Я не знаю города, который не гордился бы кем-нибудь из своих земляков. Какой-нибудь маленький Рыльск, и вдруг узнаешь: отсюда пошел знаменитый путешественник Шелихов. Острогожск — жили Крамской, Рылеев. Тобольск — родина Менделеева, город сказочника Ершова... Словом, нет такого «питомника», где бы таланты «сеяли и выращивали». Любой угол земли может подарить миру способного человека. И все-таки есть места, загадочно богатые знатными земляками. И в этом смысле орловская земля выходит едва ли не на первое место. В городском музее писателей я прочитал под портретом Бунина слова: «Я рос... в том плодородном подстепье... где образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть ли не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым...»
Кто же вырос в подстепье? Давайте припомним: сам Бунин, Тургенев, Фет, Тютчев, Лесков, Писарев, Леонид Андреев, Пришвин... Если же взять подстепье шире Орловщины, то надо продолжить: Лев Толстой, Кольцов, Андрей Платонов, Есенин... Можно гадать: откуда такая чаща талантов? Бунин говорит о рождении именно в этих краях русского языка... Можно утверждать: и природа этих широт России не в малой степени служила колыбелью писательства. Перечислим отдельно людей, для которых творчество немыслимо без присутствия в нем природы: Тургенев, Кольцов, Фет, Тютчев, Бунин, Пришвин, Есенин. Это все уроженцы полустепной России. Вспомним о соловьях, лучше всего почему-то поющих в садах и перелесках под Курском... Есть у земли какие-то тайны.
БЕЖИН ЛУГ
Тут не случилось великой битвы, нет на этом месте ни деревянных, ни каменных древностей. Луг этот похож на тысячу других российских лугов. И все-таки луг необычный...
Пятеро ребятишек сто лет назад ночевали на этом лугу у костра. Фыркали в темноте лошади, плескалась рыба, тревожно кричала ночная птица. На огонек вышел заблудившийся в перелесках охотник. От него мы знаем, какая ночь стояла над лугом, о чем говорили мальчишки. Мы помним по именам этих мальчишек: Федя, Павел, Илюша, Костя и Ваня. Вот несколько слов давнего разговора.
«— А ведь вот и здесь должны быть русалки...
— Нет... здесь место чистое, вольное. Одно — река близко...»
Уже сто лет мы знаем эту ночь и этих мальчишек... Оказалось, без большого труда можно отыскать этот луг. Мы немного поколесили по перелескам на краю Тульской области, и наконец встречный сказал: «А вот сразу за ржаным полем...»
Почти по Тургеневу, «был прекрасный день... один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго» . Мы оставили на бугре машину и почти скатились вниз с крутого, заросшего травой обрыва. Стадо телят паслось возле кустов. Мы разыскали пастуха, чтобы спросить: тот ли луг?
— Да. Бежин луг, — сказал пастух, потянувшись после дремоты. — Деревня тоже называется Бежин Луг.., А вы, наверное, юристы?
Мы не сразу поняли, а когда поняли, не удержались от смеха.
— А-а, сам дьявол нынче не разберет: юристы, туристы... — не обиделся старик. — Мне надысь юристы картуз подарили...
Мы огляделись и увидели: стоим на краю большой зеленой равнины. Земля с прудами, садами, оврагами, полосами ржи и пшеницы лежала теперь вверху и со всех сторон опускалась в низину зелеными, довольно крутыми обрывами. Прохладная, сырая равнина была похожа на плоское дно большого котла. Дикие груши, дубы и вязы группами и в одиночку росли на пологих склонах.
А внизу был лозняк и трава. Темно-зеленый вблизи лозняк, разбегаясь по лугу, синел. По краям же, где равнина упиралась в бугры, все было сипим: и дубы на холмах, и барашки кустов, и даже лошадь с маленьким жеребенком. К синеве добавлялся солнечный, золотистый туман, и горизонт уже только-только угадывался.
Большое облако, проплывая с запада на восток, кинуло на равнину прохладную тень. И луга вполне хватило, чтобы вместить и обозначить на лоснящихся травах все полотно и все узорные завитки облака. Мы догнали край тени и пошли вместе с ней по лугу к месту, где полоса лозняков и ракит прятала речку.
Желтые брызги лютиков, малиновые головки луговых васильков, пушистые стебельки лисохвоста, зонтики сладкого купыря, плети луговой кашки и тонкие ниточки душистого колоска — все перепутано, перемешано, и все вместе образует плотное душистое разнотравье — идешь, и за тобой остается сыроватый и темный брод.
Бежин луг... Гудят шмели. Луговые чеканы и желтые трясогузки со стеблей конского щавеля настороженным глазом провожают идущего. Кричит потревоженный чибис. Два коростеля — один близко, в кустах, другой — где-то у самых бугров, — то ли зовут, то ли пугают друг друга: крэкс, крэкс...
Безлюдно. Ходит вдалеке синяя лошадь. Так или не так выглядел луг сто лет назад? Пожалуй, так же. Холмы не могли измениться, кусты и ветлы растут, наверное, на старых местах, и речка течет по прежнему руслу. Вон с того обрыва увидел Тургенев ночной костер. А ребятишки сидели где-нибудь тут, за кустами. Под крики чибиса бредем по траве... Черный круг от костра. Обрывок целлофана и спичечный коробок с портретом космонавта Егорова. Кто-то из приезжих так же, как мы, наверно, вспоминая Тургенева, определил место, где когда-то горел костер, и тоже зажег огонек. Мы пожалели, что надо ехать и нельзя остаться тут на ночь.
По-прежнему вдалеке, в синих кустах, ходила лошадь. За другим концом луга громыхал трактор. На том месте, где стояла когда-то «старая рольня», белело несколько домиков и коровник. Я делал на лугу снимки на память и чувствовал: не хватает самого главного — нынешних ребятишек. И вдруг (везенье фотографа!) к реке сбежали мальчишки. Вприпрыжку, перегоняя друг друга, они катили большую автомобильную шину...
Десятью минутами позже мы уже знали: речка называется Снежедь; деревня Бежин Луг
стоит в километре от луга; в домах «по телевизору» видят Москву; четверо из ребят умеют ездить на лошади, а у двоих — отцы шоферы и дают сыновьям иногда посидеть за рулем...
— Мы слыхали, у вас тут русалки и ведьмы водятся...
Мальчишки переглянулись и прыснули.
Записывая в блокнот имена ребятишек, я спросил, а знают ли они местных ребят: Федю, Павла, Костю, Илюшу...
— Это кто же? — насторожился старший. И тут же сообразил: — А-а, знаю! «Бежин луг», да?
И все остальные догадались, в чем дело.
Мальчишки попросили автомобильный насос: получше накачать шину. Они деловито по очереди сопели, пинали шину босыми пятками. И потом мы с бугра наблюдали, как мелькали в кустах белые головы и слышались звонкие шлепки ладоней по шине.
Я подумал: тургеневские мальчишки стали ведь взрослыми, у них были дети и внуки. Этим нынешним ребятишкам они приходятся прадедами... А луг все тот же.
Большой предвечерний луг дымился в долине. По-прежнему кричали два коростеля, лениво наклонялись к траве телята. Вечно молодой луг...
Даже в идущей машине слышно было, как внизу кричит коростель.
ЛИЦО ЧЕЛОВЕКА
«ПЛАВАТЬ ПО МОРЮ НЕОБХОДИМО...»
Это латинское изречение, древняя матросская поговорка: «Плавать по морю необходимо...» Некогда море для человека было бесконечным, безбрежным, неясным и потому постоянно манящим — а что там дальше, за горизонтом? В далекие времена, когда никто еще не знал, что Земля — это шар, рождена эта мудрость. Полностью поговорка пишется так: «Плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо». Глубина мысли состоит в том, что люди всегда дороже самой жизни ценили познание окружающего мира. Открывать неизведанное всегда рискованно. Но человек с колыбели своей истории сознательно рисковал. Иначе мы не знали бы очертаний материков, глубин океана, пространства пустынь, высоты гор и толщи снегов. Все добыто дерзанием. Каждый шаг отмечен смелостью, вызовом опасностям и лишениям.
Всех, кто по крохам и лоскутам собрал нынешний образ Земли, перечислить немыслимо, имя им — Человечество. Но самые яркие имена память наша хранит и хранить будет вечно: Колумб, Магеллан... Наш век этот список пополнил двумя именами: Гагарин, Армстронг...
Плавать по морю необходимо... На долю Гагарина и Армстронга выпало счастье утвердить философскую широту этой мысли, ибо речь уже шла не о море, не о Земле в целом, люди шагнули в пространство, лежащее вне Земли.
Все, что бывает после первого шага, всегда превышает размеры первого шага. Но идущие торной тропой и широкой дорогой непременно помнят о первом усилии, о впервые дерзнувшем. В космосе люди живут теперь неделями, месяцами. Но нужны были сто с лишним минут, прожитых Гагариным, чтобы стало возможным все остальное.
«Плавать по морю необходимо...»
У Гагарина два дня рождения. Первый, тихий и незаметный, — в крестьянском доме. Второй — на виду всей Земли. Второе рождение вызвало множество чувств: «Он человек — посланец Земли», «он наш, советский». И, может быть, самое главное чувство — «он такой же, как все», родился в крестьянском доме, мальчишкой бегал босым, знал нужду... Высшая гордость простых людей — видеть человека своей среды на вершине успеха. Это дает человеку надежду, силы и веру. Вот почему смоленский парень в один час стал гражданином и любимцем Земли. С того апреля прошло уже (как летит время!) пятнадцать лет. Мы помним: в родильных домах в те дни большинству мальчиков давали имя Юрий. Этим ребятам сейчас по пятнадцать. Гагарин для них — уже история. Живой облик понемногу уже заслонен монументами, песнями и стихами, названиями пароходов, поселков, станций и площадей — обычный и естественный путь от жизни к легенде. И потому очень важно в день рождения Гагарина вспомнить его живым человеком.
Я знал Гагарина близко. Встречался с ним на космодроме, на свадьбе, на рыбалке, на собрании ученых, в почетном президиуме, в веселой комсомольской толкучке и дома в окружении ребятишек. Я видел Гагарина в одеждах, увешанных почетными орденами многих государств. И видел его в сатиновых трусах, когда космонавт шлепал себя ладонями по ногам, отбиваясь от комаров. Есть люди, знавшие Гагарина ближе и глубже. Думаю, лучшей, пока не написанной книгой о нем будет книга воспоминаний. Простых, безыскусных, каждое — на одну-две страницы. Мать, друзья детства, конструктор космических кораблей, государственный деятель, жена Гагарина, ракетчик на старте, космонавты, человек, отправлявший его в последний полет... Каждый по слову — и мы получим живое свидетельство об очень дорогом для нас человеке.