Крик привлекает её внимание: это Берти врезается в мальчика по имени Уильям. Или, может быть, наоборот. Оба катятся в кусты, колотя друг друга. Остальные собираются вокруг, подбадривая их. Они больше не солдаты, просто дурацкие мальчишки, которые бегают с палками и игрушечными мечами. Но вот Артур бьёт мальчика, чьего имени она не знает, бьёт с расчётом, со всей силы. Кровь, ужасающе яркая, брызжет из носа, заливает губы и подбородок и каплями покрывает листья.
Сердце подпрыгивает и замирает. Она хочет, чтобы Питер остановил их. Тот одобрительно усмехается, глядя на драку. Он кажется таким чуждым: он больше не похож на мальчика, он вообще не кажется человеком, с которым можно разумно поговорить. Он – что-то иное. Он…
Возвращается Тимоти, и она вспоминает, что обещала приглядывать за ним.
– Не смотри, – бормочет она, отворачивая его голову от драки.
Клубок из Берти и Уильяма врезается в Артура. Артур забывает про мальчика с разбитым носом и вместо него вздёргивает на ноги Берти.
– Эй! Гляди, куда прёшь!
Артур врезает Берти кулаком в живот. Берти сгибается пополам, и мальчишки вдруг замолкают. У неё тоже сводит живот от жалости. Кто-то присвистывает; топот и рукоплескания эхом летят меж деревьев.
– Браво, Артур! Браво!
Она не знает, кто это кричит, но когда ликование стихает, мальчишки снова стоят в строю, будто ничего не произошло. Даже тот мальчик с разбитым носом. Даже Берти, хоть он и идёт медленно, согнувшись и пытаясь восстановить дыхание.
Она торопится к Берти, но в этот раз крепко держит Тимоти за руку.
– Ты в порядке? – Она шагает рядом с ним.
– Норм. – Он пытается ответить резко и отрывисто, но выходит натужно, потому что он всё пытается отдышаться.
– Но…
Берти поворачивается к ней с перекошенным лицом, и на миг ей кажется, что он ударит её так же, как Артур его самого. А потом замечает слёзы в глазах и понимает, как трудно ему не разреветься по-настоящему.
– Нормально всё. Отвали!
Он выплёвывает слова и убегает вперёд, не оглядываясь. Далеко впереди Питер торжествующе вопит:
– Кабан! Все сюда!
Начинается хохот, беготня, толкотня, мальчишки скачут, врезаются друг в друга и падают. Не очень понятно, как кабан снова оказался перед ними, если Питер увёл их не в ту сторону, но вот он – щетинистая шкура, злобно изогнутые клыки, недобро блестящие глазки-бусины. Она раньше никогда не видела кабана вблизи, и он гораздо крупнее, чем она могла представить. Как они не спугнули его всеми этими воплями и суматохой? Любое животное, у которого есть хоть капля разума, убежало бы, а не стояло и не ждало, пока его убьют.
Вопящая толпа мальчишек выбегает на поляну. Даже теперь кабан не шевелится. Против воли повинуясь любопытству, она присоединяется, встаёт на цыпочки, чтобы видеть поверх голов тех, кто стоит перед ней. Земля вытоптана в ровный, почти идеальный круг, со всех сторон окружённый деревьями. Мальчишки рассыпаются по окружности, ограждая собой пространство, в середине которого – Питер и кабан.
Всё это будто подстроено, словно она смотрит спектакль. Только вместо сцены – земля, и в центре Питер, залитый солнцем, как светом софитов.
Её бросает то в жар, то в холод, пока Питер обходит кабана по кругу. Это почти танец. Она тянется, чтобы рассмотреть получше, но в то же самое время не хочет видеть, что произойдёт дальше.
Ей очень страшно. Питер помахивает своим коротким мечом, будто это дирижёрская палочка, которой он управляет оркестром. Девочка впервые осознаёт, глядя на то, как клинок блестит в лучах солнца, что это настоящий меч, а не самоделка, вырезанная из ветки. Питер подаётся вперёд с обманным финтом, вопит, будто вызывает кабана на поединок. Но кабан совершенно неподвижен, зад приподнят, голова опущена – он будто кланяется.
– Убегай, – сквозь зубы велит она, повернувшись к Тимоти.
Он смотрит на неё с раскрытым ртом. Что-то ужасное должно произойти, это затишье перед грозой.
– Спрячься. Я найду тебя, обещаю.
Тимоти разворачивается и бросается прочь. Она провожает его взглядом и возвращается к Питеру. Этот круг на земле, это спокойствие кабана – всё так неестественно. Дело не только в кабане – даже мальчики ожидают молча, торжественно. Больше похоже не на войну, думает она, а на службу в церкви, куда она ходила с дедушкой – торжественный и жуткий ритуал, уходящий в глубь веков.
Вздыбленная кабанья щетина сочится злобой, в глазках – ненависть, но зверь всё так же не шевелится. Он разумен, но не как животное, а сродни человеку. Кабан знает, что должно произойти, и он ненавидит Питера за это, но совершенно ничего не может поделать. Он ждёт. Он может разорвать врага на клочки одним могучим рывком клыков, но пасть закрыта, пока мальчишка скачет вокруг, дразнится и издевается. А потом Питер враз бросается вперёд. Клинок вонзается, и кровь орошает его руки горячей струёй.
Зверь не ревёт, вообще не издаёт ни звука, и от этого только хуже. Он просто рушится на землю около Питера, а тот падает сверху, продолжая колоть и колоть мечом.
Глаза щиплет. Убежать. Нужно убежать, обязательно сегодня вечером. Взять с собой Тимоти, и Руфуса, и даже Берти. Забрать всех, кого получится, и убежать так далеко, чтобы Питер никогда их не нашёл.
Бока кабана наконец перестают вздыматься, и Питер поднимает глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. Веснушки, что рассыпаны по коже, теперь перемежаются брызгами крови, и он ухмыляется ещё шире и злорадней – он искренне наслаждается происходящим. Взгляд гипнотизирует её, будто кабана. Она не может отвести глаза и смотрит, как Питер поднимается, вытирает короткий клинок об испачканную кровью одежду. Машет мальчишкам вокруг, и те послушно подходят. Двое несут длинный шест, третий – бухту верёвки. Они приступают к работе в полной тишине.
Питер подходит к ней с горящими глазами. Хочется спросить, зачем он это сделал, но воздух едва протискивается в глотку, так что она не произносит ни слова. Он кладёт руку ей на плечо. Под ногтями у него багровое. На ночной рубашке остаётся красное пятно.
– Ну вот, – говорит он. – Теперь ты по-настоящему с нами. Венди, Питер и Потерянные Мальчики.
9. Ледяная девочка
Цветные нитки свисают с пялец и ложатся на скучную серую юбку Венди – они похожи на переплетённый комок корней, только что вытащенных из земли. Она втыкает иголку в ткань не чаще, чем нужно, чтобы создать впечатление, что она вышивает, а сама посматривает на двух санитаров, которые следят за порядком в комнате. Было очень непросто убедить сестёр, что ей можно доверять иголку, даже под присмотром, – долгие недели пришлось вести себя примерно. Санитары всегда стоят там и следят – а она следит за ними. Она уже изучила их привычки так же хорошо, как свою вышивку: она знает, что скоро им наскучит и они ослабят внимание. В любую секунду Джеймисон достанет жестянку табака и бумагу для самокруток, приоткроет дверь в сад и выйдет на порог покурить.
Когда он опускает руку и хлопает по карману, Венди кусает щёку изнутри. Бумага, которую он ищет, спрятана в шве её юбки, в невидимом снаружи кармашке. Венди опускает взгляд, дважды касается пялец и встаёт, пока Джеймисон стоит спиной к ним. Она не решается посмотреть на Мэри, боясь, что выдаст их обеих. Вместо этого Венди быстро движется к коридору, пока Джеймисон приставляет к поиску и второго санитара, Эванса. Они громят шкафчик, где сёстры хранят жестянки с печеньем и чаем и иногда – глоточек бренди. Джеймисон бранится.
В коридоре Мэри её догоняет. Дальше есть другая дверь, которую санитары и сёстры часто оставляют приоткрытой в хорошую погоду, чтобы выйти покурить на солнышке. Это Мэри придумала засунуть в замок тряпочку, чтобы он толком не закрывался. С тех пор они научились правильно бить по двери, чтобы она приоткрылась, и часто выбирались в сад – летом собирали землянику, а зимой однажды устроили славную снежную битву.
Венди толкает дверь плечом, пока в коридоре никого нет, и они вываливаются наружу, хохоча и зажимая рты, чтобы не шуметь. Венди хватает Мэри за руку, и они несутся через лужайку.
– За земляникой? – предлагает, задыхаясь, Мэри.
– Лучше. – Венди ухмыляется через плечо. – Знаешь старое дерево, которое растёт прямо у ограды в западном углу?
– Конечно. – Мэри едва не спотыкается, и Венди притормаживает, дожидаясь её.
– Я слышала, что несколько пациентов сбежали по нему несколько лет назад. Мы проверим, правда ли это.
– Мы собираемся сбежать? – Мэри останавливается, и Венди тоже, всё ещё держа её за руку.
Мэри недовольно кривит губы, в глазах мелькает что-то похожее на страх. Но Мэри ведь ничего не боится – и у Венди отваливается челюсть, когда до неё доходит. Мэри не выходила за стены лечебницы Святой Бернадетты годами. Её поместили сюда ребёнком, она ничего не знала о Лондоне за пределами дома отчима. Мэри упоминала, что даже пока мама была жива, отчим редко брал её с собой на прогулки. Мама была достаточно привлекательна, чтобы её хотелось показывать всем вокруг, но Мэри с её круглым лицом, щелью между зубами и смуглой кожей он предпочитал прятать.
– Может, и не сбежать, – осторожно говорит Венди. – Давай просто заберёмся и посмотрим через стену.
– Как ты, так и я. – Мэри дерзко задирает голову, жёстко глядя тёмными глазами.
Вспомнила ли она тот день, когда Венди стояла на узком балкончике второго этажа лечебницы, собираясь всё бросить и улететь? Венди сжимает руку Мэри. Её охватывает трепет – и возбуждение, и страх. До этого мига она толком не понимала, на что они способны.
Они в самом деле могут перебраться через ограду, убежать и не вернуться? Как они выживут без денег, две одинокие девушки на улицах Лондона? Получится ли переодеться мужчинами и пробраться безбилетниками на корабль в Канаду, на родину Мэри? Или куда-нибудь ещё? Прибиться к бродячему цирку?
Венди размышляет над этим, пока они идут дальше, и вот они уже у дерева. Венди останавливается и зачарованно смотрит наверх. Мэри прижимается к ней, будто дерево воплощает в себе всё, что пугает её в мире за стеной. Венди уверена: Мэри даже не замечает, что делает, но она не намерена указывать на это, ей даже нравится живое тепло Мэри.