— Интеллигентно, — пропел Илья.
Он живо размышлял, доедая последний салат. Вот, кажется, его папахен — обыкновенный смертный, правда, богатый, известный, пользующийся почетом, уважением, довольный собой… Но он абсолютно ничего не знает, не понимает, не ощущает даже иронии по отношению к самому себе, поскольку полный непрошибаемый дурак со шкурой бегемота. Интересно… Зато берет на себя право рассуждать о человеческом разуме с удручающей спесью и чудовищным гонором.
В каждом ровно столько тщеславия, сколько ему недостает ума, повторяла мать. Она была права. До чего же порой ослепляет и одурманивает человека собственное чванство! И человече начинает смотреть на себя с восхищением, хотя на самом деле едва перегнал все остальные существа на планете в своем развитии. Поэт беседовал сам с собой и считал это обменом мыслей. Каких мыслей?!
Илье показалось, что в большой комнате медленно, пышным цветом распускается пошлость, вроде огромного цветка посередине стола. Затасканные, избитые до синяков слова папашки попадали из его обширного склада глупости на его болтливый и пустой язык…
"А вот если открыть черепную коробку папахена, как крышку чайника? — фантазировал Илья. — Что бы у него оказалось в голове? Надо подумать… У математика там наверняка запрятаны разные числа и уравнения, у влюбленных — женские профили и ножки, на манер рисунков Пушкина, у распутников — целые порносайты, у поэтов — стихи…"
Илья покосился на отца. У этого — и стихи?.. Хотя стихи стихам рознь. И вообще можно ли отцовское рифмоплетство назвать поэзией?.. Конечно, нет…
Илья хихикнул, вспомнив одно "гениальное" песенное четверостишие папаши, которое не обсмеивал только ленивый.
Пусть все растет вокруг меня:
Дома, заводы, пашни, шахты…
Они стоят… И счастлив я,
К тому стоянию причастный…
— А правда, что за тебя сочиняет жена? — резко спросил Илья, прервав словоблудие отца.
Тот споткнулся на полуслове и возмущенно откинулся на спинку стула:
— Что за чушь? Кто тебе сказал?!
— Да будет врать! Не придуривайся! — махнул рукой Илья и принялся старательно вытирать масленые пальцы салфеткой. — Это знают абсолютно все! Весь Союз писателей! Все редакции!
Илья, конечно, брал отца на пушку. Ничего подобного он нигде не слышал. Просто обо всем догадался по реакции сестры.
— Да и Симка это подтвердила! — тотчас заложил он сестрицу.
— Сима?! — побледнел отец.
Он встал, резко открыл дверь в коридор и гаркнул:
— Серафима, немедленно сюда!
Она тотчас появилась, бледная и трепещущая.
— Что ты сказала Илье о нашей с мамой совместной творческой работе?! — Охлынин был вне себя. — Кто тебя просил трепаться о нас с мамой?!
Сима молчала, в страхе перебирая пуговицы кофточки. Илья наслаждался происходящим. Он только теперь полностью осознал, что сказал правду, попал в самое болезненное место семейства Охлыниных и теперь владеет серьезной тайной… Замечательно! Ему несказанно повезло. Этим стоит воспользоваться и ни в коем случае не выпустить редкий шанс из рук.
— Я, конечно, никому не скажу ни слова, — великодушно пообещал Илья. — Но повторяю, об этом все уже знают. Она, небось, всем растрепала! Девчонки всегда такие болтушки! Лишь бы языки чесать!
Сима смотрела на него с откровенной ненавистью и могла бы его сейчас с великим удовольствием и наслаждением жестоко убить, если бы ей за это ничего не грозило.
— Ты бы ее выдрал хорошенько ремнем! Пока мать на даче, — деловито посоветовал отцу Илья. — По голой заднице! Прямо сейчас и приступим. Я бы полюбовался и послушал, как она будет орать. Готов тебе помочь ее подержать, чтобы не брыкалась. Порок всегда надо наказывать, тем более, что она еще маленькая, в восьмом или девятом классе. Сопливка! Таких только пороть и пороть как можно чаще и сильнее. Иначе ты с ней, папахен, потом беды не оберешься! Она тебя обязательно заложит по-крупному, не отмоешься. Что станут о тебе говорить собратья по перу? И так сплетничают вовсю. И все с ее подачи, твоей любимой доченьки! А ну, — грозно обратился он к сестре, — снимай трусы и ложись на диван попой вверх! Сейчас получишь сполна! Тебя вообще-то давно не пороли? Родители жалеют? А зря!
Симочку парализовало от ужаса. Ее в жизни пальцем не тронули. Но она не знала, как реагировать и воспринимать слова безмерно наглого братца, поскольку отец как-то странно на нее посматривал и явно собирался последовать совету сына и взяться за ремень. В панике завизжав, Сима рванулась к двери, выскочила в коридор, с бурным истерическим плачем пронеслась мимо ошарашенной экономки и вылетела из квартиры, хлопнув дверью.
Илья громко захохотал.
— Напрасно ты спасовал в самый последний момент! — укорил он отца. — Уверяю тебя, одно хорошее наказание ей бы не помешало! И тебе спокойнее на будущее. Вернется — выдери ее обязательно! Она у тебя растет стервой, на прислугу орет.
Охлынин знал это и без Ильи, но выяснять отношения с дочерью не любил и даже побаивался. Ариадна всегда вставала на сторону Симочки, поэтому Вадим заранее оказывался в роли проигравшего.
Он махнул рукой и расстроенно сел за стол. Теперь дочь обязательно наябедничает, старательно, да еще приукрасив деталями, все перескажет матери, а та призовет мужа к ответу…
— Послушай, Илья, — осторожно начал он, — наша встреча прошла отнюдь не на дипломатическом уровне… Ты к нам больше не приходи…
— Выгоняешь? Интеллигентно, — прищурился Илья. — Ладно, папахен, больше не приду. Но у меня есть к тебе одна небольшая просьба… Первая и последняя, обещаю. Выполнишь?
Великий поэт кивнул. Он был согласен на все, лишь бы навсегда избавиться от присутствия единственного сына.
— Мне позарез нужны компьютер и монитор, — сказал Илья. — Можно подешевле и деньгами. У матери не хватает.
Отец полез в портмоне, достал тысячу баксов и бросил на стол:
— Этого хватит?
Илья ухмыльнулся и сунул "зеленые" в карман:
— Благодарю. Больше ты меня здесь не увидишь!
Свое слово он сдержал.
15
Они не расставались почти целый месяц, который Павел провел тем летом в Анапе. Домой Инга заявлялась поздно — бледная, растрепанная, с блуждающими глазами…
— Что с тобой? — искренне удивлялась ни о чем не догадывающаяся мать. — Где ты была весь день?
— На пляже… С Павлом… — лепетала Инга.
— Странно… Ничего не понимаю… — вновь недоумевала наивная мать. — Все, как обычно, а ты какая-то непривычная. Ты не больна? Вообще, мне кажется, тебе ни к чему столько греться на солнце. Тем более после твоей недавней операции.
— Я не греюсь… — бормотала Инга. — Мы сидим в тени…
Знала бы мать, что они целый день делали и чем занимались, она бы не просто ужаснулась. Инга с трудом представляла, что случилось бы с ее родителями, узнай они о ее грехопадении, а главное — о внезапно проснувшемся в ней темпераменте и безумном интересе к своему прегрешению.
Кажется, этого не ожидал даже ушлый расчетливый Павел.
Он отлично понимал, что Инга потянулась доселе девственным сердцем и телом, своей прежде пустовавшей душой вовсе не к нему, Павлу, а к пороку, к физическому насыщению и наслаждению. Именно потому, что сначала потянулось тело, а не душа. Инга постепенно покорялась власти грубоватых ласк и потихоньку привязалась к Паше, как привязываются юные женщины, полюбившие впервые, и уверенные, что навсегда. Она боялась потерять его и приглядывалась к нему, мало зная о его жизни, несмотря на болтовню. Замирая от любопытства, выпытывала у него скользкие подробности отношений с женщинами и приходила в ужас. Поскольку откровенный и развязный Павел ни от кого ничего не скрывал.
— Ты поступила правильно, — заявил он ей через два дня после их первого совместного заплыва в Турцию. Словно инициатива исходила от нее, а не от него. — Только дуры и мещанки довольствуются своей серой, однообразной жизнью, соблюдая никому не нужную добродетель. А потом девками выходят замуж за обалдуев, ни фига не соображающих в сексе, не знающих, за что жену потрогать и где поласкать или пощипать, чтобы доставить ей удовольствие. Эти курицы-несушки так и не изведают любви до конца: ни ее утонченности, ни ее животной грубости, ни ее заразительной похоти и вожделения. Такие бабы-наседки не ведают ничего, кроме своих детей и поваренной книги. — Он внимательно осмотрел Ингу. — Готовься, чаровница, в следующий раз попробуем все сделать в рот. Придется тебе учиться новому спортивному упражнению. Ничего, это несложно, не пугайся, зато скоро все будешь уметь, как настоящая гетера. Просто распахнешь мне губки пошире, вот и все. Даже ножками двигать не надо. Лежи себе с открытым ртом… Легко и примитивно.
— Как это? — в замешательстве и ужасе прошептала Инга.
Павел со смехом прижал ее к земле:
— Сейчас покажу. Мне один однокурсник рассказывал про какую-то девку, которая к нему упорно приставала. Говорил, что она очень странная. И ей якобы почему-то неприемлема нормальная половая жизнь. При этом парень переходил на шепот с легким содроганием. Она хотела от него совершенно нечеловеческих, чудовищных извращений. По его тону складывалось впечатление, что это нечто ужасное, и ему даже стыдно сказать, чего именно хотела деваха. Он меня жутко заинтриговал. Я раздумывал и терялся в догадках, чего же она хотела? Чтобы ее подвешивали к потолку вниз головой? Чтобы пороли кнутом? Или чтобы на нее испражнялись? Наконец, ничего не выдумав, я осторожно, аккуратно и вежливо спросил другого парня, который раньше спал с этой девицей, что в ней необычного. Он пожал плечами. Задумался. И потом спокойно вспомнил: "А-а! Она предпочитает в рот". Я изумился: "И все?" "Ну да! А что особенного?" Действительно, ничего. Дома, вспоминая глупого однокурсника, я чуть не лопнул со смеху. Бывают ведь безграмотные идиоты!
Инга смотрела испуганно, но внимала каждому слову и делала абсолютно все, что он приказывал. Постигала жизнь во всех новых проявлениях.