У меня странное отношение к матери, звук ее голоса вызывает у меня раздражение. Ее вид неприятен мне. Я не испытываю к ней уважения и корю себя за это. Когда это произошло? Когда уважение было утрачено? Было ли оно? С ней ни о чем нельзя поговорить, она начинает кричать и плакать. Я не знаю, за что могу ее уважать.
Много думаю о таланте. Аркадина говорит Треплеву, что “людям не талантливым, но с претензиями ничего больше не остается, как порицать настоящие таланты”.
Что есть талант? Откуда он проистекает? Какова его структура?
Треплев считает себя талантливым, но жизнь доказывает обратное. Можно ли самопровозгласить себя талантом?
Талантливому человеку многое прощается – взбалмошность, нетерпеливость, пренебрежение к общепринятому. Его очевидное превосходство притягивает к себе людей. Что остается нам, простым смертным?
Скоро вернется Клара. Что мне даст ее возвращение?
Пора прощаться с самонадеянностью.
К черту! Моя цель – воспитать в себе характер, стать настоящим мужчиной. Три главные качества: выдержка, спокойствие и равнодушие.
Все обещания, себе данные, были нарушены, едва она показалась на горизонте.
Сидели на берегу. Прихватил дождь, крупная капля приземлилась на ее плечо. Я стянул рубашку, накинул ей на плечи. Бежал с голым торсом. Вернулись мокрые, но счастливые. Расстались с Кларой за поворотом, чтобы никто не увидел нас вместе.
Отец быстро испортил веселье. “Где шлялся?” Я ответил что-то и прошел к себе в комнату.
Последние дни Клара смотрит на меня как-то странно. Многозначительно.
Затылком почувствовала взгляд. Не вытерпев, обернулась и увидела, что Витька смотрит на меня вдумчиво. Я долго глядела в его серьезные синие глаза и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и глаза его заискрились.
Клара – Виктору25 сентября 1940
Витька, ты только не пропадай, как в прошлый раз.
Тогда я тебя случайно поцеловала, а сейчас специально. Потому что ты мне нравишься, Витька.
Разбудите меня кто-нибудь!
Я до сих пор чувствую прикосновение ее губ. Вот она провела кончиками пальцев по моей щеке и… Нет, я не верю собственному счастью.
Я говорю: что же теперь с нами будет. А он смотрит на меня и смеется. И так хорошо смеется. Такой у него хороший смех. Вот бы чаще Витька смеялся.
Сижу у Наташи, она мне показывает карточку Алека. Он так глупо вышел! Голова вытянута, глаза вытаращены, рот перекошен. А она: “Правда красивый?” Я ей про Витьку ничего не сказала.
Я так счастлив, что и писать совсем не хочется.
Не до музыки совсем, не до книг, когда Клара рядом.
Бабушка говорит, я совсем потерял голову.
Пусть!
Клара – Виктору25 декабря 1940
Витенька!
Ты представь, какой курьез! Прямо посреди спектакля у меня разошелся корсет. Я наклонилась, и он затрещал по швам. Благо, мне уже пора было уходить за кулисы.
До следующего выхода оставалось десять минут, я искала иголку и нитки.
За кулисами были только Саша и Галка.
– Саша, помогай. Ты шить умеешь? Иначе он свалится посреди спектакля.
Я набрала воздуха, вдохнула глубже.
Саша молча принялся за работу.
Я торопила его, и Саша воткнул иголку мне в бок. Не специально, конечно, просто так вышло.
– Аккуратнее!
Саша запереживал и стал еще менее аккуратен, но с задачей справился. Галка стояла и наблюдала. Нет бы предложить свою помощь. От нее не дождешься. Да и страшно ей иглу давать. Она бы меня к корсету пришила.
Так жалко, что тебя сегодня не было. Мне всегда радостно видеть тебя в зрительном зале. Тогда я играю только для тебя. А сегодня играла для всех и как будто ни для кого.
Меня после спектакля очень хвалили. И талант мой отметили, и умение держаться на сцене. Мне это так приятно, Витя. Я так привыкла быть на первых ролях. Что будет со мной в Саратове, когда окажусь среди не менее талантливых ребят и девчат? Как это скажется на моей оценке своих способностей? Иногда кажется, что лучше жить себе тихо-мирно, не высовываться. Да ведь меня надолго не хватит.
Виктор – Кларе26 декабря 1940
Клара, честное слово, ты просто невыносима. Покусал бы тебя за твое легкомыслие. Что мне с тобой делать?
Какой еще Саша?
Иногда мне кажется, что ты делаешь это намеренно (попадаешь вот в такие истории), чтобы я места себе не находил и думал о том, что за парень зашивал на тебе корсет.
Ты же знаешь, будь моя воля, я бы не пропустил ни одного твоего спектакля, ни одного твоего движения, ни одной улыбки, ни одного взгляда. Мне всегда тебя мало, Клара, сколько бы ты ни была рядом.
Твой Виктор
Клара – Виктору27 декабря 1940
Витя, да ты с ума сошел! Зачем ты сказал Саше не подходить ко мне?
Виктор – Кларе28 декабря 1940
Я ревную тебя ко всему. Разве ты не видишь, не замечаешь? Я зверею, когда другой прикасается к тебе. Скажешь, нельзя так? Я не могу оградить тебя от всего света, запереть и оставить только для себя.
В кого я превращаюсь рядом с тобой? Где мои спокойствие и сдержанность? Когда я думаю о том, как ты выступаешь на сцене и сотни глаз ловят каждое твое движение, мне хочется спрятать тебя.
Я бы предпочел ни с кем тебя не делить, но ты родилась для того, чтобы освещать мир своей красотой, и было бы эгоистично с моей стороны лишать людей такого удовольствия – видеть тебя на сцене. Да и попробуй тебе что-то запретить.
Клара – Виктору28 декабря 1940
Ты не можешь так себя вести. Что же будет, когда я стану актрисой?
Клара – Виктору30 декабря 1940
Вить, ну ты чего? Обиделся? Да перестань, милый мой, что ты как маленький, в самом деле? Не нужен мне никакой Саша. Мне только ты нужен. Если я полюбила, то навсегда.
Подарок от Клары – “Илиада” в переводе Гнедича издательства Academia. Москва, 1935 год. На первых страницах бюст Гомера из национального музея Неаполя. Отныне это моя настольная книга. Произведение можно читать бесконечное количество раз.
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…
Ночью гадали!
Жгли бумагу, тени плясали на стене. Мне вышла дальняя дорога и могила.
Имена писали, кому кто выйдет, мне – пустой лист. Вот славно!
Клали под блюдце хлеб, деньги, уголь и кольцо. Я вытянула черный хлеб – жить мне в бедности. Плюнула на эти глупости и заявила, что ни во что не верю. Девочки утверждают, что прежде все сбывалось. А я говорю – мы сами хозяева своей судьбы!
Мне по душе полное равенство мужчины и женщины в любви и браке. Такая любовь несравнимо выше, в ней есть свобода выбора. В августе восемнадцать лет. И без промедления в ЗАГС.
Бабушка – моя поверенная. Только она знает про Клару.
Думаю, мама обо всем догадалась. Про нас.
Улыбается загадочно, когда я прихожу домой вечером после свиданий.
А вчера подозвала меня к себе, налила чай и стала рассказывать.
Я не сразу поняла, о ком речь.
“Жаркий сентябрьский день. Молодой человек идет по Немецкой улице. Вот уже второй год он учится в саратовской католической семинарии. Мечтает стать священником. В его семье священников не было, и его родители хотели, чтобы сын остался в деревне, помогал в семейном деле.
Идет, значится, Герольд по Немецкой улице… (Подожди, это папа?) И встречает прекрасную юную особу. За всю двадцатилетнюю жизнь Герольда ни одна девушка ему не приглянулась, и тут… (Он встретил тебя!)
В отличие от твоего отца, я родилась и жила в Саратове. Мама держала маленькую гостиницу, принимала именитых постояльцев. Я помогала ей.
В нашу первую встречу твой отец был чересчур болтлив. Я так устала от его болтовни, что не знала, как от него отделаться. Шла серьезная, хмурая. В какой-то момент не выдержала и сказала: «Вы можете помолчать?» Так молодая учительница пытается призвать к порядку первоклашек. Герольд и вел себя как первоклассник: вертелся, говорил невпопад.
Через пару месяцев он так осмелел, что пришел к твоей бабушке. И заявил, что влюблен в меня без памяти.
О духовном сане и думать забыл.
Твоя бабушка мне тогда сказала: «Молодой человек приятный, но сколько еще таких приятных встретится. Нужен городской, состоятельный».
Герольд ушел из семинарии и вернулся в деревню. Пытался отвлечься, помогая отцу в делах. Я с удивлением обнаружила, что часто его вспоминаю. Неизвестно, как бы сложилась наша судьба, но тут за дело взялся отец Герольда – Яков. Он видел, что сын сам не свой.