– Витька, важный вопрос – какое впечатление я произвожу на людей с первого взгляда?
– Ну… Ты красивая.
Клара рассмеялась.
– Это я и так знаю, а можно ли сказать – что впечатление я оставляю неизгладимое? Мне бы хотелось врезаться в память. Один раз увидел – не забыть. Важно, чтобы каждый понимал, что перед ним не пустышка какая-нибудь, не легкомысленная кривляка.
Уверил Клару, что впечатление она производит самое благоприятное.
Сегодня был трудный день. Репетировали пять часов кряду. Вот и славно! Нет времени хандрить. Для меня самое лучшее – совсем не думать. Танцевать, петь, играть. Одиночества и скуки избегаю всеми правдами и неправдами. Поругались с Наташей. Вместе тесно, врозь скучно. Дурацкий характер.
Засыпалась на контрольной. Да мысли совсем не о том! Всё мелочи, такие мелочи!
Клара отстает по всем предметам. Даже при ее легкомыслии это чересчур. Сегодня учитель истории трижды обратился к ней, прежде чем Клара вернулась с небес на землю. О чем она думает? Должно быть, о театре.
В свою очередь, чтобы отвлечься от мыслей о Кларе, переключился на книги. Любопытную вещь обнаружил пару недель назад. Взял полное школьное издание “Путешествия из Петербурга в Москву”. В предисловии указано, что в тексте сделано несколько незначительных сокращений, и стало мне любопытно, каков изначальный текст.
Спросил у бабушки, не осталось ли где, может, у тети Жени, дореволюционного издания. Тетя Женя как раз к нам собиралась.
И вот вчера приехала тетя Женя и с ней потрепанное “Путешествие” Радищева. Что же вы думаете? В том издании, что я взял в библиотеке, главы “Валдай” и “Яжелбицы” опущены. Вот так запросто. И в предисловии о них ничего не сказано. Главы эти я прочел.
Пишет Радищев: “Невоздержание в любострастии навлекло телу моему смрадную болезнь”. И винит автор в своих бедах правительство – мол, закрывало глаза на распутство. О бесстыдных валдайских женщинах целая глава. Якобы те, как сирены, заманивали ничего не подозревающих путников.
Главы эти вычеркнули, да и шут с ними. Другое мне не дает покоя. Неужели человек не в силах сам рассудить, что хорошо, а что плохо, и должно это решить за него государство? От того, что прочел я эти главы, взгляды мои не поменялись. Распущенность дворянства не побудила следовать их примеру.
Человек должен думать своей головой. Похвально, что государство следит за нравственностью советских школьников, но из песни слов не выкинешь, а из книги глав. Оно ведь для того и пишется, чтобы жизнь с разных сторон показать, не так ли?
Придя домой, по обыкновению своему первым делом взялся за газету. Со страницы “Правды” на меня смотрел Киров[30].
Поразительно, как некоторые события врезаются в память. Пять лет назад, холодным декабрьским днем, отец пришел домой и сообщил, что Кирова убили.
Он был так зол, что я решил, будто Киров ему добрый друг и что враги Кирова – его враги. Отчего-то пришло в голову, что отныне дело отца – мстить. Он говорил, что не сможет спать спокойно, пока эти люди на свободе. В тот день отец не стал ужинать и накинулся на меня, когда я поднес ложку ко рту: “Траур в стране, а ты жрешь”. Мне стало стыдно.
Я тогда целую неделю ждал, что отец придет и скажет, что расквитался с врагами товарища Кирова. Но этого не произошло.
И он спокойно спал и ел. И мы жили дальше.
Два дня Клара не появлялась в школе. Заболела? После уроков пошел к Кнолям. Клара открыла растрепанная, потерянная.
– Ты заболела?
– Нет.
– Почему тебя не было в школе?
– Я больше не пойду в школу.
– Как это?
– А вот так. Пока родители не разрешат мне идти в театральный. Я объявила голодовку.
– Ну вот… А я пирог принес.
Клара выскользнула в подъезд.
– Давай сюда. Пока мама не видит. А то живот уже сводит. Пусть удивляются, что я третий день ничего не ем.
Клара накинулась на пирог.
Шаль соскользнула, оголилось плечо. Пока Клара расправлялась с пирогом, я стоял и смотрел на плечо как завороженный.
Клара разделалась с пирогом, взглянула на меня, рассмеялась.
– Ты настоящий друг, Витя.
– Ты когда в школу-то вернешься?
– А никогда. Они у меня попляшут. Увидят силу характера Клары Кноль. Уж если я что решила, то не отступлюсь. Вот все думают, что я легкомысленная. Вовсе нет! Мысли у меня тяжелые. Разве мои мечты глупые, разве несерьезные? На репетиции я не жалею ни времени, ни сил. Если что-то не выходит, повторяю снова и снова, пока не получится. Я капризная? Вздор! Я просто не делаю то, что от меня требуют, и живу так, как считаю нужным. Разве это капризы? Что же мне делать, Витя?
Я не знал, что ответить. Если Клара что-то решила, ее не переубедить. Удивительно, что Герольд и Анна Кноль еще не поняли, что Клару невозможно удержать. Она все равно сделает так, как задумала.
Я сказал, что школу бросать неразумно. Таким образом она ничего не докажет, только утвердит родителей во мнении, что она еще ребенок, неспособный самостоятельно принимать решения. Прислушается ли она к моим словам?
Где-то идет война с финнами, а я стою очереди за хлебом. Бабушка приболела, пришлось идти мне. На улице дубак, а дома кавардак. Бабушка с отцом поругались. Он со злости лампу разбил. Возвращаться не хочется.
Вокруг меня люди, а я одинок. Родился одинок, одинок и помру.
Цены страшно выросли.
Ужасные вести. Отца Алека арестовали. За что? Почему сейчас? Простой работяга, трудился в “холодильнике”. Мясокомбинат открыли три года назад, и папа Алека сразу туда устроился[31]. Алек рассказывал, что папа приводил его однажды на работу. Зрелище не из приятных. Огромные туши мяса развешаны на крюках[32]. Мясо к холодильникам доставляют в вагонах, отец Алека разгружает их, подвешивает туши на крюк, и по подвесной рельсе они отправляются в холодную камеру. Он постоянно болеет, должно быть, ввиду того, что перемещается из тепла в холод. Морозный воздух пробирается под белый рабочий халат, под кожу, пробирает до костей. В холодильной камере изо рта идет пар, а в морозильной и вовсе все тело скручивает.
Чем же он провинился?
Володя Бальцер на собрании выдвинул предложение гнать Алека из комсомола. Алек с Володей давние враги, это всем известно, потому никто его слова всерьез не воспринял. Володя настаивал, чтобы Алек отрекся от отца – врага народа. Паршивый я все-таки человек. Какая-то моя часть поддерживала доводы Бальцера. Если враг – надо отречься, иначе – пособник. С чувством, будто делаю что-то плохое, я внутренне соглашался с комсоргом… Вслух я этого, разумеется, не сказал.
– Да как вы смеете? Что вы за люди. Нелюди! – Клара выбежала, хлопнув дверью.
Я не смог вступиться за Алека. Ох, и жуткое у меня настроение.
На завтра назначено голосование.
Сослался на то, что бабушка больна, и не пришел на голосование. Трусость.
Из комсомола Алека исключили.
Часто на перемене Витька держит в руках книгу. Наташа сошла с ума. Утверждает, что это уловка и Витька нет-нет да посматривает на меня. Наташа говорит, что книги его вовсе интересуют.
Наташа знатная сводница. Столько всего напридумывать может.
Поступила с Эммой скотски. По глупости своей и недалекости. Где была моя чуткость, когда я крикнула на всю школу, что Эмма по уши в Васю из старшего класса? Она убежала, я догнала. “Да все же знают и без того”, – трясла я Эмму. А она в слезы, приключилось с ней что-то вроде истерики.
С Эммой отношения холодные. Не понимаю, как подступиться, как доказать ей, что я не со зла. Не подходит ко мне. Презираю себя, и хочется горько-горько расплакаться. Что я за человек такой! Гадко, мучает совесть. Со мной такое впервые. А впрочем… Ну и не надо! С Витей у нас дружба совсем иная. Никаких требований, никаких сплетен.
Помирились с Эммой. Она теперь бегает за Васей без стеснений. Жаль мне ее. Ни грамма гордости. Нет, она не упала в моих глазах. К ней у меня одно лишь сочувствие.
Дала себе слово больше ничьих секретов не разглашать. Надолго ли меня хватит?
Увлеклась новой постановкой, вся в театре. Вот она, настоящая жизнь! Мне надобно быть лучше всех, иначе чувствую себя бездарностью.
Наташа говорит, что после репетиции глаза у меня с сумасшедшинкой. Точно пьяная. А я так и чувствую себя, и все мне нипочем.