В глубине лагуны – ещё скелеты. Десятки. Какие-то перепутаны, какие-то лежат отдельно, некоторые выглядят так, будто их просто принесло течением. Вопит чайка, и Венди подпрыгивает. Она смотрит вверх и, заметив чёткий птичий силуэт, который скользит по безоблачной сини, ёжится, думая, чем кормился этот загнутый клюв.
Руки дрожат от ярости, что вырастает из горя, но Венди подбирает первый попавшийся под руку камень и швыряет в птицу. Камень улетает далеко в сторону и по дуге падает обратно в воду, разбивая гладкую поверхность, так что мелкие волны беспокоят кости у ног Венди. Она давится всхлипом, а птица безмятежно скользит прочь.
Венди закрывает глаза и пытается вдохнуть, но грудь сдавило. Теперь, когда ей уже не нужно, память потоком возвращается, принося с собой ощущение пальцев, расчёсывающих её волосы, сплетни и шепотки, что следовали за сверкающими хвостами, взбивающими воду. Русалки знали каждую пядь тайных подводных путей, пронизывающих всё пространство под островом. Они могли мгновенно проплыть по ним, перенося новости с одного края острова на другой. Раньше птицы были их друзьями, они приносили клочки новостей, чирикая на языке, которого Венди не знала. А теперь легко представить, что эти туннели тоже забиты костями, так что каждый кусочек острова пронизан под ногами смертью.
Дело ведь не только в мёртвых русалках; Венди эгоистично скорбит по тому, что они знали и могли рассказать. Она уверена: они точно бы указали, где искать Джейн.
Венди открывает глаза. Отзвук песни летит над лагуной, последняя несыгранная нота флейты. Венди без толку пытается отчистить штаны, но только растирает по ткани ещё больше грязи. Она вспоминает, как сидела с Мэри у окна в гостиной, как они придумывали, где изменить крой, как шили вручную, и Мэри делилась своими грандиозными идеями насчёт булочной, которую она обязательно когда-нибудь откроет. Ещё один сдавленный звук, почти смешок, отдающий вкусом соли, – и Венди вытирает глаза.
Что могло убить их – так быстро, столь многих? И почему Питер этому не помешал?
Она уходит от воды, необъяснимо злая на себя саму, на Питера, на русалок. Ей и на пляже-то не следовало так долго задерживаться, а теперь она потеряла ещё больше времени. Неверленд, может, и невелик, но здесь столько местечек, где может спрятаться смышлёный мальчишка. Плюс ко всему, Питер способен всё тут изменить, если ему вздумается. Джейн может оказаться где угодно.
Так, куда теперь? К пиратам или к индейцам? Тело отзывается возмущением и усталостью, но Венди подавляет и то и другое. Можно пойти напрямик и срезать путь до обломков корабля. Если бы она подумала загодя, она бы так и сделала с самого начала – ведь именно на тот пляж Питер принёс её впервые. Почему бы ему не принести туда и Джейн?
Она огибает лагуну и взбирается на противоположный склон. В этот раз ей уже не так весело. Камни всё так же послушно ложатся под руку, но тело болит после предыдущего восхождения и падения. Наливаются синяки, да к тому же она уже не девочка. Она старовата для игр в царицу горы.
На вершине она останавливается на минутку, чтобы убрать с лица липкие от пота волосы и попытаться найти тот странный дымок, который видела раньше. С этой стороны лагуны она видит лес сверху. Она уже собирается спускаться, как вдруг видит, что несколько ветвей колеблются, и явно не от ветра. Облетают листья, обрисовывая путь чего-то невидимого. Нечто прыгает от дерева к дереву, качая их своим незримым весом.
Пульс ускоряется. Что бы это ни было, оно куда крупнее птицы или белки, или даже тех маленьких золотистых обезьянок с белыми мордами, которых она училась замечать среди листвы под руководством Питера. Это нечто удаляется от неё, но страх всё равно держит её на месте.
Призраки – приходит непрошеное слово. В Неверленде раньше не было привидений, но раньше здесь никто и не умирал.
Ещё одна мысль крадётся вслед за первой, сжимая сердце будто в кулаке. Не призраки, чудовища.
Она бежит, держа Питера за руку, задыхается, но пытается не отставать. Я покажу тебе секрет, Венди, такой, какой я раньше никому не показывал.
В сердце острова – что-то кошмарное. Что-то, что Питер однажды показал ей. Но когда она тянется к этому, в голове будто захлопывается дверь, так резко, что бьёт по пальцам, и остаётся только растерянно моргать.
Кроны деревьев успокаиваются так же внезапно, как и колыхались. Она… Там что-то было…
Венди трясёт головой, ждёт несколько ударов сердца. Что бы там ни было, это неважно. Она окидывает взглядом деревья, пытаясь увидеть, что бежало, но там ни следа. Ветви больше не колышутся, но и птицы не поют. Даже деревья не поскрипывают от простого ветра.
Призраки. Неверленд населён призраками. В лагуне полно скелетов – на острове, где ничто не должно умирать, а её дочь бродит где-то здесь. Нужно найти Джейн. Венди решительно отворачивается от деревьев и продолжает спуск.
6. Прятки
Везде вокруг неё спали мальчишки, ещё разок набив животы супом из грязи и камней. В этот раз она не ела, и теперь её пустой желудок урчит и ноет. Как она тут выживет? Как эти мальчишки выживают, питаясь только грязью, корой и листьями? Она старается не думать об этом, потому что мысль вызывает неясное беспокойство.
Разве мама не рассказывала про Ловкую Швейку, которая побывала в стране детских призраков? Мальчишки вокруг достаточно материальные, но, может быть, они и в самом деле призраки? И поэтому им не нужно есть так, как ей. Хотелось бы вспомнить, как именно Швейка из сказки пыталась освободить тех детей. Тогда она помогла бы мальчишкам, отправила бы их домой. Они наверняка так же скучают по своим мамам и папам, как она по своим.
Питер всё твердит, что она здесь для того, чтобы стать их мамой. Из этого следует, что, вероятно, здесь нет ни других матерей, ни сестёр, ни отцов, ни тётушек – как и дядюшек. Только она сама и мальчишки. А это значит, что никто ей не поможет и не расскажет, как попасть домой.
Она осматривает лагерь. Последние язычки огня светятся тёмно-оранжевым, от пепла поднимаются струйки дыма. Тут раньше был дым, да? Она смотрит вверх, но там только полная луна неестественно ярко сияет над деревьями. На самом деле, в этой луне вообще нет ничего естественного. Это гладкий серебристый диск, будто монетка, подвешенная в небе, или дыра, прорезанная в тёмной бумаге, через которую пробивается яркий свет, – совсем не похоже на настоящую луну.
Эта мысль прошивает её, и она просто начинает рыдать ни с того ни с сего. Она злится на себя за это: такая ведь ерунда… но она скучает по своей луне, которую видно из её окна.
На прошлый день рождения дедушка повёл её на экскурсию по Королевской обсерватории. Она чувствовала себя очень важной и очень взрослой, особенно когда дедушка договорился с одним своим другом оттуда – настоящим учёным, таким, какой станет однажды и она, – чтобы она посмотрела в телескоп на Луну. Она помнит, какой большой, близкой и нереальной выглядела Луна – все эти тени, провалы и кратеры, которые невозможно рассмотреть без специальных линз в телескопе.
Почему она так хорошо помнит эту поездку, а собственное имя ускользает? Будто кто-то задернул занавеску, отделив часть её разума; она знает, что там что-то есть, скрытое от взгляда, но размытое и искажённое. Если не сосредотачиваться на этих вещах, они исчезнут. Что ещё хуже, время от времени ей кажется, что и она не прочь всё забыть.
После еды, которую Питер окрестил ужином, он вновь потащил всех на пляж, чтобы поиграть в сложную игру, в правилах которой она так и не разобралась. Она сперва запуталась, но затем пролетели часы беготни и топота вместе с мальчишками – они топали ногами и звали друг друга. Всё это время над головой светило солнце, круглое и палящее, и никуда не двигалось, хотя, пока они ели, собирались сумерки. Только когда Питеру наскучила игра, она заметила, как устала, как перепачкалась, что её ночная рубашка жёсткая от соли, а волосы спутаны.
Что бы сказал дедушка? Она едва не хихикает от этой мысли, но вместо этого икает и размазывает слёзы по щекам. Он всегда хвалит её, когда она сидит прямо, держит ноги вместе, а руки аккуратно складывает на коленях. Когда она забывает держать осанку или вертится, когда возбуждённо подпрыгивает, торопясь продемонстрировать ему последние пополнения в своей коллекции, он замолкает и хмуро сжимает губы. Он считает, что наука – неподходящее занятие для юной леди. Но ведь он повёл её в обсерваторию, так что, может быть, глубоко в душе он всё-таки добрый, пусть мама так и не думает.
Иногда, когда мама в подходящем настроении, она очень точно изображает, как дедушка хмурится. Мама не любит дедушку, это видно, хоть она никогда и не говорила об этом вслух. Насчёт отца непонятно. Иногда и папа, и мама будто расстроены после визита дедушки, но что-то подсказывает, что это одна из таких вещей, о которых лучше не спрашивать.
От мыслей о маме колет в груди, да так, что дышать трудно. Хочется, чтобы мама появилась здесь и вычесала солёные колтуны из волос, чтобы рассказала правильно одну из своих сказок. Может быть, она уже слишком взрослая для сказок, но прямо сейчас ей хочется этого больше всего на свете. Она рыдает ещё горше при этой мысли.
Может, она больше никогда не увидит маму, папу или Кухарку. Или дедушку – она будет счастлива увидеть его, даже если он отругает её или разочарованно вздохнёт, потому что она выглядит ужасно неопрятно, как не подобает леди. Она еще столько всего не видела и не сделала. Что, если она никогда не сможет поступить в университет и стать учёной, не будет путешествовать по миру?
Она растирает щеки и вытирается о ночную рубашку. К её облегчению, слёз больше нет, только сухие глаза жгутся и щиплют. Надоело себя жалеть. Ну и что с того, если никто её не спасёт? Она просто спасёт себя сама.
Она поднимается и прислушивается, не изменилось ли дыхание вокруг. По крайней мере, хорошо видно из-за слишком яркой луны, так что пока она ухитряется пробраться к краю лагеря, не наступив ни на кого из мальчишек, развалившихся вокруг погасшего костра. Может, вернуться на берег? На кораблях бывают спасательные шлюпки, ведь так? Может быть, одна есть рядом с тем местом, где она очнулась. Сможет ли она грести всю дорогу домой? Пусть она не знает, где Неверленд располагается на карте, но если Питер летел сюда с н