Ох, Витя, Витя…
Как же я жду нашей встречи.
Клара
Успешно держал экзамены в университет. Занятия начнутся ближе к зиме. Так в этом году выходит – война!
Снится мне сон.
Захожу в дверь высокую тяжелого дерева, пустые деревянные скамьи стоят рядами, из полукруглых окон льется мягкий свет. Поднимаю глаза. С высоты, должно быть, шести метров на меня смотрит лик Христа. В точности такой, как на иконе бабушки. Я замечаю движение его руки. Он перекрестил меня.
Откуда-то доносятся звуки фортепиано, сначала тихо, потом громче и громче. Вступает орган. Пустые скамьи заполнятся людьми в темных одеяниях.
“Сыграй нам, Витя”, – это голос бабушки. Но ее я не вижу.
Подхожу к роялю, на меня устремлены взгляды сидящих.
“Что сыграть?”
Отвечает не бабушка, а старуха, сидящая в первом ряду.
“Отче наш, сынок, Отче наш”.
Я сажусь и играю.
Сидящие покачиваются и запевают “Отче наш”.
Музыка затихает, пальцы мои перестают бегать по клавишам.
“А дальше что?”
“А дальше, сынок, за упокой”.
Затянули молитву, и стало мне так больно.
Я не запомнил слов. Только: “Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде раба Твоего…”
“Поплачь, сынок, поплачь. Легче станет”, – говорит все та же старуха. И я плачу.
Странный сон. Проснулся и пожалел, что в квартире Евдокима Петровича нет пианино, так мне хотелось повторить мелодию, пока она не выветрилась из памяти.
Бабушки не стало.
Услышал в трубке взволнованный мамин голос и сразу все понял. Она звонила с почты.
Приехал в тот же день.
Бабушка лежала в центре комнаты. Рядом соседка Прасковья Никитична бормотала молитву.
– Сердце. Сидела в своем любимом кресле и словно заснула.
– Прасковья Никитична, передохни, а. Этими молитвами меня в гроб сведешь, – сказал отец.
– Зоя велела прочесть, – с дотошной смиренностью произнесла соседка. – И иконку рядом положить.
– Да на кой шут ей там иконка сдалась?
– А вам она здесь на кой?
Отец плюнул и вышел из комнаты.
Бабушка лежала с ленточкой на голове.
– Венчик, – пояснила Прасковья Никитична. – Венец славы, за праведную жизнь.
И забормотала:
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.
Я попросил:
– Оставьте нас вдвоем.
Мама с отцом пошли к двери, Прасковья Никитична осталась сидеть.
Я уставился на нее.
– Ладно, ушла.
Она вышла, я сел за пианино. Заиграл “Молитву” Глинки на стихи Лермонтова.
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
И тут я почувствовал, что бабушка присела рядом. И запела.
Бабушка, родная моя. Почему сейчас? Как я теперь без тебя?
Сидя у бабушкиного гроба, я вдруг вспомнил сказку, которую она часто рассказывала мне в детстве. Сейчас эта сказка кажется мне странной. Не про Бабу-Ягу и не про Ивана-дурака, нет, она рассказывала про мальчика, который в детстве много болел и то и дело оказывался в безвыходном положении. Его всегда выручал Бог. Зная, что мальчику непременно протянут руку помощи, я всякий раз искренне переживал за него. Вдруг в этот раз удача от него отвернется? Сказка находила во мне горячий отклик, я просил рассказывать еще и еще, и бабушка придумывала на ходу. Мораль сказки оставалась неизменной: Бог любит добрых и упорных людей. Жизнь преподносит испытания, чтобы из них ты вышел мудрее, научился лучше разбираться в людях и не рубил с плеча. А если кажется, что Бог от тебя отвернулся, проверь, не отвернулся ли от него ты…
Мама все ищет какое-то письмо.
– Мне ведь не отдал. Сказал, что обязан передать лично в руки. Лично в руки! Я еще удивилась, чего это сегодня не Шура. Высокий такой, с усами. Я его раньше не видела.
– Думаешь, там было что-то, что ее взволновало?
– У нее потом все из рук летело, неспокойная стала, точно весть какая дурная пришла.
Бабушка давно жаловалась на сердце. А писем кому только не писала. Могла прочитать и выбросить, хранила только самые дорогие.
Поискали в ее комнате среди вещей, на кровати. Письма нет.
Странное раздвоение. Одна моя часть проживает горе, другая злится. Как она могла оставить меня так внезапно? Как я теперь один? Бабушка, бабушка… С ней ушло мое детство.
Прощай, моя родная. Никто так не верил в меня, как ты. Никому я не был нужен. Если бы не ты, рос бы как сорняк. Никто не сказал бы: “У Вити способности к музыке”. Никто не читал бы со мной перед сном Пастернака, Пушкина и – тайком – Мандельштама.
Все детство ты была мне больше, чем бабушкой.
Ты так боялась оставить меня, часто повторяла, что, умирая, люди никуда не уходят, – чтобы я знал, что, если тебя не станет, ты продолжишь заботиться обо мне. Почему сейчас? Я наивно верил, что ты всегда будешь рядом.
Клара еще не вернулась. Должно быть, уже в пути или приедет со дня на день.
Как бы мне хотелось, чтобы она была рядом.
Клара – Виктору31 августа 1941
Витя, дорогой, любимый!
Когда ты приедешь, то найдешь это письмо. Мне так страшно, Витя. Дали сутки на сборы. Из деревни не выпускают. Каждую улицу патрулируют красноармейцы. Нужно получить какие-то квитанции, дом придут оценивать… Витя, Витя… Что же это делается? Ничего не понимаю.
Отправляют неведомо куда. Как только приедем, сразу напишу.
Как же бабушка поедет? Ей с каждым днем все хуже. Бедная моя мамочка. Плачет и плачет. Я пытаюсь быть сильной, но мне так страшно. И папа в Энгельсе, что будет с ним?
Я напишу, я сразу напишу тебе, Витя.
Твоя Клара
Зашел к Кнолям. Постучал – тишина. Спросил у соседей, говорят, второй день никого.
Вернулся домой. Пришел отец и молча положил передо мной “Большевика”.
– Читай.
Я со всей этой суматохой и газет в руки не брал. Пробежал глазами по газетной полосе.
– О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья[35]…
Вслух прочитал указ.
– “Среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, заселенных немцами Поволжья”.
О чем это они? Какие шпионы?
– А я говорил, надо гнать их в шею!
– “Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и выделить переселяемым немцам Поволжья землю и угодья в новых районах”.
Чудовищная провокация! Не могут же всех поголовно взять и выслать. Это же сколько вагонов, продуктов, пути и без того загружены – война. Да и как люди вдруг сорвутся с мест… Подлая ложь!
Я выбежал из квартиры во двор и застыл, не понимая, куда бежать.
Ехать к ней в деревню? Ждать возвращения? Она должна вернуться со дня на день. Ничего не понимаю.
Вокруг визг, всюду визг. Забивают свиней. От визга этого все внутри переворачивается.
Мама передала письмо Клары от 24 августа.
Ей пришлось задержаться в деревне. Завтра же еду туда. Не знаю как, но найду способ.
Отец застал меня в раздумьях.
“Что, братья на фронт, а ты все по немке тоскуешь?”
Захотелось его ударить. Вышел из дома и сидел во дворе до наступления темноты. Как он смеет так говорить? Мы поженимся, я увезу Клару в Саратов, и ноги моей больше не будет в отцовском доме.
С горем пополам добрался до деревни Клары. До Маркса доехал вместе с Колиным отцом. Там пришлось заночевать. Рано утром на почтовой машине – удалось уговорить водителя – доехал до деревни. Быстро нашел бывший дом Шталей и по нему дом Кнолей. Но Клары там уже не было…
В доме Шталей горел свет. Это меня приободрило. Отчего-то решил, что здесь мне все расскажут.
Я подошел к большим воротам, позвал хозяев. Никто не ответил, не вышел. Тогда я толкнул калитку.
До меня долетали разговоры.
– Хозяева!
Разговоры стихли. Приоткрылось окно.
– Чего тебе?
– Здесь Штали жили?
– Может, и жили.
– Видели, как их увозили?
– А тебе чего? От эшелона отстал? Так мы это мигом устроим.
– Я хотел по-человечески.
– О фашистах этих по-человечески? Ты сам кто?
Я в двух словах рассказал о себе.
– А чего рассказывать? Погрузили, увезли.
– Вы же были друзьями, соседями…
– Мы с немчурой не водимся. Наши все на фронте.
И захлопнули окно.
Дворы пустые, точно варварское племя совершило набег и разграбило деревню. Жителей осталось мало – деревня немецкая.
Опросил тех, что остались. Многие молча уходили, вопросы мои вызывали подозрение.
Спустился к Волге, уже не рассчитывая что-то узнать. На камне у воды сидел пожилой мужчина. Он обернулся, услышав мои шаги.
– Нездешний. Какими судьбами?
Я рассказал, зачем приехал.
– А что ты хотел узнать? Повезли на станцию, оттуда незнамо куда.