Сок попытался уложить Олега в фургон. Но тот упёрся. После утренней операции ему стало сильно легче. Лекарство перед выездом из города он забрал и сразу же выпил. Так что Олег упорно ехал верхом, изредка морщась, когда неровности дороги сильно уж отдавали в руке.
История о маленьких беглецах с плантаций уже разошлась по округе. Узнав, что эти дети путешествуют с отрядом, люди несли одежду, игрушки, гостинцы… Иногда Зулмат казалось, что это всё — сон, скоро она проснётся и пойдёт рвать сорняки на плантацию Далер-бея. От этих мыслей её охватывал ужас.
Фургон мягко покачивало, девочка задумчиво разглаживала яркий головной платок, красный, с чудными цветами и кисточками по краям. Всего лишь десять дней назад она и представить себе не могла, что когда-нибудь у неё будет такая красота.
— Почему они так поступают? — спросила она у дяди Гриши. — Мы ведь — чужие им. Мы не можем расплатиться, ничего не можем дать взамен. Почему?
— Людям свойственно сострадать, Зулмат. Чувствовать боль другого. Иногда мы не в силах исправить ситуацию, но можем хотя бы поддержать… Все эти люди — они сопереживают вам. Зная вашу тяжёлую судьбу, стремятся помочь. Выразить своё участие хотя бы малым. Пойми, никто из них не ждёт вознаграждения за свою помощь. Но когда-нибудь, потом, когда ты вырастешь, станешь большой и сильной — на твоём пути встретится кто-то маленький и слабый, которому нужна будет помощь. И ты поможешь, не ожидая ничего взамен. Потому что это — правильно.
— У Талтак-бая такого не было.
— Там вы жили с родителями? — осторожно спросил Гриша.
— Сперва — да. В таких хижинах из глины и травы. Потом, когда ребёнок подрастает — в детский сарай. Там плохо. Когда еды мало, старшие отбирали у нас. Мать иногда прятала для меня кусочек, днём передавала. Мы же работали на одной плантации. Потом её услали в другое место. Больше никто не жалел меня. Я не видела такого.
— Неужели все были плохими?
Зулмат пожала плечами.
— Не знаю. Некоторые были хуже. Били нас. Другие просто… сами за себя.
— Но ведь ты сама не бросила малышей в том сарае?
— Это совсем другое! Далер-бек бы их убил!
— Вот видишь! Ты пожалела их, проявила сочувствие. Если бы ты ушла одна, забрала все лепёшки — ты ведь шла бы быстрее, правда? И голодать бы не пришлось. Без малышей легче было бы устроиться куда-нибудь работать, так? — Зулмат задумчиво кивнула. — Почему ты так не сделала?
Она думала, нахмурив брови.
— Если бы я так сделала, я стала бы такой же злой, как те парни, которые нас сторожили. Плохие люди. Рабы, а старались сделать ещё хуже тем, кто слабее. Я не хочу быть такой.
— Вот. А теперь вспомни, когда вы бежали к городу. Люди, пришедшие вам на помощь — их ведь было меньше, чем басмачей?
— Сильно меньше!
— Никто не знал, что Тиша, Лиззи и Рут — волшебные пантеры. Но они всё равно бросились вам на помощь, хотя и понимали, что могут погибнуть. А ведь могли бы спрятаться в городе и уцелеть… Почему?
На этот раз она молчала ещё дольше.
— Я не знаю…
— Понимаешь, Зулмат, по-настоящему сильный человек постарается помочь попавшему в беду. Иногда — даже рискуя собственной жизнью.
Во многих поселениях узнавали трёх сестёр, просили спеть «хотя бы одну песенку», а в благодарность несли продукты, угощали пастилой из местных ягод, ярко-жёлтыми яблоками и оранжевыми терпковато-медовыми грушами, сладкими пирогами, сыром, домашней колбасой. Маленький фургон уже был заставлен наполовину, и весь отряд непрерывно что-то жевал.
На ночь они остановились в довольно большом посёлке в пятидесяти кило-метрах от Новой Самары. Пара песенок переросла в мини-концерт, после которого их всех принимали и угощали уж вовсе по-королевски.
На другой день они ещё несколько раз встречали небольшие деревушки, после чего километров двадцать была словно санитарная зона.
— Здесь поселения, входящие в объединение Новой Самары, заканчиваются, — пояснил Сок. — Дальше все сами по себе.
Из детского фургона иногда доносились песенки. Григорий продолжал учёбу. На остановках он выгонял детей на улицу, показывал им игры — самые простые: догонялки, скакалки, расчерчивал на земле классики. Во время движения — читал, рассказывал разные истории и сказки. И всё больше и больше использовал русских слов.
Посёлки и городки, действительно, стали крупнее. Разбросаны они были го-раздо реже. Иногда даже на тридцать-сорок километров друг от друга. Чтобы заночевать внутри городских стен, приходилось сверяться с картой, поскольку при таких расстояниях запросто можно было проскочить подходящее место.
Назывались эти поселения по-разному: свободными республиками, общинами, землячествами, встречались даже штаты и гордые крошечные княжества. Каждое из них имело в своём лице что-то индивидуально-неуловимое, но Палычу, если честно, было не до того. Его нервировало нехорошее ощущение. Предчувствие. Нет, не предчувствие, именно ощущение, что дело — дрянь, прямо уже сейчас. Олег упорно ехал верхом, но было заметно, что он всё сильнее бережёт руку и морщится, если думает, что на него не смотрят.
На четвёртый день по выезду из Самары, несмотря на все антибиотики, у Олега началась лихорадка. Сок наорал на него и чуть ли не силой заставил лечь в фургон.
К утру пятого дня всё стало ещё хуже. Обеспокоенный Палыч пришёл на перевязку. Рука у Олега покрылась сеточкой багрово-красных полос. Края раны казались бледными и вздутыми. Палыч даже не стал ничего спрашивать, и так ясно было, что ничего хорошего в этом нет.
ВОЛКИ
Новая Земля, Серые земли, 19.05 (сентября).0055
В этот же день, совсем уже к вечеру, у одного из городков они увидели треугольные верхушки индейских ти́пи. Девчонки всполошились, но Сок прищурился и сказал, что у лагеря выставлен торговый знак, и из города выходят люди с товарами для обмена. Индейцы предлагали шкуры, вяленую рыбу и дичину, а город — всё, что мог произвести или перепродать.
Отряд остановился неподалёку от индейского лагеря. Дамы были несколько разочарованы тем, что члены племени одеты преимущественно в джинсы, футболки и кроссовки. Несколько примирили их с действительностью пёстрые шерстяные попоны у лошадей и перья, кое-у-кого вплетённые в волосы. Девушки пошли поглазеть на торговлю, Ван и Буря — присмотреть за ними, во избежание, так сказать, а Сок исчез по каким-то одним ему известным делам.
Рынок оказался не особо богатым. Правда, им удалось сторговать кое-что, изначально не предлагавшееся на продажу. Рут уговорила парня продать ей длинную индейскую флейту (с удивительно красивым голосом), а Марина купила ловца снов из ивовых прутьев с маленькими стеклянными бусинами в бежевой шерстяной паутине и с настоящими совиными перьями. Ловца она решила повесить в детском фургоне, объявив, что это волшебная штука, которая ловит и съедает плохие сны. Должно сработать, а то в последние дни Зулмат часто просыпается по ночам в испуге.
В остальном девчонки были немного обескуражены, поскольку у Вана опять пытались выяснить цену на таких красивых скво, и предпочли ретироваться в лагерь от греха подальше.
Вскоре вернулся Сок. Человек, которого он привёл с собой, полностью удовлетворил бы интерес любого этнографа к самобытной индейской культуре. Он был одет во всё кожаное, расшитое какими-то шнурками, бусинами, палочками. Каким-то особым образом вплетённые в волосы меховушки и серо-белые полосы, покрывающие лицо, создавали странное ощущение. Довершал образ кожаный бубен с узорами, косточками и перьями. Лицо у индейца было молодое, но глаза… Палыч подумал, что этому шаману должно быть далеко за сотню лет. Старик.
Молодой индейский парень, пришедший с ним, оказался переводчиком.
Сок откинул полотнище с торцевой части фургона, и шаман мягко поднялся внутрь. Олег деревянно лежал на походной койке. Глаза его были слегка приоткрыты, но ничего вокруг себя он, явно, не видел. Старик осторожно присел рядом с ложем, повёл носом, внезапно пронзительно напомнив…
— Да он — волк! — не удержавшись, брякнула Рут.
Молодой внимательно посмотрел на неё и едва заметно покачал головой.
«И ты — тоже волк, — поняла Рут. — Мать моя, да вы все — волки! Целое племя! Вот почему вы торгуете, а не воюете. Вам все эти людские разборки просто не интересны…»
Старый тихо заговорил, делая паузы, чтобы молодой успевал переводить:
— Очень плохо. Три тёмных духа вокруг него вижу. Тревога, боль и смерть. Смерть держит зубами вот тут, за руку. Проникла уже внутрь, не отпустит… Могу успокоить боль. Могу отогнать тревогу. Смерть очень сильная. Не могу обещать. Только попробовать.
Палыч с трудом разжал стиснутые зубы:
— Попроси деда, пусть попробует.
Парень не стал отрицать родственные взаимоотношения, кивнул, перевёл.
— Нужно вынести его наружу. Нужна квадратная площадка, по углам четыре костра. Я покажу.
Непонятно, был обряд длинным или коротким. Шаман кружился, бил в бубен и пел, завораживая всех своим ритмом. В какой-то момент в костры полетели пучки трав, дым сделался белым и пряным, и Палыч увидел…
Олег был полупрозрачным, внутри него чернильным пятном, доходя почти уже до сердца, расползалась чёрная тень. Ещё две кружились вокруг, свиваясь в спиральный водоворот, нацеливаясь влиться внутрь. Палыч не так понял, как почувствовал, что если они успеют — всё, конец. Вокруг лежащей фигуры кружился большой белый волк с ярко-жёлтыми глазами. Волк был старый, переживший за свою жизнь много боёв. На морде и боках его виднелись давно зажившие шрамы. Вот волк сделал бросок, и воронка сбилась, превратившись в двух странных зубастых птиц. Они бросались сверху, стремясь пробиться в лежащего человека, но волк всё время оказывался быстрее. Тогда они начали нападать на волка, целясь в глаза. Он уворачивался, рвал чернильных птиц, бил лапами. В конце концов волк победил, но на морде его появилось несколько новых ран. Волк несколько раз обежал вокруг лежащего человека, сел на задние лапы и завыл. Сквозь биение бубна и гудение огня, сквозь вой, которому вторили многие молодые голоса, Палыч слышал что-то, какой-то звук и какой-то голос, который он не мог объяснить. Чёрное пятно внутри Олега начало съёживаться, стекать обратно в руку, собираться вокруг раны. Ярко вспыхнувшие сполохи сложились в прозрачный силуэт… Образы мелькнули и исчезли, не дав себя рассмотреть.