– Оттого, что ты мелешь чепуху.
– Не ожидал от тебя. Не ожидал. Виктор Славинский – скромный, тихий парень. И с Лилей Черных!
Мне это порядком надоело.
– А знаешь, почему на тебя она не “так” смотрит. Потому что ты дурак.
Я остановился, а Боря пошел дальше.
Дорогая Клара! Боря не прав. Мне хотелось бы, чтобы ты знала, что Боря не прав. Я пишу не для того, чтобы оправдаться. А впрочем… Отчего-то мне важно, чтобы ты знала. У меня нет чувств к Лиле. Она умна, красива, она интересный собеседник. Но она – не ты. Мне никто, кроме тебя, не нужен. Просто знай это. Просто знай.
Лиля снова пришла неожиданно. Я не успел спрятать нашу с Кларой фотографию.
– Красивая, – сказала Лиля и взяла фотографию со стола. На ней Клара в легком ситцевом сарафане.
Я выхватил снимок у нее из рук.
– Прочитал?
– Прочитал.
– Что скажешь?
– Автор не боится противостоять устоявшейся точке зрения. Никем прежде так живо и выразительно не была рассмотрена художественная ценность агитационного плаката. Если уважаемая комиссия спросит моего мнения, то я считаю, что данная работа заслуживает высокой отметки и представляет ценность для научного сообщества.
– Благодарю.
Она снова не осталась не чай. К великому сожалению мамы, обеспокоенной моей личной жизнью. Только Лиля за порог, мама завела шарманку:
– Какая прекрасная девушка. Отчего бы тебе не приглашать ее чаще?
– Оттого, что она приходит без приглашения.
– Вот знаешь, что я считаю? Пора бы озадачиться, Витя.
– Я и так весьма озадачен.
– Я не о том. Пора. Пора.
– Пора что?
– Лиля прекрасная девушка.
– Да, мама, Лиля прекрасная девушка.
– Так в чем же дело?
– Это ты мне ответь – в чем дело?
– Витя, с твоим характером ты должен ценить, что девушка тобой заинтересовалась.
– С каким “моим” характером?
– Сложным, Витя, сложным.
– Какое время, такой и характер.
Она махнула рукой и ушла.
Пятьдесят лет со дня смерти Петра Ильича Чайковского. Как хорошо сказано в “Правде”[51]: “К музыке Чайковского тянулся суровый Л.Н. Толстой, и в свою очередь Чайковский признавался, что ему понятны «муки сомнения и трагического недоумения, через которые прошел Толстой»”. Хорошо сказано. Верно. Взаимовлияние музыки и литературы, взаимопроникновение искусств. Да будет так!
Тоскливо. Сижу в темноте и задаю себе вечный вопрос. Отчего я не должен быть счастлив? Отчего не может быть счастливо человечество? К чему войны, разлуки, смерти?
Как могла быть прекрасна жизнь. Наша жизнь с Кларой.
Клара… Я не пишу о тебе в дневнике не оттого, что забыл. Больно.
Думаю о тебе каждую минуту и мечтаю о нашей встрече, о твоих карих глазах. Вернись, прошу тебя, милая моя, хорошая. Прижать тебя к себе и не отпускать. Шепчу твое имя, и мне становится тепло, точно ты сидишь рядом. Но ведь это обман, обман… Хочется уйти от самого себя, проснуться, открыть глаза и увидеть твое лицо. Родная моя… Зачем музыка, зачем литература, зачем весь мир, когда рядом нет тебя?
Когда кончится эта проклятая война? Когда ты ко мне вернешься?
– Расскажи мне о ней. О девушке на фото. Что с ней случилось?
– Я не хочу об этом.
Лиля не стала расспрашивать, а я вдруг почувствовал, что мне необходимо с кем-то поделиться. Рассказать о Кларе, сделать ее живой еще в чьем-то сознании.
– Мы все детство писали друг другу письма. Учились в одной школе и писали друг другу едва ли не каждый день.
– Письма?
– Не знаю. Так завелось. Я написал, она ответила. Написать бывает проще, чем сказать.
– Первая любовь?
– Единственная. Я больше никого не смогу полюбить.
– Я тоже когда-то так думала.
В этом было что-то снисходительное, и я не стал продолжать. Вместо этого спросил:
– Какой он?
– Кто?
– Твой муж.
Лиля вскинула брови, но вмиг собралась, напустила равнодушие, пожала плечами, закурила.
– Ничего особенного. Работал вместе с моим отцом, младший сотрудник музея. Когда папа умер…
– Когда это случилось?
– В тридцать шестом, незадолго до принятия конституции. Сердце не выдержало. Терпело, терпело новую власть и не выдержало. Мне едва исполнилось восемнадцать.
– Мне очень жаль.
Лиля кивнула.
– У него было столько историй про папу. Привезли редкий экспонат, и папа сразу сказал: подделка! Из музея пытались вынести картину, и папа поймал похитителя. Леонид стал для меня архивом папиных историй. И за этот архив я вышла замуж…
Она замолчала, я решил пошутить:
– Видно, и мне предстоит жениться на архиве. Только не на метафорическом, а самом что ни на есть.
Она не улыбнулась.
– Я мечтала учиться в университете. Как папа. И Леонид меня в этом поддерживал – поначалу он во всем меня поддерживал. У нас была договоренность – дети только после того, как я получу диплом. Поступила не сразу. С третьей попытки. Двадцать один год, а я первокурсница.
– Да разве это возраст?
– И все же… Университетская жизнь меня захватила! В окружении появились умные, интеллигентные люди. Теперь круг общения не ограничивался мужем и мамой. И я вдруг поняла, что Леонид… Я ведь поначалу им восхищалась. Слушала открыв рот. Пока не поняла, что он только и горазд, что строить витиеватые фразы. Да вот только поняла поздно – когда окрепла, обзавелась собственным мнением. Как ему не нравилось, что у меня появилось собственное мнение, что я с ним спорю. Он хотел, чтобы я так навсегда и осталась наивной девочкой, которой нужна опека. Но я уже не была такой. Стал настаивать на детях – надеялся, что ему удастся усадить меня дома.
Она задумалась.
– Поэтому ты его оставила?
– Что? Наверно, и это тоже. Всё вместе… Я поступила плохо. Но я поступила честно. Честно по отношению к себе. И никто не вправе меня в этом винить.
Сегодня Боря сам окликнул меня.
– Эй, Славинский. Как жизнь?
– Потихоньку.
– Чего в общежитие не заглядываешь?
– Так ты вроде…
– Проехали. Дело былое.
– Я уж было подумал…
– А ты меньше думай. Все к лучшему. Я же боялся, что ты совсем. Того.
– Чего?
– Девушками не интересуешься. А ты вон как. Губа не дура.
– Борь…
– Ничего. Я не в обиде.
– Борь…
– Говорю же – проехали.
И тут я догадался.
– Влюбился, что ли?
– Эх, Витька! Как в первый раз! Глаза, губы, волосы… Витька… Я такой красоты отродясь не видал.
Боря, Боря…
Новогодняя елка в университете.
Лиля пригласила меня на танец. Мне не хотелось обижать Лилю, и я согласился. Танец закончился, она предложила остаться на следующий. Мы кружились по залу, когда она спросила:
– Скажи мне, Витя, я тебе нравлюсь?
Вопрос застиг меня врасплох.
– Ты очень красивая девушка, Лиля.
– Но ты любишь другую. Ты это хотел сказать?
Я не ответил. Ладони у меня вспотели.
– Ты мне нравишься, Виктор. Увидев тебя впервые – ты стоял вполоборота, жестикулировал, должно быть, спорил о чем-то с Борисом, – я вспомнила свою первую любовь. Чистую, светлую. Я уже не умею так чувствовать, так любить. Мне хочется любви. Хочется, чтобы меня любили. Но я смогу прожить без любви. Что бы ни случилось, я смогу жить. Ты не такой…
– Лиля…
– Мне ничего от тебя не надо, Витя. Рядом с тобой мне тепло. Мне хорошо рядом с тобой. Но я знаю, что ты останешься верен своему слову. Может, оттого ты и нравишься мне – оттого, что ты верен себе.
По радио прозвучал новый гимн. Духовые и ударные инструменты. Теноры, баритоны и басы.
Я много думаю о словах Лили. Верен себе… Верен ли я себе?
Лиля красива, остроумна, обворожительна. Рядом с ней просыпается азарт, интерес к жизни. Она взрослее, опытнее, смотрит на жизнь насмешливо, и я невольно перестаю принимать себя всерьез. С ней мир ярче, объемнее, изысканнее. Но что, если это лишь маска? Знаю ли я настоящую Лилю Черных? Какая она в минуты слабости? Умеет ли быть слабой…
Я боюсь, что… В самом деле, хватит. Нет, не то, все не то… Если я поддамся минутному, то потеряю настоящее, вечное. Я дождусь, дождусь.
Вчера Вере, нашей старосте, пришла похоронка. Погиб жених.
Иногда проскакивает мысль: хорошо, что бабушка всего этого не видит. Вовремя она ушла. Если допустить, что бабушкин Бог все-таки существует, то там, на небесах, он смотрит на нас и плачет. Крестит и твердит “Отче наш”. Только молитвы до нас не доходят.
Неделю назад к Даурбеку привезли девочку.
Гульдана только услышала стоны, забилась в угол и просидела там весь вечер, заткнув уши.
Малышку положили в сенях. Отца девочки Дамира отвела на кухню, усадила за стол. Сказала что-то на казахском. У мужчины текли слезы. Дамира налила ему чай, села рядом. Мужчина закрыл лицо, руки у него дрожали.
Даурбек попросил горячей воды. Я метнулась греть воду. Заглянула в сени, увидела одеяльце все в крови. Почувствовала, как свело живот. Увидела Давида, сидящего в углу, велела ему выйти из комнаты. Он мальчик впечатлительный, нежный.