и в конце концов он уходит на кухню, приносит мне сладкий чай и ждёт, пока я его допью.
– Я позвоню через несколько дней, – говорит он, открывая машину, – когда всё устаканится. – И да, чуть не забыл, – он протягивает мне простой белый запечатанный конверт, – это вам, – и полиэтиленовый пакет, – а это для Элиота Барнса. От Луизы. Её кроссворды. Она сказала, что ему особенно удавались вопросы, связанные с малопонятной музыкой.
Дорогая Эмми Блю,
Милый домик с тремя комнатами, семья и тот, кто вас любит, – у вас всё это есть, только присмотритесь.
Глава тридцать девятая
– Тут как будто подросток живёт.
– Отлично. Спасибо.
– Этот запах потных шмоток и…
– Разочарования, – добавляет Фокс, сжимая моё плечо. Мы стоим в дверном проёме и всматриваемся в тёмную, забитую всевозможным хламом гостиную Луизы. – Не думал, что скажу это, Эмми, но у Рози дома и то чище.
– А ты был у неё дома? – спрашиваю я, с интересом глядя на него. Фокс закашливается.
– Мало ли где я был. Лучше переключи своё внимание, – он сжимает руками мою голову и разворачивает лицом к коридору, снова к гостиной, к кухне, забитой грязной посудой, – на это жилое помещение.
– Фокс, конечно, засранец, но он прав, Эмми, – говорит Рози, стоя за моей спиной, так и не сняв дождевик. – Бардак тут жуткий. Я понимаю, ты выбросила уже кучу Луизиного барахла, но эта работа не по силам тебе одной. Время позволить кому-то прийти на помощь. Например, нам. Твоим друзьям. Позволь нам тебе помочь.
– Да, – Фокс кивает. – Но сначала сходи-ка в душ.
Я рада их видеть у себя в дверях, с сумками в руках. Я отпросилась с работы, потому что у меня насморк, но Рози диагностировала мне разбитое сердце.
– Но у меня нос заложен, – возмутилась я в трубку.
– Нос. Сердце. Это всё одно и то же, Эмми. У меня началась диарея, когда тот Алан меня бросил. Просрала свою любовь. Это нормально. Но за тобой кто-то должен приглядывать. Можно, мы сегодня к тебе зайдём? Я и Фокс.
Старые привычки подсказывали мне отказать ей, но вместо этого я сказала, причём абсолютно искренне:
– Да, конечно.
Я полностью опустошена. Вот как я бы сейчас себя описала. Измучена всеми этими радостными и печальными потрясениями.
Радостными, потому что дом номер два на Фишерс-Уэй теперь мой. Мой дом. И я ошарашена, в одночасье став домовладелицей. Счета. Содержание. И, конечно же, мечты о том, во что можно превратить этот красивый дом.
И печальными, потому что Элиот уехал. Потому что прошло столько времени с тех пор, как его сильные руки обнимали меня, с тех пор, как я видела его лицо, слышала его голос, наблюдала, как рядом с его прекрасной фотографией в Ватсаппе появляется надпись «печатает», и ждала, улыбаясь, его следующего сообщения.
– Ты пашешь на чистом адреналине, – сказала Рози, вручая мне полотенце. – Ещё бы твои миндалины не взбунтовались. Пора расслабиться. Сначала душ. Потом всё остальное.
И вот я моюсь в душе в ожидании Рози и Фокса. Моих друзей. Двух человек, которым, как я осознала, я могу доверить всё, которые внизу грохочут кастрюлями, запускают пылесосы и стиральные машины, и всё это для меня. Я мою голову, сушу феном. Я раздвигаю шторы, открываю окна в спальне, переодеваюсь в приличную одежду: джинсы и топ. Наступил апрель, и стало теплее, и старые дубы начали покрываться новыми листьями цвета крыжовника.
Я спускаюсь вниз и чувствую, что в доме уже становится светлее. Улавливаю запах лимонного дезинфицирующего средства и слышу, как Рози что-то кричит из кухни Фоксу сквозь громкий свист пылесоса.
– Так-то лучше, – говорит мне Рози, в резиновых перчатках вытирающая уже оттёртую раковину. Посуда тоже вымыта и убрана.
– Спасибо, Рози.
– Садись, – она головой указывает на стул. – Я заварю нам чай, а Фокс приготовит обед. А потом будем приводить в порядок твою жизнь. Цикл нытья уже завершился.
Рози и Фокс проводят у меня ещё четыре часа: моют, чистят, отскребают, помогают собрать в сумки вещи Луизы, чтобы отдать в благотворительные организации. Кухня и ванная сверкают, Фокс каким-то образом превратил захламлённую и пыльную гостиную в уютную и тёплую. Пахнет полиролем для мебели, и, прежде чем уйти, Фокс зажигает свечи, о существовании которых я даже не догадывалась. Рози оставляет мне ужин – карри, пахнущее кокосами. Она говорит, такое готовит её папа, когда она устала или грустная.