Она взяла первое письмо и бережно распечатала. Она читала, а Нед наблюдал за ней, то шагая по комнате, то замирая, с беспокойным страхом, который дрожал над ним, как марево. Письма были из окопов Вердена, от Неда к некоему Генри. Из упомянутых в письме событий Венди поняла, что Генри был школьным другом Неда. А продолжив чтение, она с изумлением увидела, как со временем Генри и Нед стали куда ближе, чем просто друзьями.
Время от времени Венди поднимала глаза и видела, как Нед молча шевелит губами, будто читает вместе с нею слова, вырезанные на сердце.
– Отец пытался их сжечь, – сказал Нед, когда она отложила последнее письмо.
Чтение оставило Венди выжатой. Когда они вошли в спальню, было поздно, а теперь за окнами край неба уже розовел рассветом. Она читала всю ночь.
– Ты их не отправил? – Сердце Венди болело за Неда, потерявшегося в любви, за едва знакомого ей человека. Она с трудом могла представить, каково ему было, когда любовь превратилась в нечто постыдное, когда пришлось скрывать эту тайну, когда он сам оказался тем, кого не должно быть.
– Отправил. Генри писал в ответ. – Голос Неда сорвался на этих словах – не его обычное заикание, а что-то куда более резкое и болезненное. Он смотрел не на неё, а на восход солнца. – Те письма, его письма, я сам сжёг. Чтобы спасти их. Генри… Его недавно не стало. Осложнения от воспаления лёгких. Его сестра вернула мне эти письма. Не знаю, читала ли она их, но отец нашёл посылку и…
Неда передёргивает – неизящное, болезненное движение, которое скрючивает его, словно он ищет убежище в каркасе собственного тела. Но когда он произносил имя Генри, когда рассказывал Венди правду о себе, он вовсе не заикался.
В тот миг Венди поняла, почему отец Неда так торопился женить его, почему Нед согласился жениться на такой, как она, не зная её. Она поблагодарила его за то, что поделился с ней своей тайной, и пообещала хранить её. Взамен в следующие несколько дней она рассказала ему про лечебницу Святой Бернадетты и про всё, что с ней там случилось. Для отца Неда она поддерживала легенду про испанку, но Неду рассказала всё, что могла – про Джеймисона и доктора Харрингтона, про ванну со льдом и бритую голову. Она рассказала ему всё, кроме того, почему же она там оказалась. Всё, кроме Неверленда и Питера – сказала только, что было время, когда она не отличала реальность от выдуманных ею сказок, но это всё уже позади.
В последующие дни они говорили друг с другом – сначала застенчиво, потом более свободно. За завтраком, пока они пили чай, Нед признался, что хотел бы когда-нибудь завести ребёнка, и Венди почувствовала, как что-то затрепетало между грудью и животом. Она раньше никогда всерьёз не думала о возможности стать матерью по-настоящему, но теперь в ней расцвела надежда. Со дня свадьбы они сдержали обещание, что дали друг другу, когда познакомились: они подружились. Ещё они были мужем и женой, но не так, как полагал остальной мир.
– Тебе бы больше понравилось, если бы у тебя была своя жена? – просто, бесхитростно спрашивает Мэри, и в наклоне её головы, во внимательных глазах – только любопытство, а не осуждение; Венди вскидывает голову.
Вопрос так близок к её мыслям – и очень далёк. Любовь, семья – эти слова, как и слова «муж» и «жена», – всё это такое опасное. Та жажда, то чувство, что чего-то не хватает, которое Венди ощущала месяцами с самой свадьбы и до сего дня, указывают Венди, чего именно, но это желание она не может облечь в слова.
Её рука нечаянно дёргается и задевает столик между креслами – он покачивается и хоть не падает, но ужасно грохочет в тишине. Венди знает, что в лечебнице есть женщины, которые оказались здесь только за то, что любили друг друга, как Генри и Нед. Ей плохо оттого, что мир может быть так жесток, но всё-таки она знает многих женщин, которые тайно нашли любовь здесь, стали друг другу жёнами в сердцах и в мыслях, жёнами во всех смыслах, спрятавшись от бдительного ока мира.
Венди ищет надежду на лице Мэри, сама разрываясь между надеждой и ужасом, но не находит там никакого ожидания. Её заполняет облегчение, и она чувствует тот же самый трепет, как когда Нед сказал, что хочет ребёнка. Она любит Мэри, хоть в этом она уверена. И она полюбит Неда. Но быть кому-то женой она готова только на словах.
Осознание этого падает с глухим стуком. Если Венди скажет всё прямо, она потеряет Мэри? А Неда? В то же время молчать кажется невозможным. Она не может выдать Мэри тайну Неда, но свою – может.
– Я не думаю… – Венди вновь сомневается.
У неё нет слов для того, что она пытается выразить. Она знает, что есть и другие мужчины, как Нед, есть другие женщины, такие, как женщины из лечебницы, их зовут больными и греховными, чокнутыми и неправильными. Но повсюду она видит только мужчин и женщин, счастливых мужей и жён – по крайней мере, мужей и жён, которые делают вид, что счастливы. Семьи. Дети. Как её собственная семья – мама, папа, она, Майкл и Джон.
Только мамы и папы давно уже нет, а Майкла всё равно что нет – тело вернулось с войны, полное призраков. Она хочет вернуть то, что у неё было до всего этого, – семью, дом, полный радости и смеха, люди в котором заботятся друг о друге. Если Мэри может принять возможность того, что Венди нужна жена, если сердце Неда принадлежит другому, но он всё равно как-то любит и её, то, может, и такое тоже возможно.
Венди закрывает глаза. Она вновь ребёнок, что стоит на подоконнике, держа за руку Питера. Небо раскинулось над ней, и она вот-вот сделает шаг, чтобы взлететь или упасть. Сердце переполнено и готово взорваться. Всё внутри приказывает молчать, но если она не заговорит, она никогда больше и не приблизится к счастью.
– Не думаю, что я создана для такого рода любви. – Венди открывает глаза, сглатывает. Горло болит. Это сложно – говорить вслух. – Не для такой любви, какую обычно имеют в виду, когда говорят о браке.
Слова путаются в глотке, и она вновь сглатывает.
– Но… – Слова всё не идут, они всё не те, но она заставляет себя продолжать: – Я верю… Что… Мне кажется, что в мире больше видов любви, чем те, о которых обычно говорят вслух. Я люблю тебя.
Она встречает взгляд Мэри, отчаянно надеясь, что та поймёт.
– И со временем я смогу полюбить Неда. Я хочу… Хочу, чтобы мы все были вместе, одной семьёй.
Она изо всех сил ищет на лице Мэри хоть какие-то следы того, о чём она думает. Мир уходит из-под ног. Венди в свободном падении, и она больше не помнит, как летать.
– Я хочу, чтобы ты была с нами, но ещё больше я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы ты получила всё, что захочешь, даже если ты хочешь жить отдельно от меня. – Слова, наконец, иссякают.
Она чувствует, что вот-вот расплачется, и в то же самое время – что она пуста и иссушена. Может быть, ей действительно самое место здесь. Может, она и правда чокнутая, но не по тем причинам, о которых думали Джон и доктор Харрингтон. Это удивительно, и, возможно, её приучали верить в другое, но она может понять, как мужчина любит мужчину, а женщина – женщину. Но не любить никого? По крайней мере, не влюбляться? Не испытывать тот отчаянный трепет, тот миг, когда сердце то колотится, то замирает, о котором так часто писали поэты?
Ей страшно взглянуть на Мэри, так что она поворачивается к окну. Снаружи прохладно, поэтому там никого нет, но если расфокусировать взгляд, легко представить, как они с Мэри бегут через лужайку. В своём воображении она заставляет исчезнуть и стену, и ограду, и забор, так что две фигурки могут бежать бесконечно, пока не превратятся в чёрные пятнышки на горизонте.
– Ты говорила мужу обо мне? – спрашивает Мэри.
Венди решается кинуть на неё взгляд.
– Кое-что. Не… – она неопределённо машет рукой. – Не всё, что я сказала сейчас. Наверное, я сама не понимала до этой секунды, чего именно хочу. Я и сейчас не уверена, что понимаю.
Щёки Венди теплеют и краснеют, и она борется с желанием прижать к ним ладони, чтобы скрыть румянец. Почему всё так сложно?
– Я всё хочу открыть лавку, – говорит Мэри. Слова звучат осторожно, взвешенно. Венди вновь бросает на неё взгляд и видит, как свет сияет в её глазах. Это очень похоже на то, с каким лицом Мэри планировала все их прежние выходки, и Венди ужасно растрогана. Только теперь они планируют не кражу или неосуществимый побег, а собственное будущее – не понарошку.
– Как думаешь, вы с Недом сможете мне помочь?
– Я… – Венди хочет ответить, но сперва не знает, что сказать.
Вопрос застаёт её врасплох, Мэри будто не слышала ни слова из того, что было сказано. Но Мэри, конечно, слышала и приняла её слова как должное, не находя ничего необычного в желаниях Венди.
– С остальным можем разобраться в своё время. – Мэри ухмыляется, показывая щель между зубами, и сердце Венди подпрыгивает.
Вновь подступают слёзы, горячие и обильные, и глаза зудят от них. На этот раз – не от страха, а из-за надежды, что они в самом деле могут быть все вместе. Семьёй. Она быстро моргает, чтобы одолеть их.
– Я могу поговорить с Недом. Я уверена, он согласится помочь, только придётся придумать, как скрыть всё это от его отца. Может быть, братья тоже помогут…
Мэри поднимает руку, обрывая Венди. Венди удивлённо замолкает.
– Подачки мне не нужны.
Щёки Венди становятся красными и горячими, будто Мэри ударила её. Мэри продолжает, в глазах вновь сияет свет, а уголок рта ползёт кверху.
– Но, – говорит она, – я буду работать на тебя, если ты будешь достойно платить мне.
Венди таращится на неё, снова замерев. Она ожидала услышать от Мэри что угодно, но только не это. Глаза Мэри так сияют, что она будто посмеивается над Венди, но беззлобно.
– Если ты готовишь так же плохо, как шила, когда мы познакомились, то, я полагаю, тебе с каждым блюдом понадобится помощница – такая, чтобы жила с тобой, а не просто приходила готовить время от времени. – Усмешка Мэри превращается в широкую ухмылку, и Венди не может удержаться от ответной улыбки.