Витя, Витя… Вот-вот долгожданная победа, я в это верю. Не может быть такого, что наша разлука навсегда. Разве есть что-то на свете сильнее любви?
Знаю, что выделять кого-то из детей плохо, но ничего не могу с собой поделать. Особо я прикипела к мальчику Юре. Не посмотрели, что у мальчика нет ноги, оставили без матери. Ходит, опираясь на самодельный костыль. Такой он внимательный, такой заботливый. Все замечает, всегда найдет нужные слова, чтобы поддержать своих товарищей. И нет в нем ни злобы, ни зависти. И он так похож на Витю – умный, книги любит. Правда, книг у нас мало, все уже перечел. Что дальше будет с моим Юрочкой? Как его жизнь сложится?
Как сложится жизнь всех моих подопечных? Лишь бы были здоровы. Лишь бы родители вернулись живыми.
Как прошел мой первый урок… Всю неделю штудировала учебники.
Урок я проводила третьему классу. Достала все учебники, что нашла, положила по одному на парту. В третьем классе у меня десять детишек.
Открыла учебник на нужной странице, ребята расселись по местам.
– А теперь, – говорю, – переверните страницу.
Никто не шелохнулся.
– Ребята, переверните страницу.
Они уставились на меня.
– В чем дело?
– Мы не можем.
– Как это не можете?
– Мы не можем трогать учебники.
Я прошлась между рядами и перевернула страницы.
После урока подошла к воспитательнице Асе. Говорю, так и так. Не знаю, какая муха их укусила.
– Муху эту зовут Лала Иосифовна.
И рассказала мне такой случай.
Как-то раз один воспитанник вышел с учебником во двор и уронил его в лужу. С кем не бывает. Ребенок.
Лала Иосифовна подлетела, схватила его за шкирку. А погода… Сентябрь, дождь, грязь. Так она мальчишку прямо в лужу лицом.
– Я из окна столовой увидела. Кинулась на улицу. А она ему: “Поделом тебе. Поделом”. Я бросилась на помощь мальчику. “Остановитесь!” – кричу. А она? “Да его за такое расстрелять надо. Фашист. Гаденыш”.
– Какой ужас. И что же, Ася? Ты пожаловалась куда-то?
Асе около тридцати. Дети прозвали ее “уточкой” за мелкий покачивающийся шаг. Всегда одета в темную юбку и синюю кофту, волосы седые, а лицо совсем юное.
– Клара, неужели ты еще не поняла? Некому жаловаться. С тех пор детям к учебникам прикасаться нельзя. Все запоминать приходится, если получится – записывать.
Прихожу на следующий урок, говорю:
– Дорогие ученики. Теперь вы можете пользоваться учебниками самостоятельно.
– А Лала Иосифовна говорила, что у нас руки грязные.
– Мы порвать можем.
– И испортить.
Так к книгам и не притронулись. Да ничего. Постепенно их приучу.
А Лала Иосифовна… Чтоб ей пусто было. Изверг. Таких надо держать от детей подальше. Я их в обиду не дам! Пусть только попробует.
Лиля – Виктору15 сентября 1944
Здравствуй, Витя!
Ты не пришел за мной сюда.
Сентябрь, печаль и холода,
А возвращенье невозможно
В таинственные города[53].
Я знаю, что мы больше не встретимся. Не спрашивай почему, просто знаю. Как-то ты сказал, что в письмах можно написать то, о чем сложно сказать.
Я рассказала тебе правду, Витя. Но не всю.
Мне хотелось быть честной с тобой до конца, но я боялась, что, узнав всю правду, ты от меня отвернешься.
Я могла бы остаться безупречной девушкой из Ленинграда. Тайной, загадкой, красивым воспоминанием.
Отчего-то мне кажется, что, если я разделю с кем-то мою историю, мне станет легче.
Я ужасный человек.
Я рассказывала о муже, но я рассказала не все.
Ведь я его любила, ведь я отчего-то вышла за него замуж… Помню, как вдруг отчетливо увидела его недостатки. Уши оттопырены, кончик носа загнут. Глаза глубоко посажены и расположены слишком близко друг к другу. Плечи покатые, узкие. И весь он сам какой-то слишком узкий. А когда волновался, покрывался пятнами и заикался. Помню, как осознала: ничего, кроме жалости и раздражения, я к нему не испытываю.
И когда он заговорил о детях… Я сказала, что о них не может быть и речи, пока я не закончу университет. Так я получила отсрочку.
Он надеялся, что я изменю свое решение.
В какое негодование он приходил, когда слышал, что очередная студентка сделала подпольный аборт. Я отстаивала право женщины самостоятельно распоряжаться своим телом.
Едва я сдала экзамены за второй курс, началась война. Разговор о детях отпал сам собой.
Светские беседы прекратились, радио молчало, газеты не приходили. Все разговоры – о хлебе. Хлеб! Мякоть с хрустящей корочкой – мы думали о нем непрерывно.
Война проявляет худшее и лучшее в человеке. Он весь трясся, пока ему не дали бронь. А когда сказали, что он может спокойно отсидеться, повеселел.
Общие страдания сближают людей, а я вдруг поняла, что меня тяготит наша жизнь, что лучше бы он ушел на фронт – да, такие мысли приходили мне в голову.
Мы уже несколько месяцев не жили как муж и жена, но в ту ночь он пришел ко мне, и я сжалилась.
Через полтора месяца поняла, что беременна. Какое отвращение к нему я испытала!
Я тогда сразу все решила.
Знала, что он меня не простит. Надеялась на это.
Когда я его разлюбила? Любила ли я его когда-то?
Я не хотела ребенка вовсе не из-за голода, войны и лишений. Я не хотела ребенка от Леонида.
Когда я рассказала о том, что сделала, он не хотел верить. Сидел весь вечер, уперев лоб в ладони, не поднимая головы.
Я лежала в кровати одна, ныли живот и поясница, но я была спокойна и впервые за много месяцев почувствовала себя счастливой.
Но вот он лег рядом и произнес: мы справимся, мы справимся.
Как возненавидела я его в этот момент!
Мы продолжали жить вместе. Но были уже не теми, что до моего поступка. Не теми, что до войны.
Я видела, как он страдает, но во мне не было ни капли жалости. О чем он думал? О чем он только думал?
Я ненавидела себя за жестокость, но жестокость сделала меня сильной. И я решилась. Близость смерти – а мне казалось, что я могу умереть в любой момент, – делает человека честным.
Когда нам предложили ехать, я внесла себя в списки. Ничего не сказав Леониду. Что с ним сейчас, жив ли он – я не знаю. И не хочу знать.
Вот она правда, Витя. Жестокая правда.
Прости.
Лиля
Я получил Лилино письмо и пытаюсь заставить себя на него ответить. Но не выходит. Ничего не выходит. Кто я такой, чтобы судить ее?
Мне жаль, что все так сложилось, Лиля. Мне бы хотелось, чтобы ты была счастлива. Тогда ты не могла поступить иначе. Я тебя прощаю. Но нужно ли тебе мое прощение?
Новости радуют: граница СССР полностью восстановлена.
Не верил, что однажды напишу это, но теперь я работаю в школе. Педагог. Учитель! Неудержимо хочется спать, а столько работ еще не проверено. Завтра буду ругать моих учеников на чем свет стоит – столько ошибок на один небольшой диктант! Надо быть строже.
Да и сам я хорош. Нашел давеча томик Чехова – достояние прежнего хозяина квартиры – и вместо школьных сочинений читал русскую классику. Был поражен до глубины души. И даже не столь мастерством великого писателя, сколь тем, что жизнь когда-то была такой, какой он ее описывает. Взять “Даму с собачкой”. Прогулки по ялтинской набережной, легкость, романтика, поцелуи… Что мешает главным героям быть вместе? Оба женаты и оба несчастливы в браке, но остаются с теми, кого не любят. Чего ради? На самом деле им не нужно счастье. Они лелеют тоску, упиваются ею. Читаю, и злость поднимается, и зависть, и досада, и боль. О каких вещах думали люди! Счастливцы! Время позволило им размышлять о чувствах, о возвышенном, наслаждаться друг другом. А что они?
Что случилось бы с чеховским человеком, если бы на его долю пришлись настоящие испытания? Голод, война, смерть, потери. Он бы первым сломался. Он бы не выстоял. А быть может, только тогда проснулся бы, оглянулся на прожитую жизнь и наконец осознал, оценил, понял, что потерял.
В детском доме в цокольном этаже есть швейная мастерская. Пять швейных машинок. Девочки говорят, их к ним не подпускали. Комната всегда заперта на ключ.
Рассказала маме, она воодушевилась:
– А нитки есть? Будем учиться шить! Что еще зимой делать?
Повесили объявление:
“Просьба все лоскутки, ненужные тряпки, даже самые ветхие, сдавать в детский дом”.
Набрался мешок.
Глядишь, что-то сообразим. С мира по нитке – голому рубаха.
Продуктов мало. К весне совсем голодно.
Когда сошел снег и земля отогрелась под лучами солнца, я пришла к Лале Иосифовне с предложением:
– Лала Иосифовна, отчего участок за детдомом пустует? Давайте вскопаем, засадим. От колхоза зависеть не дело.
– Кто копать будет?
– Мы, дети.
– Эти лентяи и тунеядцы?
– Вы зря. Дети трудолюбивые. Им только предложи, мигом подхватят.
– Им лишь бы ничего не делать. Боятся перетрудиться.
– Каждый выберет себе участок для работы. Глядишь, урожай свой соберем.
– Где картошки взять? Есть нечего, а ты сажать. Еще вся перемрет.
– За это вы не беспокойтесь. Нам бы только следить, чтобы не выкопали. Да мы караульных поставим, чтобы никто чужой…