– Подай повязку, – говорит Джеймисон поверх её головы.
Венди выворачивается и видит Эванса, который закрывает дверь. Она представляет, как Мэри, запертая в палате, колотит в дверь, а остальные санитары и сёстры делают вид, что не слышат. Ну она хотя бы в безопасности. Венди изо всех сил цепляется за эту мысль.
Эванс подходит, и пока Джеймисон отвлёкся, Венди со всех сил закидывает голову назад. Боль расцветает в затылке, но оно того стоило: она ощущает, как череп столкнулся с носом Джеймисона. Он не отпускает её, а бьёт по голове. Тусклые звездочки вспыхивают перед глазами, в ушах снова звенит. Ноги подгибаются, но Джеймисон не даёт ей упасть. Эванс надевает повязку на глаза и туго затягивает, и Венди закусывает губу, чтобы не закричать, когда повязка врезается в место удара.
Джеймисон поднимает её легко, как ребёнка, держа её руки прижатыми к телу. Она бешено пинается, но ни в кого не попадает.
Он роняет её в ледяную воду.
Вода выплёскивается за края ванны. Голова уходит под воду. Венди выныривает, давясь и хватая воздух. Холод жжёт, кожа будто ободрана с костей. Она цепляется за края ванны, расплёскивая ещё больше воды, но Джеймисон удерживает её. Он пихает её под воду, и время замирает.
Кровь приливает к голове от ужаса и от холода и гремит громче всего, что Венди когда-либо слышала. Грудь неистово ноет от нехватки воздуха; она вот-вот не сможет удержаться и вдохнёт воду! Глаза пульсируют от давления, она пытается держать рот закрытым, и становится всё больнее. Она не может, не может дать ему выиграть!
Джеймисон вытаскивает её наружу, она отплёвывается, вода льёт ручьём. Венди кашляет, тело сотрясает дрожь, зубы клацают от холода. Она готовится к продолжению, но Джеймисон не окунает её снова. Только кладёт руки ей на плечи – показывает, что ему совсем не сложно удержать её на месте. Так будто ещё хуже – его руки, её напряжённое тело, ожидание, что он вот-вот снова окунёт её. Она пинается, но ноги скользят, не находя опоры на дне ванны. Она не может встать, не может сбежать. Она ничего не может. Он победил, вот и всё.
Венди прекращает бороться. Жаль, что она не может ещё и перестать дрожать, но это ей неподвластно. Слёзы льются из-под повязки, и она ненавидит себя. Они горячие, но не согревают, а едва ощущаются. Она медленно подтягивает ноги, обнимает колени, пытаясь стать как можно меньше и сохранить тепло.
Она не уверена точно, когда на плечи перестало давить и как долго она сидела, не понимая, что её уже ничто не держит. Венди хватается за края ванны неуклюжими ватными пальцами. Ждёт, что Джеймисон ударит по ним; они такие хрупкие от холода, что могут даже разбиться. Но её никто не бьёт.
Она справляется со своими дрожащими пальцами и развязывает повязку далеко не с первой попытки. Вода пропитала ткань, и узел стал совсем неподатливым. Когда у неё наконец получается стянуть повязку, вырвав при этом несколько волосков, она видит, что кабинет пуст. Вылезая из ванны, она поскальзывается и задевает край уже ушибленным о дерево коленом. Ноги подводят, она падает и больно ударяется об плиточный пол. Дыхание вырывается со всхлипом, она сжимается в комочек от жалости к себе, и проходит некоторое время, прежде чем она хотя бы пытается пошевелиться.
Грубая серая ткань платья липнет к коже и тянет вниз. Венди ползёт к двери и цепляется пальцами за ручку. Заперто. Она дёргает ручку. Стучит в дверь, хоть руки и ломит от холода. Кровь отливает от белой, будто обмороженной кожи. Она кричит, но в лечебнице Святой Бернадетты многие кричат. Никто за ней не придёт. Она заперта тут, пока Джеймисон не решит открыть дверь. Вокруг неё только плитка, металл и беспощадные голые стены. Некуда спрятаться от холода.
Венди ложится на бок, сворачиваясь в тугой клубок, и закрывает глаза. Питер. Здесь нет даже окна, чтобы понять по небу, который час. Она не может улететь отсюда, от этого. Возможно, никогда не могла. Питер, где ты? Почему ты не спасёшь меня?
10. Выдумка
Переливчатый зов летит над островом, отражается от деревьев – кажется, он несётся отовсюду разом. По позвоночнику молнией продирает холод – и восторг, и ужас.
Его зов. Ни человеческий, ни звериный, на миг он совершенно сокрушает её. Так звучит её родина – она помнит это так же чётко, как помнит глаза мужа и улыбку дочери. Это сама её суть. Он зовёт на приключения. Он означает, что случится что-то восхитительное и ужасное, и ноги рвутся бежать на этот зов, такой многообещающий и жуткий.
Даже теперь. После всего, что случилось. Питер. Хочется бежать вместе с ним. Покорить мир, стоя рядом с Питером.
И в тот же самый миг она жаждет сомкнуть руки на его горле и давить, пока свет не уйдёт из глаз. Он забрал у неё Джейн. Он похитил её дочь, и Венди пересекла миры, чтобы вернуть её.
Ботинки тонут в песке. Зов повторяется снова, и она вертится, пытаясь понять, откуда он исходит. Мальчики достаточно близко, она слышит, как они вопят друг на друга, но не может разобрать ни слова.
Дикая какофония обманчиво слышится то спереди, то сзади. То среди деревьев, то дальше по пляжу. Она пробегает несколько шагов, потом останавливается. С досадой возвращается и идёт по собственному следу, оставляя новые отпечатки поверх старых. Когда зов Питера звучит в следующий раз, он едва слышен, а крики мальчиков и вовсе затихли. Неверленд вертится вокруг, запутывает и не даёт добраться до Питера.
За спиной раскинулись джунгли. Впереди берёзовая роща: береста отслаивается от стволов тонкими полосками и закручивается в нежно-розовые завитки цвета рассветного неба. Справа большая ива тянет длинные серебристые листья к чистой воде пруда.
В детстве ей нравилось, что Неверленд всё время разный. Можно было пройтись с Питером по пляжу и прийти к подножьям заснеженных гор. Или они могли отправиться вдоль тайной реки по сосновому лесу и выйти к курящемуся вулкану. Но теперь дробная мозаика острова бесит.
Она не успевает решить, куда направиться, как её привлекает движение меж деревьев. Дыхание перехватывает – это то же самое, что она видела, когда смотрела на деревья со склона: листья дрожат, ветви колышутся без ветра. Тень прыгает от одного стройного ствола к другому. Страх сжимает грудь, но через мгновение злость побеждает.
– Незачем подкрадываться. Я тебя вижу. – Это ложь, но каким-то чудом голос не дрожит.
Между двумя деревьями появляется тёмная фигура. Это человек – или по крайней мере так кажется. Деревья вдруг перестают пропускать свет. Венди щурится. Похоже на женщину, только кожа напоминает осиное гнездо – коричневато-серая и будто бумажная. Она напоминает мертвеца, веками пролежавшего в земле, и всё-таки выглядит знакомо, как корабль Крюка или лагуна. Венди с отвращением думает об этом: всё вокруг знакомое и совершенно не такое, весь её Неверленд искажён, разодран и скверно сшит обратно. Она знает эту женщину, но почему и откуда?
– Ты… – голос срывается. Она делает шаг вперёд и останавливается.
Она больше не ребёнок, чтобы пугаться призраков. Она взрослая женщина, которая встречала настоящих чудовищ – тех, что носят форму и используют иглы и оковы. Венди опускает ладонь на рукоять сабли Крюка, готовая выхватить её.
Листья хрустят под лёгкими шагами, когда женщина подходит ближе. Венди хватает ртом воздух. Теперь слишком близко, чтобы обманываться. Если законы Неверленда ещё действуют, то женщина перед ней должна быть той же девочкой, которой Венди её видела в последний раз. Но она старше – при этом она не ровесница Венди, она младше, чем должна была быть, если бы Неверленд был обычным местом. Ни ребёнок, ни взрослая женщина. Возможно, она даже не жива – нечто иное, застрявшее между жизнью и смертью.
– Тигровая Лилия.
Имя ломается в глотке и застревает.
Женщина дёргается, как от удара. Она худа, её кожа напоминает засохшую грязь, что запеклась и потрескалась. Волосы, что обрамляли лицо тёмными блестящими косами, свисают тонкими, ломкими и редкими прядями. Хуже всего – глаза над резко очерченными скулами, глубоко запавшие и полные боли.
Венди помнит эти глаза не хуже, чем зов Питера. Перед ней стоит Тигровая Лилия. Запертая в этой оболочке, она чуть покачивается, будто любой ветерок может сбить её с ног. Тигровая Лилия, призрак, застрявший в собственном теле.
– Нет.
Это слово – тоже лишь шелуха, сухой лист, что сорвался с ветки и катится по земле.
Она отрицает имя или саму Венди? Всё сразу? Ни то ни другое? Но боль внутри, острая, саднящая, не лжёт. Это её подруга.
– Тигровая Лилия. – Венди увереннее повторяет имя и протягивает ладонь.
Тигровая Лилия сжимается и смотрит не на Венди, а вниз. На худом теле болтаются обрывки ткани и кожи. Венди помнит сложные бусы и чудесную вышивку, куда более аккуратную и искусную, чем то, что смогла бы вышить она сама, даже под терпеливым руководством Мэри. За спиной Тигровой Лилии меж деревьев появляются другие фигуры, но не подходят, оставляя их вдвоем.
Индейцы Питера. Все они иссушены, как Тигровая Лилия. Они горбятся. Это просто тени их прежних.
– Пожалуйста, – просит Венди.
Тигровая Лилия поднимает взгляд обратно. Её глаза округляются, но она выпрямляется, хоть и заметно, что ей больно.
Это всё, что нужно Венди. Она подходит и обнимает подругу. Тигровая Лилия кажется хрупкой, страшно обнимать её слишком крепко, она будто развалится надвое, если её сжать.
Венди заставляет себя отступить на шаг и смотрит в глаза подруги.
– Что он с тобой сделал?
Венди передвигает ноги одну за одной и не поднимает головы. Нужно просто добраться до двери в конце коридора. Джон ждёт её в саду; доктор Харрингтон заранее пришёл сообщить, что у брата важные новости. Возможно, её выпустят. Он редко посещал её, и каждый раз – ненадолго. Это место, очевидно, пугает его, заставляет чувствовать вину за то, что он сделал. Теперь он снова здесь и дал понять, что пришёл не на минутку – а значит, новости в самом деле важные. Может быть, Джон и Майкл наконец-то одумались и вспомнили Неверленд.