Скорее бы доехать.
С любовью, Клара
Никогда прежде у меня не было столько свободного времени. Дни тянутся бесконечно!
Оттого, что принуждены друг на друга глазеть целыми днями, замечаем каждую мелочь. Вот, скажем, грива у Шталя роскошная, а борода куцая, видны проплешины. Раньше я этих проплешин не замечала.
А еще обратила внимание, какие морщинистые у мамы руки. Мне все казалось, что мама молодая.
А Вильгельм Рихтер – вот умора! Он и здесь умудряется шашни завести. В деревне мы редко пересекались с Рихтерами. Разве что на базаре по воскресеньям или на общих собраниях. Но о похождениях Рихтера знали все.
В самом деле, что за человек такой? Ко мне было подошел: “Клара, ты так похорошела”. Иди, говорю. На станции вышли, смотрю, он с Тамарой Отт гуляет, цветы ей собирает.
Правильно говорят, горбатого могила исправит. На станции Рихтер нарвал крапивы, вручил Эмме.
Волосы у Рихтера огненно-рыжие, жесткие, вьющиеся, торчат в разные стороны. И руки косматые, рыжие, слишком длинные для его короткого тела. Одну ногу подтягивает, волочит по земле. Левый глаз у него косит, но взгляд цепкий, ничего от него не ускользает.
Жена Рихтера умерла, рожая Амалию. Вот уже семнадцать лет, как Вильгельм вдовец. При дочери Вильгельм не стесняясь заявляет, что после смерти жены помолодел. Говорит о женщинах, причмокивая. Гаденько так.
Жду станцию, чтобы отправить письмо.
Когда же все это закончится…
Нет больше сил!
Разве не потерял я самое дорогое – тех, кого любил, ради кого жил. Бабушка, Клара… Самые важные женщины в моей жизни. Один.
Совершенно один! Тоскливо на душе. Полутемная комната кричит об одиночестве. Пишу на коленях, лампа бросает на тетрадь тени.
Отец на днях уходит на фронт – пусть уходит. Без него будет спокойнее. Разве я не замечаю, с какой издевкой он говорит про университет? “Поступил… Тяжело, должно быть, пришлось. Конкурс большой. Все парни в добровольцы, а наш Виктор в институты…”
По возвращении в Энгельс меня ждало письмо Клары от 31 августа.
Жду, когда она напишет с нового местопребывания, и сразу в путь. Переселенцы, говорят, добираются долго. Иногда неделями.
Мясо, толком не просоленное, начало подгнивать. Смрад!
С самого начала пути на лице Вагнера печать скорби. Целыми днями сидит в углу, трагически склонив голову. Слишком хорошо воспитанный, слишком культурный, совершенно не приспособленный к жизни.
Как-то сказал Шталю:
– Помереть бы прежде, чем доберемся.
Да разве Рихтер позволит ему помереть? Не дает пострадать бедному Вагнеру. Рассказывает о своих многочисленных любовных похождениях. А может, сочиняет Рихтер?
– Да-да, ради женщины хоть под поезд… – вяло отвечает Вагнер. Кажется, ему совсем нет дела до женского пола. По словам Ирмы, Вагнер – вечный холостяк. Никто никогда не видел его с женщиной.
– Да зачем под поезд? Ты что, Анна Каренина? Вон баб сколько! – возмущается Рихтер.
Дорога измотала. Еще чуть-чуть потерпеть надо. Путь мы держим на север Казахстана, это уже можно сказать с определенной долей уверенности. Будем на месте через несколько дней, если в пути не случится чего.
Да и не будут же нас месяц в вагоне держать, в самом деле! Это же кормить надо, да и болезни какие начнутся. На наш эшелон выделили одного врача. Вчера Шталь вдруг упал. Подняли, уложили, кипятком напоили. Случись что серьезное, на врача надеяться не стоит.
Утром у Татьяны начались схватки. Она просила ребенка подождать, но малыш спешил появиться на свет.
Шталь велел обеспечить все возможные условия. Отгородили угол, спрятали Татьяну и повитуху за одеялами. На Филиппе не было лица. Давид понял, что отцу не до расспросов, сидел тихо. Все говорили шепотом. Доносились стоны Татьяны. Поезд ехал медленно, все замерли в ожидании.
Ближе к обеду стоны сменились криками. Давид закрыл уши. Внучки Шталя плакали, не понимая, что происходит.
И вот ближе к обеду раздался крик. Филипп встал и направился к Татьяне. Ирма держала на руках крошечное существо. Красное, сморщенное.
– Девочка здоровая. С матерью все в порядке.
Раздалось дружное “ура!”.
Все приветствовали новую жизнь.
В обед Татьяна родила, а к ночи у нее начался жар. Она не приходит в себя, бредит.
Малышка кричит от голода. Стоим на станции, Филипп бегает в поисках врача.
Солдат Дмитрий уже несколько раз крикнул:
– Кто не вернулся, пусть возвращается. Поезд скоро тронется.
Дмитрий о нас беспокоится. Казалось бы, какое ему дело до нас, ссыльных немцев? А он видит своей задачей довезти нас всех до места без потерь. Вот, скажем, прибыли на станцию. Нам обещано горячее питание. А говорят: продуктов нет, не выделили. Так Дмитрий пошел выяснять, кто главный, кто отвечает за питание ссыльных. Через несколько часов организовали нам горячее. Уж как продукты нашли, мне неведомо, но нашли ведь.
Вчера весь день малышка была у меня на руках. Не знаю, как так вышло. Ирма дала подержать, и вот весь день девочка со мной. Ирма закрутила в тряпочку кусочек хлеба. С такой соской малышка провела весь день. Татьяна не может ее кормить.
– Нужно молоко, – сказала Ирма.
Попросила Шталя раздобыть на станции молока. Он замялся:
– Дмитрий сказал, скоро трогаемся. Да и разве мне дадут?
– Аркадий Германович, да разве вам могут не дать? Обменяйте. Отдайте им платок мой. Или что угодно из сундука нашего. Девочка с голоду помрет.
– А налью во что?
– Да что вы, в самом деле? Сколько посуды взяли.
Шталь стоял у вагона, переминался с ноги на ногу. Я услышала, как Дмитрий сказал:
– Стойте здесь.
Взял бидон и побежал.
Вернулся с молоком. Женщины налетели:
– Так молока много для такой малютки. Отлей нам чуток.
А я вцепилась в бидон, как волчица.
– Это для девочки. Когда в следующий раз удастся молоко достать.
С горем пополам накормили малютку.
Филипп так и не смог найти врача. Вернулся в вагон, упал к ногам Татьяны.
Филипп накрыл Татьяну одеялом и обнял. Уже второй день никого к ней не подпускает, даже Давида. Мальчик приносит ему еду. То кусочек хлеба, то миску каши, Филипп не реагирует.
Татьяна затихла. Ничего не просит, даже воды.
Разговариваем шепотом. Малышка не кричит, словно чувствует неладное.
Закончу позже, солдаты пришли.
Что творится, Витенька!
Приходили солдаты, велели всем встать. Филипп нехотя поднялся, Татьяна не пошевелилась.
– Что с ней?
– Болээт, – сказал Филипп.
Солдат подошел к Татьяне. Филипп было бросился к нему, но Шталь удержал.
Солдат потряс Татьяну за плечо: “Гражданка”. Татьяна не откликалась. Тогда солдат перевернул ее на спину. Все ахнули, увидев лицо Татьяны. Бледное. Мертвое.
– Да вы что тут все, с ума посходили?
Солдат взял Татьяну за ноги и резким движением стащил на пол. Филипп взревел. Давид закричал: “Мама, мама!”
– Пшол. Нэ трош. Нэ трош.
– Филипп, она мертва, – Шталь пытался его удержать, но Филипп вырвался.
– Нэ трош.
Филипп бросился к телу Татьяны, но второй солдат его оттолкнул.
– Куда?
Ослабевший Филипп схватил солдата за руку, тот прижал его к стене, стиснул горло.
– Придушу гадину.
– Товарищ, уважаемый. Сами видите, жена умерла. Обезумел. У него вот сынишка маленький и дочка, – снова вмешался Шталь.
Давид шевелил губами и плакал.
Солдат выволок тело Татьяны за ноги из вагона.
Красивая, молодая Татьяна…
Отец ушел на фронт, остались мы с мамой.
С отцом расстались холодно. Он не видит разницу между тем мирным немецким населением, что готово воевать за Красную армию, и фашистскими захватчиками.
Все мысли о том, где сейчас Клара. Говорят, эшелоны идут в Казахстан и Сибирь. Сколько они будут в пути? Должно быть, не больше двух недель. Значит, со дня на день она должна написать… И что тогда? Ехать, ехать не раздумывая!
Филипп по-прежнему не ест, молчит.
Давид спрашивает, что с мамой, ему объясняют, что ее больше нет.
Он плачет, потом как будто забывает и снова просится к маме. Малышка то у меня на руках, то у мамы. Хотела вернуть Ирме, но та жалуется на больную спину. Не нужна ей девочка. Никому не нужна.
Скорее бы доехать, сил моих больше нет. Такими темпами мы целый месяц плестись будем.
Я и не заметила, как мы покинули Республику Немцев Поволжья. Еле ползем. Чувство стыда утрачено, все справляют нужду на станциях или в вагоне. Дикая картина.
Отчего эта мысль раньше не пришла мне в голову! Столько дней потерял! Я решил разыскать Гертруду. Остались ли у меня письма, которые Клара прислала из Саратова?
Я ведь даже фамилии Гертруды не знаю.
Со слов соседей мне известно, что Герольду Кноль не дали выехать в деревню к семье, забрали прямо из квартиры. Встретятся ли они с Кларой и Анной? Велика вероятность, что их эшелоны идут в разных направлениях.
После отъезда отца у матери окончательно сдали нервы, обнаружилась поразительная неприспособленность к жизни. Она как-то вмиг… Поглупела. Вопросы все какие-то бестолковые. Бывает, подойдет пять раз с одним и тем же. Выхожу из себя.