Венди тоже обнимает колени, повторяя позу Тигровой Лилии. Укладывет щеку на колено – и на неё наваливается каждый прожитый миг, все годы, что стоят между сейчас и тем временем, когда она была в Неверленде в последний раз. Она ощущает возраст, маленькие следы прожитого времени и крупные. Морщинки в уголках глаз, пряди седины в волосах, лишний вес. Она честно заслужила всё это. С тех пор она выжила в психушке и родила ребёнка. Но Питер совсем не изменился.
Он ничего не заслужил, и поэтому он отбирает против воли.
Венди вспоминает, как он стоял в изножье кровати Джейн, уперев руки в бока и самодовольно улыбаясь. Он даже не заметил её – взрослую женщину, в самом деле ставшую матерью. Она представляет, как её отсутствие выглядело для него: прошло всего несколько мгновений, будто он лишь отодвинул её в сторонку на миг, а не бросил на годы. Питер принял Джейн за неё: он ведь не повзрослел, с чего бы взрослеть ей? А когда оказалось, что Венди больше не помещается в его сказку, он просто отказался её замечать. В целом мире, созданном, чтобы угождать его капризам, Венди была выпавшим кусочком мозаики.
– Ну а ты? – спрашивает Венди.
Она вновь поднимает взгляд на Тигровую Лилию. Спрашивать больно. Выражение глаз Тигровой Лилии меняется, в них и свет, и тьма. Они напоминают оплывающие свечи.
– Он разозлился, – произносит Тигровая Лилия. Она говорит отстранённо и зло, и это напоминает тон, с которым Мэри говорила в лечебнице о своём отчиме.
– Когда пираты улетели. И наказал нас. Поджёг, а мы не умерли. Изменил нас. Превратил меня в самое ужасное, что смог представить, – во взрослую. Хотел доказать… – голос срывается, и когда она заговаривает снова, он звучит мягче, как-то бессильно. Угли, дотлевающие в костре, последние язычки пламени.
– Он хотел доказать, что мы принадлежим ему. Что он может создавать нас и уничтожать, как русалок, а мы не сможем его покинуть.
– Нет! Ты не… – Венди не может высказаться, слов слишком много. Сказанное Тигровой Лилией звенит в голове: «Превратил меня в самое ужасное, что смог представить, – во взрослую». Венди трёт щёки и злится на себя. Нужно думать о Тигровой Лилии, но она не может изгнать из головы лицо Питера, стоящего у кровати Джейн – он заметил её дочь, но не её саму. Неудивительно, что Питер её не видел. Она превратилась в то, что он ненавидел больше всего на свете.
Она вновь смотрит на Тигровую Лилию. Это вот так Питер представляет себе взрослых? Оболочка, а внутри – призрак ребёнка, которым ты когда-то был?
В глазах Тигровой Лилии светится отчаяние. Она смотрит на Венди и будто молит разубедить её, сказать, что она ошибается. Но ведь она и в самом деле ошибается. Венди вдруг переполняет резкая злость, и думать сразу становится проще.
– Ты не принадлежишь Питеру! Некоторые пираты ведь улетели, вот и доказательство. Как бы ему ни хотелось, он не может управлять всем Неверлендом. Одно дело – деревья и цветы, но люди – совсем другое. Скажи… – Венди замолкает, вспомнив, как Мэри отреагировала на её вопрос об индейцах. – Твоё племя ведь как-то называется. Не так, как вас зовёт Питер, вы сами как-то называете себя?
Она задыхается от волнения, голова идёт кругом. Тигровая Лилия поднимает на неё взгляд и смотрит уже не отчаянно, а озадаченно. Венди настаивает:
– Вы наверняка рассказывали друг другу легенды. Не такие, – Венди показывает на картинки на стенах, – а ваши собственные.
В груди опасно царапается надежда. Её рассказы. Рассказы Мэри. Так они пытались приблизить мир, изменить его, сделать послушнее и понятнее. Даже рассказы Питера – по крайней мере, большинство, – делали то же самое; но что, если у Неверленда есть свои легенды? Старые, настоящие легенды.
– Мы в основном были просто индейцами Питера, – с болью говорит Тигровая Лилия, но уже не прежним тоном. – Но…
Она чуть выпрямляется, что-то меняется во взгляде – искра, которой раньше там не было. В Венди тоже расцветает надежда, и она наклоняется к подруге. Тигровая Лилия смотрит куда-то в пространство.
– Иногда я вспоминаю легенды, что рассказывали у костра. Не такие, как у Питера. – Она указывает на стены.
Она говорит нерешительно, но Венди уже представляет себе языки большого костра, звёзды над головой, высокие сосны вокруг. Мягко ухает сова. Тигровая Лилия и остальные собрались в кружок плечом к плечу, без Питера, оберегая друг друга. У русалок тоже наверняка были свои легенды. Может, даже у Крюка и его пиратов. Отчаянно хочется верить в это. Что ещё важнее, хочется, чтобы в это поверила Тигровая Лилия.
– Вы никогда не были просто индейцами Питера, – дрожащим голосом говорит Венди. Она старается не хныкать, как ребёнок, который спорит с Питером про его главенство и нечестные правила.
Нужно было остаться ради Тигровой Лилии, она должна была остаться. Быть матерью Питера – значит не только защищать Питера от всего мира, это ещё и защищать окружающий мир от Питера.
Тень Тигровой Лилии тянется по полу пещеры, более тёмная и резкая, чем позволяет бледный свет, падающий из отверстия дымохода. Она словно изломанный осколок, что привязывает Тигровую Лилию к земле. Венди мигает, и наваждение рассеивается.
– Я помню, каково было гореть, – говорит Тигровая Лилия.
Она говорит тихонько, но слова жалят, по позвоночнику бегут мурашки. Тигровая Лилия снова вытягивает руки, и на секунду Венди кажется, что под кожей видно пылающий огонь.
– Питер может уничтожить меня в любой момент, если захочет.
– Нет, – твёрже, решительней отвечает Венди.
Она вспоминает, как они проводили время вместе давным-давно – без Питера, без Потерянных Мальчиков, только они вдвоём: как лежали животами на прогретой солнцем примятой траве на берегу одной из извилистых речек Неверленда. Вспоминает, как они опускали руки в прозрачную, будто слеза, воду, вспоминает серебристых и золотистых рыб, что с любопытством клевали за пальцы и прыскали в стороны. Это всё было настоящее. Тигровая Лилия – настоящая, а не мираж Питера.
Так много хочется рассказать ей о лечебнице Святой Бернадетты: что она там перенесла и чему научилась. Хочется расспросить её саму, узнать, каково ей пришлось после того, как Венди покинула Неверленд. И хочется поделиться, как она тосковала по Питеру тогда, как всё ещё не может отпустить прошлое, как часть её тоскует по нему и сейчас – и как ей стыдно за это.
– Расскажи мне какую-нибудь вашу легенду, – просит Венди вместо всего этого, глядя Тигровой Лилии в глаза. – Из тех, что вы рассказывали у костра.
Хочется, чтобы Тигровая Лилия тоже ощутила эту атмосферу семьи, надёжности – нечто, куда нет хода Питеру. Хочется воссоединить подругу с самой собой, напомнить ей, что она настоящая, что она не сгорит и не исчезнет в облачке дыма по велению Питера.
– Ладно, – с сомнением отвечает Тигровая Лилия, и выражение лица у неё под стать голосу, так что Венди становится не по себе. – Но я не помню никаких хороших легенд, только про чудовищ.
11. Запретная тропа
Воздух полон запахом жареного, почти подгоревшего мяса; это самый приятный запах на свете. Кабан насажен на вертел, жир капает, шипит и взрывается на огне. В животе урчит, но в то же время её подташнивает. Она видела, как Питер жестоко убил этого кабана, видела ненависть в глазах зверя, видела, как воля Питера пригвоздила его к месту. Она смотрела, как кабана разделывают. Странно, что ей вообще хочется есть это мясо, ведь в носу всё стоит вонь от кишок, но она ничего не ела после того ужасного супа Питера. А это мясо, поджаристое, шипящее, сочное – оно настоящее.
Она сжимает в ладони камешек, стараясь не забывать, как чуть не подавилась им. Здесь всё не то, чем кажется. Всё опасное. Что случится, если она съест кабанины? Она забудет ещё больше? Существует множество легенд и сказок о заколдованной еде и о том, что происходит с теми, кто её ест, например, про Персефону, которая съела зёрнышки граната. Рот наполняется кислой слюной, и она ненавидит себя за это.
Питер наблюдает за ней с той стороны пляшущего костра. Он смотрит пристально, понимающе. Огонь заостряет и искажает его черты.
– Венди? – тихонько зовёт он, и звук крюком впивается в неё и тащит к себе. Имя такое знакомое, такое тёплое и уютное. Оно так подходит ей – это, наверное, и есть её имя, хоть она точно и не помнит.
– Да, Питер? – Собственный голос будто доносится откуда-то издалека.
Питер кривит губы в улыбке, глаза лучатся от удовольствия.
– Ты наша почётная гостья, тебе полагается первый кусок!
Он держит в руках широкий лист, на котором возвышается гора мяса. Она не заметила, когда он его отрезал, но вот оно, дымится в ночном воздухе, и в животе снова урчит.
– Давай, бери!
Она встаёт и обходит костёр, хоть чутьё и велит развернуться и бежать прочь. Питер мягко подбадривает её улыбкой. Она берёт лист – тепло жареной кабанины греет руки.
– Это нечестно, – начинает Артур, переводя взгляд с неё на Питера. – Она вообще не помогала убивать кабана. Почему ей достаётся первый кусок?
На плечах Артура лежит свежая кабанья шкура, добытая на охоте.
– Ты тоже не помогал, – влезает Берти. – Всё Питер сделал.
Питер одаривает Берти улыбкой, и тот надувается от гордости, а Артур нахмуривается.
– Правильно, – говорит Питер. – Я убил кабана, мне и решать, кому первый кусок, и я отдаю его Венди.
Хочется отказаться. Глаза щиплет, в живот вгрызается боль. Она такая голодная, что желудок сводит, а ещё Питер так остро и пронзительно на неё смотрит, что отказаться она не в силах.
Она набрасывается на мясо, хватает его голыми руками и запихивает в рот. Мясо обжигает губы и пальцы, но ей всё равно. Она жуёт и глотает, и хочется ещё и ещё.
– Видишь? – Питер радостно хлопает в ладоши. – Налетайте!
По его зову мальчишки набрасываются на кабана, как оголодавшие волки или стервятники. Она сама тоже толкается и борется с ними за лишний кусок. Впивается зубами в чью-то протянутую руку – кажется, Берти, – и отталкивает его. Вокруг все чавкают, чавкают, чавкают.