Мы с Элиотом не успели построить планы. Всё даже не успело начаться, прежде чем он уехал в Канаду, прежде чем все пошло наперекосяк, но я понимала, что единственный способ пересилить ощущение пустоты в груди и тяжести в животе, неизбежное в этот день, когда мы хотели наблюдать за метеоритным дождём – занять себя чем-нибудь. Этот день выдался свободным, и я потратила его на роспись коридора, включив громкую музыку, распахнув двери и окна, чтобы наполнить дом свежим летним ветром. Я хочу всё переделать на свой вкус, но сохранить часть Луизы – её шторы ручной работы, их с Мартой фотографии в рамках, – чтобы в истории дома навсегда остался её след. Это займет немало времени, но как только всё полностью прояснится, я свяжусь с благотворительной организацией, о которой мне во время интервью рассказала Лаура. Организацией, предоставляющей жильё подросткам, подвергающимся жестокому обращению или лишившимся дома. Я буду получать от благотворительной организации арендную плату, чтобы частично оплачивать коммунальные услуги, а люди, которым это действительно нужно, получат жилье. Мне сразу же понравилась эта идея. Я решила, так будет правильно. И мой дом всегда будет полон. Это важно для них и важно для меня. У меня вновь появится семья, немного нетрадиционная, но тёплая, как та, что была у нас с Луизой.
Я делаю шаг назад и улыбаюсь. Мои старые джинсы измазаны белой краской, ноздри щекочет запах эмульсии. Дом стал ярким и свежим, я словно вдохнула в него новую жизнь. Смотрю на время. Почти шесть. Я приму душ, пожарю себе тосты, посмотрю фильм. Потом лягу спать, а когда проснусь, ночь звездопада закончится, и небо будет уже не чёрным, а голубым. И это будет просто ещё один день. Ещё один день, когда я скучаю по Элиоту.
Когда я час спустя сажусь перед телевизором в чистой пижаме, замотав мокрые волосы в полотенце, и включаю телевизор, на экране всплывает фильм с Томом Крузом.
– Почему у него всё время в руке пистолет? – однажды спросила я Элиота. – Это так скучно.
– Для тебя – безусловно. Ты слишком избалована новаторством таких киношедевров, как «Шайбу! Шайбу!»
– Именно, – сказала я. – Это мой любимый фильм на все времена.
Самый любимый – потому что его мы смотрели вместе с Элиотом, прижавшись друг к другу на этом диване, и смеялись, и болтали, и часы летели и летели. Я скучаю по нему. И легче мне не становится. Я скучаю по нему с каждым днём всё сильнее, и это больно. Физически больно.
Я беру телефон. Нахожу его имя. Мой палец замирает над ним. Нужно ли? Можно ли?
Я смотрю в телевизор, потом – сквозь жалюзи – на темнеющее небо. И прежде чем успеваю передумать, нажимаю на его имя. Элиот. И слышу гудки. О Господи. Телефон гудит. Гудит. Я перестаю дышать. Сердце колотится в горле, как барабан. Меня тошнит. Я жду. Жду, когда услышу его голос. Когда его волшебный голос скажет: «Привет». Но телефон гудит, щёлкает голосовая почта. Я сбрасываю звонок.
Если его телефон не выключен, то он слышал мои голосовые сообщения. Он увидит. Он увидит пропущенный звонок, когда снова посмотрит на экран. И если захочет со мной поговорить, он позвонит. Он знает, как со мной связаться. Знает, что я по нему скучаю.
Я кладу телефон на место, подтягиваю повыше одеяло, прибавляю громкость.
Телефон громко вибрирует, и я резко просыпаюсь.
Я не думала, что усну на диване, и какое-то время вообще не понимаю, что происходит. За окном – тёмное небо. На тарелке – полусъеденный тост. На экране – мыльная опера, которую я начала смотреть; теперь она уже закончилась, идёт какая-то викторина, и зрители смеются. Я сажусь, отбрасываю волосы с лица, и мне кажется, что я всё ещё сплю, когда я вижу на экране имя Элиота.
Я сглатываю и отвечаю на звонок, мой голос хриплый от сна:
– Привет.
– Ну привет, – говорит он, и мои внутренности превращаются в желе. Я так по нему скучала, так скучала по его голосу. – Как оно всё?
– Хорошо, – отвечаю я на автомате. – Хотя… нет. Всё плохо.
Тишина.
– Я тебе звонила, – я бессильно пытаюсь заполнить пустоту. – И… и сообщения оставляла. Ты, наверное, уже их прослушал, с Божьей помощью, и…
– Эмми, я тебя не слышу.
– Что?
– Ты в гостиной, да? В гостиной Луизы связь всегда ловит паршиво.
– Сейчас-сейчас, – я срываюсь с дивана, – одну секундочку, – я бегу в коридор, голова – тяжёлая спросонья, и я так рада, что он сейчас меня не видит, не знает, как я счастлива слышать его, говорить с ним по телефону. – А теперь?
– Алло?
Господи, серьёзно? Сейчас? Я готова кричать в телефон. Почему именно в этот момент?
– Алло? Алло? Элиот?
– Алло, – говорит он. – Ты теперь не в гостиной?
– Нет, – я слышу его смех, его чудесный смех, и улыбаюсь. – И ты меня слышишь.
– Вроде как, – говорит он, и вновь повисает тишина.
– Я нашла твой диск… я звонила тебе и писала, но…
– Луиза хотела его тебе отдать. Мы говорили о нём в ночь полнолуния, и я сказал, что давно думал об этом, но мне страшно. Она ответила, что вы с ней часто обсуждали эту тему и она может передать его тебе, чтобы не давить, ну, в случае, если…
– В случае, если что?
Элиот снова смеётся.
– В случае, если ты будешь слишком в шоке. В плохом смысле.
– Не буду. Я так счастлива. Я очень счастлива, что это оказался ты.
– Эмми? Алло?
– Да какого чёрта… алло? Элиот, ты меня слышишь? Элиот?
– Алло? Алло?
– Это ужас какой-то, – бурчу я в телефон.
– Эм, ты можешь выйти на улицу?
Прежде чем он успевает договорить, я уже открываю дверь и в одних носках выхожу на крыльцо, иду по подъездной дорожке, словно по раскалённым углям. Крошечные камушки впиваются мне в ноги.
– Ну а теперь? – я морщусь. Он смеётся.
– Лучше.
– Я-то думала, мы живём в двадцать первом веке. Думала, у нас тут роботы, и фейсбук, и спиральные овощерезки, а чёртова связь по-прежнему не работает на большом расстоянии.
– Ну, – судя по голосу, Элиот улыбается, – между нами не такое уж большое расстояние.
Я застываю.
– Ты дома?
– Нет, – говорит он. – Пока нет.
– Во Франции?
– Подумай ещё, Эм! Ещё чуть-чуть!
– Элиот, ты уверен, что дело не в твоём телефоне? – я смотрю на экран. – У меня связь отлично работает.
– Чуть левее…
– Ты издеваешься? Это не игра в твистер!
Он снова смеётся.
– Ну-ка, ну-ка, иди ко мне…
Я стою на подъездной дорожке, мои носки намокают.
– Что? Что ты сказал?
– Подними глаза, – говорит он, и я слышу его глубокий, ласковый голос не по телефону.
Я отрываюсь от телефона и вижу его. Вот он. Элиот. Элиот. Он стоит у ворот, его чёрная куртка распахнута, он улыбается, лёгкий бриз треплет его волосы. Он убирает телефон в карман.
– Можешь положить трубку.
Я замираю. Я не в силах шевельнуться. Прижав телефон к уху, чувствуя, как носки разбухают от воды, я протягиваю ему руку. Он подходит, берёт мою ладонь, заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос. Гладит тёплой рукой моё холодное лицо.
– Привет, – шепчет он. – Я очень скучал по тебе.
– А я – по тебе, – бормочу я сквозь слёзы. – Где ты был?
– Вытаскивал голову из задницы, – он печально, виновато улыбается. – Сложнее всего на свете мне было оставить тебя. Но мне нужно было это время, Эмми.
Я киваю.
– Наверное, и мне.
– Нам обоим, – он вновь заправляет мне за ухо прядь волос. – Нам обоим.
Он притягивает меня к себе, тёплые, сильные руки сжимают мою спину, обнимают меня. Это он. Это он. Это всегда был только он.
Элиот отходит назад, смотрит на меня сверху вниз, свет луны отражается в его глазах.
– Ты что-то красила, – он подносит к моему лицу прядь, белую на конце.
– Я потом мыла голову. Видимо, что-то пропустила.
Он кивает, хмурится, внимательно рассматривает мою макушку.
– Ты много чего пропустила.
– Правда?
Он смеётся.
– Ты всегда выглядищь потрясающе, цветочек. Раскрашенные волосы…
– И глаза как у Оззи.
– Да, и глаза как у Оззи, – он улыбается. – Надеюсь, ты не слишком устала после всей этой покраски, – он смотрит в небо. – Ты же знаешь, метеоры лучше всего видны в самое безбожно позднее время.
– Сна ни в одном глазу, – говорю я и смотрю на него, провожу пальцем по небритой щеке, мягким губам. Он целует кончик моего пальца. – Ты правда здесь, – шепчу я, – рядом со мной.
– Я здесь, Эмми Блю. И всегда был здесь.
Он целует меня, поднимает на руки с холодной, мокрой земли, и последние барьеры между нами рушатся.
Их больше нет.
Есть только мы.
Мы и звёзды в небе.
Эпилог
24 августа 2004
Солнце низко нависает над Францией, и Лукас Моро никак не реагирует на голос матери, зовущей его из кафе на пляже. Ему не нравится Франция. Не нравится этот пляж, не нравится торчать тут с братом, с родителями. Ему нравилось дома, там, где Том, где его школьные друзья. Нравилась его старая спальня. Нравились чипсы из кафе, куда они с Томом ходили по субботам. Он скучает по дому. Он хочет домой.
– Люк?
Он слышит за спиной голос брата, стук его ног по песку, и не реагирует.
– Люк, ты что, маму не слышал? – нагнав его, Элиот сбавляет скорость. – Она спрашивает, хочешь ли ты обедать.
– Нет, – огрызается он. – Ничего я не хочу, Элиот. Так ей и передай. Ничего.
Элиот обнимает брата, оба останавливаются.
– Послушай, я знаю, всё не так уж радужно, – говорит Элиот, – но нужно хотя бы попытаться.
– Попытаться что? Жить здесь? Я не хочу пытаться, Элиот, я…
– Что это? – Элиот смотрит куда-то мимо брата, на маленький предмет на песке. Подходит к нему.
– Ты о чём? – спрашивает Лукас.
– Об этом. Красная штучка – это… Ох, блин, – телефон Элиота, зажатый в его руке, вибрирует, прерывая его размышления. – Блин, – повторяет он, глядя на экран. – Наверное, звонят с работы. Насчёт обучения. Никуда не уходи, ладно? Мама меня убьёт, если я тебя потеряю.