Заходил к ним. Сидим за столом, он сжимает ложку так, что костяшки на руках белеют, бормочет: “Фрицы, сволочи… Уж я каждую гадину удавлю”. Шторы задернуты – его раздражает яркий свет. Одним видящим глазом осматривает зло помещение.
Алек… Мой школьный товарищ.
– Алек, это я.
– Кто это – я?
– Ну как, Виктор. Славинский.
– Удавлю! Удавлю гадину!
Вышел подавленный.
Мечты мои сбылись, но как уродливо и жалко. Жизнь посмеялась надо мной. Я мечтала, чтобы мне аплодировали, и сегодня мне хлопали от души… Только стояла я не на сцене, а посреди поля. Не перед изящной публикой, а перед голодной измученной оборванной толпой. Спецпоселенцы решили устроить концерт в честь начала весны.
И все же те несколько минут, что смотрела на зрителей, я была счастлива.
Я бы все отдала за возможность оказаться дома, увидеть Витю и папу. Я бы поклялась никогда не выходить на сцену, если бы знала, что клятвой своей приближу победу. Порой кажется, что жить больше незачем. Где взять силы?
Дамира стала мягче. Успокоилась, когда поняла, что Даурбека не заберут на фронт. Он врач, за него просили всем аулом. Если Даурбека заберут, кто будет следить за больными?
Давид уже столько слов казахских выучил. Мы с ним играем в слова. У нас правило: можно использовать все слова, что знаешь, и русские, и казахские, и немецкие. Когда мы играли с Витей, он всегда побеждал. Скоро и Давид начнет побеждать, он смышленый парень.
Этой весной все уходят на полевые работы, а меня оставляют с малышней. Как-то так завелось, что мне с детьми удается справляться. С ними проще, чем со взрослыми. С ними забываешь, что рядом война. Весело – хохочут, грустно – плачут. Некоторые малыши даже не помнят, как раньше было. Мир для них простой и понятный.
Бывает, кто-то из взрослых спросит: намаялась с ними? А я только с ними и чувствую себя живой. В иной день пойду с остальными работать в поле, а все разговоры о войне, о потерях.... А хочется о жизни! О том, что мы живы, светит солнце. И пока есть сегодняшний день, мы в силах что-то изменить.
Пришел Боря. “Видел я, – говорит, – ребята, фильм совершенно гениальный”.
“О чем?” – спрашиваю.
“О любви, Витя, о любви”.
У Бориса новая дама сердца – Нина. У него теперь все о любви. Нина старшекурсница.
Так и вздыхал весь день. “Какой фильм, какой фильм, Витя…” А в выходные и я сходил. Фильм как фильм.
Боря определенно стал мне другом. Вроде вчера были приятелями, а тут – раз! Друзьями становятся незаметно, но для этого нужны предпосылки. Важно пересечься на том отрезке жизненного пути, когда у обоих внутри есть свободное пространство. Пустота. Скольких людей мы встречаем за свою жизнь, а друзьями становятся единицы.
Вечер сегодня выдался теплый, спокойный. Мама пела колыбельные, я качала Каролину на руках, Давид сидел рядом. Простая и понятная жизнь.
Из мечты о театре я выросла. Что осталось от той юной легкой Клары, с которой я попрощалась летом сорок первого? Мне бы ее легкость, ее резвость, ее смех, прямолинейность, смелость, решительность.
Я изменилась. Стала мягче, внимательнее к людям. Мне больше не нужны ни овации, ни сцена. Только простое, теплое, человеческое.
Поскорее бы закончилась эта проклятая война. Вернемся на родину, и я буду ценить каждый миг, каждую секунду. Каждый день буду спускаться к Волге и дышать, дышать…
Найти бы силы все это пережить.
В минуты слабости мне хочется быть не собой. Стать кем-то другим. Неправильно я переживаю, недостаточно стойко.
Как бы Виктор справлялся с тем, что выпало на мою долю? Он бы держал все в себе. А я слабая. Я то и дело плачу.
Зацвела сирень. Она каждый год цветет только для тебя, Клара.
Тебе двадцать лет, подумать только!
Пять утра. Пустой двор. Вышел из дома, сел на качели с тетрадью. Как раньше бывало? Бежим, кидаем ранец на траву и скорее на качели, кто первый успеет. Раскачаешься, запрокинешь голову, а там небо, голубое-голубое. Разве мы катались? Мы летали! Если раскачаться сильно-сильно, можно было достать до облаков.
Вчера узнал радостную весть – Коля вернулся. Колька наш Афанасьев. В выходные поеду его навестить.
Эх! Контузило Колю нашего. Оттого и вернули домой.
Открыла тетя Лариса. Она стала еще больше. Захожу к Коле в комнату. “Здравствуйте, Николай Трофимович”. Вижу, обрадовался моему визиту.
– Я вмиг ослеп, оглох, неужто, думаю, все. Помер. Зато вот, – он показал на фотоаппарат. – Спас.
– Да что же ты из-за него, как Тарас Бульба из-за люльки?
– Обижаешь. Он мне как брат. Мы с ним столько прошли. Не мог его в беде бросить.
– Да раз как брат…
– Как начали бомбить, я было рванул в укрытие. И вдруг мысль: а как же ФЭД мой, мой Федя. Рванул к дому. И тут накрыло.
На Колиных снимках – фронтовая жизнь. И смерть. Жестокая, беспощадная. Обгоревшие трупы, изуродованные тела, солдаты с тяжелыми ранениями.
– Что у тебя? Как оно в университете?
И снова до боли знакомое чувство – стыд. За себя, за свое беспечное существование.
Пригласил в нашу саратовскую квартиру, объяснил, как добраться.
– Ты мне напиши вот на бумажку. Все забывать стал. Завтра могу забыть, что ты сегодня в гостях был. Совсем память ни к черту.
Пока Булычев в отъезде, напросилась Шталю в попутчики – он ехал в соседний колхоз. Навестила Лизу. Написали вместе письмо Паулине. Я уже собиралась уходить, чувствую, что Лиза хочет мне что-то сказать.
– Клара, а знаешь что?
– Что, Лиза?
– А знаешь что…
– Что же?
– А у меня скоро день рождения.
– Как замечательно. И сколько же тебе исполнится?
Лиза показала на пальцах.
– Пять. Какая ты большая. Что бы ты хотела?
Она достала из кармана платок, показала на вышитую ягоду в углу.
– Вишню? Ты еще помнишь вкус вишни?
Она закивала.
Ее круглое личико и темные, как вишни, глаза выражали глубокую озабоченность и печаль.
– Дорогая моя… Здесь не растет вишня. Может, ты хочешь что-то еще?
Она покачала головой.
– Нет, только вишню. И чтобы мама приехала.
Ночью объявили воздушную тревогу, всего за час разбомбили авиационный завод[48].
На днях фугаска угодила в жилой дом, женщины тушили. Не спал несколько ночей, прислушивался. У нас вышибло две рамы вместе со стеклами.
Что будет дальше? Неужто проиграна война?
Москва салютует в честь освобождения Орла и Белгорода. Да будет так!
Сын Шталя бежал из трудового лагеря. Вчера заходил Аркадий Германович, сообщил маме.
Что же теперь будет?
Говорит, все равно бы там помер. Хоть жену с ребенком увидеть перед смертью.
Всем известно, что дезертирство наказуемо. В лучшем случае вернут обратно. О худшем не хочется и думать.
Новости приходят одна страшнее другой. И, кажется, уже нет сил. А потом они вдруг появляются. Откуда? Видно, так человек устроен. Так сильно в нем желание жить.
Боря сходит с ума. Решил жениться на Лиле – студентке из Ленинграда.
Сколько девушек мечтает, чтобы Боря взял их в жены.
Но не Лиля.
Лиля курит, сигарета в ее строгих алых губах выглядит изящно. Больше ни одну из девушек на факультете я не видел курящей. Вера, увидев Лилю с сигаретой, состроила гримасу. Боря пришел в восторг. “Что за женщина. Всю душу может вывернуть наизнанку”. Забыл про Нину. Только и слышу: “Ах, Лиля”.
– Виктор, ответь мне честно, как друг. У меня есть шансы покорить Лилино сердце?
Я слышу в его голосе иронию. Боря безоговорочно уверен в собственной неотразимости. Девушки избаловали его вниманием.
Вместо ответа цитирую Маяковского:
Последнее, видно, вернее!
– Нет, мне крошечная не годится. А знаешь, что говорят о ней?
– Не знаю и знать не хочу.
– Бросила мужа в Ленинграде.
– Она замужем? Так куда ты лезешь?
– Интерес, Витя, интерес! Это сильнее меня.
– Это Лиля сказала? Про замужество?
– Лиля? Да она о себе никому ни слова.
– Тогда откуда знаешь?
– Так все знают. Все знают, Витя. Один ты… Думаешь, откуда у нее все это? За Веркой шлейф “Красной Москвы” тянется? А за Нинкой? А сколько у Лили шляпок. А туфли, какие туфли, Витя. Кожаные, почти новые.
– Стало быть, богатый муж в Ленинграде остался? Как же ты жениться собрался?
– Так с этим разберемся. Главное, чтобы ты поспособствовал.
– В свахи я не гожусь.
– Ты человек интеллигентный, уважаемый… У меня репутация – что я за каждой юбкой. И Лиля уже осведомлена. Так мне и сказала: “Тот самый Борис с филфака? Знаем, слышали”. От кого же? Нинка небось растрепала.