– Если у вас так много свободного времени, делайте, что хотите. Детей от уроков не отрывать. Картофель из запасов не брать. А до остального мне дела нет.
Поддержки от Лалы Иосифовны не следовало и ожидать. Хоть палки в колеса не вставляет, и то хорошо.
Как урожай будет, так потребует свое, я ее знаю! Скажет, что земля казенная. Да ничего, лишь бы взошло. Лишь бы по осени с урожаем. С трудностями справимся.
Ребята встают рано, до уроков копают. Уроки у нас теперь начинаются ближе к обеду. Так вскопали мы 1 га. Каждый день все на участке, кроме шести ребят, что остаются за дежурных.
Даже Юра копает. Юрий наш все умеет. И дрова колет, и телегой с быком управлять может, и на лошади скачет. А вы говорите – без ноги. В одной руке костыль, в другой лопата. В первый день работ поскользнулся, упал, отковылял на край поля, сидел хмурый. На следующий день снова со всеми. Немного земли зачерпнет на лопату, да ведь и то помощь.
Земля – камень. Видать, много лет не возделывали. В Поволжье каждый клочок земли был засеян, а здесь…
Шталь выделил лошадь. Говорит, пока на месяц, а дальше посмотрим. И на том великое спасибо!
Теперь за водой только на лошади. Юрку негласно назначили главным конюхом. Он как увидел лошадь, бросился ее обнимать, гладить. Накормил морковью. Лошадь Юрку тоже сразу полюбила. Фыркнула и лизнула. Назвали ее Сироткой. Уж больно глаза грустные.
Шталь обещал и корову выделить. Худющая, говорит. Ничего, откормим. Она у нас станет образцовой буренкой.
События, события-то какие!
Наши в Берлине!
Соединились войска!
На днях случилось у нас ЧП.
Отправила за водой Юрку и Генриха (Гену) на телеге. Подходит ко мне Ася, говорит:
– Клара, ребят уже третий час нет.
– Как нет?
– За водой поехали, не вернулись.
Я бегом к колодцу. До него два километра.
Прибегаю. Юрка сидит, Гена лежит бледный.
– Что с ним?
– Подскользнулся, упал с ведром, головой ударился, потерял сознание. Дышит вроде.
– Бог ты мой. Юрка, что же ты за врачом не поехал?
– Так вдруг помрет. Я ждал, что придет кто.
Гена лежит, не шевелится.
Как я перепугалась! Это же я виновата. Отправила детей одних за водой. Как я себя корила.
Погрузили Гену на тележку.
Я плакала. Хоть убеждала себя, что все с Геной будет в порядке.
Уложили Гену в отдельной комнате.
Дети столпились в коридоре, послышался шепот:
– Гена умер?
– Что с ним?
– Сотрясение у вашего Гены, – сообщил доктор. – Постельный режим, никакой работы, от любой нагрузки временно отказаться. Будет жаловаться на головокружение и тошноту.
Лала Иосифовна всплеснула руками:
– Никакой работы. Хорошо устроился. Пока все на поле, он будет отлеживаться. Тунеядец.
– Послушайте себя. У ребенка сотрясение. Обеспечить покой.
– Обеспечим, – фыркнула Лала Иосифовна.
Дети не унимались.
– А что он молчит?
– Может, дураком стал?
– Так он им и был.
Дружный хохот.
Победа! Долгожданная победа!
Победа?
Во время урока в класс ворвалась Ася с криками: “Победа! Мы победили!”
Я не верю. Не верю. Не верю.
В первых числах мая пришло письмо от Семена.
“Только и говорим, что о встрече с мамами, возлюбленными, братьями, сестрами. Дожить бы до победы. Сейчас как никогда ценится жизнь, хочется самого простого: работать, любить, дышать свободно. И кажется, что впереди столько прекрасного. Скоро, скоро я буду дома. Мы не расслабились, нет, мы всегда начеку. Добьем эту фашистскую гадину ради свободного неба, ради нашего будущего. Все сложнее идти на сражения, но цель все ближе”.
От Вани уже три месяца нет вестей. Гоню дурные мысли.
Разве это может быть правдой?
30 апреля 1945 г.
Здравствуй, товарищ Виктор.
Я бы сообщил Вам сразу. Не знал, куда писать. Разбирая бумаги, нашел неотправленное письмо Семена – Вам. Увы, это его последнее письмо. Больше он ничего на напишет. Семен погиб неделю назад, не дожил до победы, в которую так верил.
Потеря эта невосполнима. Мы потеряли человека сильного, молодого, веселого, с пламенным, кипучим сердцем.
Простите, что сообщаю такую весть.
Крепко жму руку.
Как же так, Семен? Как же так… В ком в ком, а в тебе я не сомневался. Ты должен был вернуться живым и невредимым, рассказывать внукам, как бросался на амбразуру, как выходил сухим из воды и ни одна пуля тебя не брала.
И теперь ты лежишь в земле за тысячи километров. Когда стали отвоевывать территории, появилось ощущение, что самое страшное позади, что вы с Ваней точно вернетесь.
Семен, Семен… Зачем это письмо? Я предпочел бы не знать о твоей кончине, фантазировать, что ты выбрал свободу, нашел способ добраться в далекую Америку и, подобно Ильфу и Петрову, пересек страну от Тихого до Атлантического океана. Я бы нашел объяснение тому, что ты перестал писать. Все что угодно, все что угодно мог ты совершить, но ты не мог погибнуть.
Ваня седой. О себе рассказывает скупо и говорит тихо, приходится прислушиваться. Оживляется, только когда рассказывает о сослуживцах.
– С какими людьми мне довелось пройти войну. Таким людям бы жить и жить, тогда, глядишь, и мир бы стал лучше. А их одного за другим. Остались самые осторожные, невыдающиеся – лучшие всегда первыми идут в бой, ведут за собой. Вот Антонов, вот это был парень.
Я много слышу про Антонова. Ванин друг. Летчик-истребитель. Парень – искра, пламя. Погиб в воздушной схватке.
Пытаюсь убедить Ваню, что и он герой. Качает головой. “Я все осторожничал, близко не подлетал, на таран не шел”.
Он решил остаться жить в Энгельсе, в нашем доме. Признаться, я был рад, в нашей саратовской квартире мало места. Я надеялся, что и мама переберется к нему, но она наотрез отказывается возвращаться.
Нужно время, чтобы Ваня вернулся к жизни. Все ему видится бессмысленным.
Совсем сник. И от Ладиного предательства так и не оправился. У нее уже и мальчишка трех лет, от того самого хирурга. Она так и живет по соседству. И от этого Ване, должно быть, еще хуже.
– А ведь я ради нее поклялся сердце свое сберечь.
Быть может, пора задуматься о том, чтобы искать жилье побольше и забрать Ваню в Саратов.
Толкую о том, во что сам не верю – что жизнь не заканчивается, будет еще любовь.
Отчего-то казалось, что победа что-то изменит.
Клара так и не прислала ни одного письма. После признания тети Шуры я несколько раз ездил в Энгельс узнать, нет ли писем.
Где Клара сейчас? Вспоминает ли обо мне, или жизнь ее сложилась таким образом, что прошлое кажется чем-то далеким?
Что, если она счастлива с другим? Что, если пора перестать ждать?
Я нашел его. Письмо, что получила бабушка в день смерти.
Виктор Славинский – Зое Славинской1 июля 1941
Дорогая Зоя!
Это не чья-то злая шутка. Это я, Виктор.
Прости меня, ради бога. Я не мог написать прежде.
Тогда, в двадцать третьем, за мной пришли. Посадили в машину и повезли. Неделю со мной “беседовали”. До сих пор в кошмарных снах я слышу лязг открываемого замка. Вспоминать об этих “разговорах” – пытка. Беседы прекратились – день, другой. Меня посадили в машину и повезли. Я был уверен, что это мой последний день. Мысленно прощался с тобой, детьми, с жизнью.
Я не могу рассказать тебе, где я сейчас. Одно могу сказать – не в России, не в Советском Союзе. Я передал конверт человеку, который мне ближе, чем сын. В конце июля он приедет в Советский Союз. Если ты жива, он найдет тебя.
Зоя, прости меня.
Написать тебе означало поставить под угрозу твою жизнь, жизнь Павла и Женечки.
После революции Павел возненавидел меня. Ты тоже можешь меня ненавидеть. Сколько страданий ты перенесла по моей вине. Видит бог, я не хотел этого, Зоя. Я был готов умереть, если бы это оградило тебя от страданий.
Я надеялся, что ситуация изменится, что я смогу вернуться. Восемнадцать лет я жил с мыслью, что однажды вернусь, что режим большевиков падет.
Но в этом году мне семьдесят. Я потерял надежду снова увидеть тебя и детей.
Зачем я решил разыскать тебя?
Скоро мы умрем. Жизнь конечна, и мне хотелось, чтобы ты знала, что все эти годы я был за тысячи километров, но не переставал любить тебя.
Прости меня, Зоя.
Прости.
Твой Виктор
Война закончилась, но наше положение не изменилось. Каждые десять дней являемся в комендатуру. Как же это унизительно. Возвращаться в Поволжье запрещено.
Жили мыслью, что стоит потерпеть, закончится война и все вернется на круги своя. Пора, пора перестать надеяться.
Собрали урожай. Я картошкой набила ящики стола. Для чего? Сохранить до следующего года. Сейчас есть продукты, а в следующем году не будет.
Поговорили с Асей. Сухарей насушить надо. Прошлая зима была голодная. Горсточка сухарей иногда спасает.