Яков с Герольдом приехали к твоей бабушке. Яков представил подробный отчет, как идут дела с выращиванием табака, какое поголовье скота, план дома.
Твоя бабушка прагматична. Ознакомилась с бумагами, оценила доход, изъявила желание лично съездить, проверить.
С родителями Герольда мы жили целый год после свадьбы. Потом переехали в Энгельс. У нас родилась Гертруда. А еще через одиннадцать лет ты”.
Я сидела и молчала. Почему она рассказала мне это сейчас? Может, решила, что я повзрослела и настало время? Надеялась ли она на встречную откровенность? Я не могла рассказать о нас с Витей. Будь моя воля, я бы вообще обошлась без слов. Разве без них нельзя? Когда я пытаюсь описать то, что есть между нами, то получается, будто у нас как у всех. А ведь это не так!
Клара рассказала историю знакомства Герольда и Анны. А что я, собственно, знаю о своих родителях?
Мама вышла за отца вскоре после смерти дедушки с бабушкой. Оттого, видимо, что к самостоятельной жизни была абсолютно не приспособлена. После смерти родителей ей нужен был покровитель.
Мама красива. Проявляло ли себя как-то ее нервное расстройство в те годы? Возможно, отец не придал этому значения.
Она практически не занимается домашними делами. Странное дело. В доме бабушки были слуги, но ей свойственно поистине крестьянское трудолюбие. Ни минуты не сидит на месте – готовит, стирает, гладит. Я не могу припомнить ее в праздности. Мама с ее постоянными головными болями и слабостью вечерами сидит у окна, думает о чем-то своем, мы ее не трогаем.
Тревожные предчувствия относительно театра. А что, если нет таланта? Что, если я все себе придумала? Нет, нет, я не фантазерка!
Меня хвалят. О, как это приятно, когда меня хвалят! А что, если врут? В глаза одно – на уме другое.
Чем ближе сентябрь, тем тяжелее мысли. Скорее бы осень, скорее бы зваться актрисой!
Витя ревнует меня к театру. О, надеюсь, мне никогда не придется выбирать. А если бы и пришлось? Что тогда? Нет! Никто не вправе меня заставить! И Витя, если он меня любит, никогда не поставит меня перед выбором.
Снился сон, неприятный осадок. Клара на сцене, свет приглушен. Стоит, смотрит в темноту. Минута, другая. И вдруг принялась выплясывать странную пляску, издавая звуки жалостливые, потусторонние. Было в ее движениях что-то искусственное, вымученное, точно кукловод дергал ее хрупкое тело за ниточки. Я сидел, вжавшись, боялся, что она меня заметит. И мнилось мне, точно передо мной восковая кукла или существо с того света. Нервы?
Пришла поздно. Хорошо, папы с мамой не было дома, а то мне бы попало. Не растрепала бы соседка.
Сегодня с Колей проявляли пленку. Коля теперь счастливый обладатель ФЭД. Наученный горьким опытом, он сначала испробовал проявитель на отрезке пленки. С обидой вспоминает о порче предыдущей катушки. Убедившись, что проба получилась приличной, он с благоговейным трепетом приступил к проявлению всей ленты. Я смотрел как завороженный. Сочные, колоритные снимки – сердце радуется.
Коля мечтает стать фотожурналистом. Пусть сбудется. Коля умеет подмечать детали.
Сны бабушке снятся последние дни тревожные. Целыми днями сама не своя.
Сколько ни убеждаю ее, что это всего лишь сон, у нее на этот счет свои соображения.
“Ну что на этот раз?”
“Ой, Витя”, – отмахивается.
Когда она так делает, надо немного подождать, и она начнет рассказывать.
“Глупость какая. А осадок на душе тяжелый. Я уж и помолилась с утра. Представь себе. Иду я по полю. И вдруг резкая боль, что-то впивается мне в ступни. Глядь, еж. И все поле в ежах. Иглы у них стальные. Мне больно, ступни в кровь, а я иду. Вижу вдалеке перед собой красный флаг, и надобно мне до него дойти. Каждый шаг дается все сложнее, вот-вот упаду. И я падаю на колени и молюсь. На том и проснулась. Нехороший сон”.
Приятного и правда мало. Но если бы бабушка не ждала потом наяву чего дурного, глядишь, и не было бы так тяжко на душе.
Сегодня мы с Кларой сидели на берегу. Я целовал ее губы и плечи, ключицы, кончики пальцев, щиколотки, колени, шрам на левой лопатке – Клара порезалась, задев гвоздь в погребе, шрам зарубцевался, она долго стеснялась носить открытые сарафаны. Наши поцелуи становятся острее. Клара в них смелее, чем я. Не в ее характере соглашаться на меньшее. Она расстегнула верхние пуговицы моей рубашки и поцеловала шею. Я прошу ее подождать. Скоро мы поженимся, уедем в Саратов, и тогда… Только тогда начнется настоящая жизнь.
День рождения Клары. Были в Саратове. Гуляли в парке. Лодки на пруду – 1,5 руб./час, 1 рубль – танцплощадка.
Заглянули в Дом книги на Кирова. Не устаю восхищаться, какой неимоверной красоты здание отстроили на проспекте. Тяжелая дверь впускает посетителей, высокие потолки и стеллажи вдоль стен. Книжное царство, не иначе.
Не мог оторваться от иллюстрированного “Преступления и наказания”. Подворотни, дворы, фонари, набережная – мельчайшие детали, передающие атмосферу города. Лестница прорисована так, что, кажется, я слышу, как она скрипит. А каков взгляд Раскольникова! В нем безумие, страх, решимость.
Куда дальше? Решение пришло быстро и легко. Забежали в трамвай, по-детски хохоча. Вот и знакомый поворот. Почтамт. Величественное сооружение начала века с мрачным подъездом и колоннами. Прокатились на шестом трамвае[33] по улице Немреспублики[34], по Октябрьской на набережную.
Это был один из тех дней, ради которого стоит прожить сотни, тысячи ничего не значащих деньков, наполненных тревогами и суетой.
Были на пляже. Клара лежала на животе, я сорвал травинку, провел по ее пояснице. Она, не оборачиваясь, отмахнулась – как от букашки. Я снова пощекотал ее травинкой, она махнула уже раздраженно. Тогда я выкинул травинку и провел пальцами от верхнего позвонка к нижнему. Она не стала отмахиваться, кожа покрылась мурашками. Нежно поцеловал ее лопатку.
В память о выпускном вечере фотокарточка с Кларой. Коля подарил нам одинаковые снимки. Клара, как всегда, прекрасна, я излишне серьезен. Согласится ли Коля быть фотографом на нашей свадьбе?
Война.
Что вчера творилось с мамой.
Вдруг захохотала, зарыдала – всё вместе, начала что-то выкрикивать. Бабушка пыталась ее успокоить – без толку.
Везде только и слышится: “война, война, война”.
– Что же теперь будет? – я произнес это вслух.
– Одному Господу известно, что будет.
– Боюсь, бабушка, даже ему неизвестно.
За продуктами вмиг выросли огромные очереди. За хлебом стоял целый день.
Семен записался в добровольцы. Я увязался с ним.
В призывном пункте прямо сказали: “Надеемся, до таких, как ты, не дойдет”. Не нужен в строю близорукий солдат.
Семен рассказал отцу. Отец посмотрел на меня с нескрываемым презрением. “Хорошо, говорит, двух бойцов вырастил. А то стыдно людям в глаза смотреть”. Я промолчал. Слова эти меня не задели, отец и похлеще высказывался в мой адрес.
Он ведь и сам на фронт рвется, с характером отца другого ожидать и не следовало. Мать просит не бросать ее одну.
Отец на ее жалобы ответил в своем духе: “Хочешь, чтобы к порогу твоему пришла немчура проклятая? Фашистов будешь харчами потчевать?” Уйдет воевать, я его знаю. Истериками мама его не удержит.
Клара – Виктору5 июля 1941
Витя, любимый!
Еду в деревню.
Надолго ли?
Сколько уговаривали бабушку перебраться к нам в Энгельс, она ни в какую! А теперь уже не в силах никуда ехать. Ест и пьет с трудом, ноги не держат.
Не вздумай уходить на фронт в мое отсутствие! Слышишь? Если ты уйдешь на фронт, я подамся в медсестры. Так что даже не помышляй об этом. Поступишь в университет, а война скоро кончится, вот увидишь!
Мы ведь победим, правда? Обязательно победим! Осень не успеет наступить, погоним неприятеля с нашей земли.
Хорошо, что папу не трогают. Как мне страшно за него, Витя! С его здоровьем на войну…
Скоро все кончится. Непременно!
И мы с тобой поженимся, и я поступлю в театральный…
И над головой будет мирное небо, и мы будем жить счастливо, Витя.
Надеюсь, что скоро вернусь.
С любовью, Клара
Сегодня мне снилось, как я расстегиваю пуговички, обтянутые тканью, под тонкой блузой молочная кожа, маленькие груди. Я наклоняюсь и целую шею, ключицы. Во мне поднимается желание.
Я буквально вижу свою ладонь, вижу пуговички, чувствую нежную кожу кончиками пальцев.