— Надо шмурзика напоить, — заволновался брат, — ему, наверное, очень жарко, с таким-то мехом.
Зверька несли по очереди. Хотя он, вроде, совсем не тяжёлый, но через какое-то время стал утомлять. Поилку Василиса сделала, срезав бок у бутылки — там всё равно оставалось на донышке. Шмурзик жадно вылакал остатки и вылизал ёмкость досуха острым розовым язычком.
— Вот и всё, вода кончилась, — вздохнул Лёшка. — А нам далеко ещё идти? Я устал и жарко очень.
— Не знаю, Лёш, — вздохнула Василиса, — я вообще не знаю, где мы и куда нам надо.
Решение сбежать было импульсивным, и в тот момент казалось единственно верным. Но с дальнейшими планами у них была проблема.
— Мы вообще ничего не знаем про этот мир, — призналась Васька. — Может быть, оставаться с военными было безопаснее.
— Они мне не нравились, — заявил Лёшка. — Из-за них чуть шмурзики не сгорели!
— Ладно, пойдём, что толку сидеть.
Они поднялись с горячего песка и пошли куда глаза глядят, потому что — а куда ещё-то?
— Ой, смотри, — сказал Лёшка, когда они взобрались на вершину очередного песчаного холма, — какая-то тётя!
Тётя сидит на мотоцикле с зубастой внедорожной резиной и вид имеет невесёлый. Одета в джинсовые шорты, тяжёлые ботинки, растянутую майку, перепачканная песком, налипшим на смазку, в широких, плотно прилегающих к лицу пилотских очках.
— Привет, тётя, — сказал ей вежливый Лёшка.
— А вы, блин, кто ещё такие? — неприветливо спросила та. — Откуда взялись?
— Мы сбежали, — ответил он, прежде чем Василиса успела его остановить. — Нас взяли в плен злые военные, долго везли, а потом на них напали какие-то дикари на смешных машинах, началась драка, а мы убежали. И, кажется, заблудились.
— На смешных машинах? — переспросила женщина. — Это да, мальчик. Это ты прав. Обхохочешься просто, блин.
Она слезла с мотоцикла, пнула его и села на песок рядом.
— Сломался? — спросила Василиса.
— Сломался, блин. Чёртова ржавая железяка. А пешком отсюда идти обалдеешь. Скорее сдохнешь, чем куда-то дойдёшь, блин блинский.
— Можно я посмотрю? Я разбираюсь немного.
— Немного и я разбираюсь. Достаточно чтобы сказать, что это полная задница. Вилку кардана обломило. Мотор работает — а толку?
— Ого, здесь карданный привод?
— А как ты хотела? Это же тяжёлый мот. Если бы там шлицы срезало, или упругую муфту порвало — можно было бы что-то придумать, а тут вилка шарнира переломилась у основания. И что с ней делать? Соплями приклеивать? Тут даже сварка не удержит, там нагрузка очертененная. Литровый оппозитник! Пятьдесят сил! Тащит как трактор! — сказала она с гордостью.
— Ого! — покивала уважительно Василиса. — Мощная штука.
— Не то слово. А вот кардан — говно. Ну, то есть, родной-то у него нормальный, а этот от другого мота, ноль шесть, тридцатисильного. Не нашла родной. И как назло — в сыпуху заехала, буксанула, добавила тяги — и порвало к чертям. Сижу теперь, загораю.
— А можно я всё-таки гляну?
— Да хоть обсмотрись!
Женщина ещё раз пнула мотоцикл и отошла, с трудом поставив его на подножку. Василиса подумала, что это слишком тяжёлая для неё техника, непонятно, как она вообще справляется. Приглядевшись, поняла, что это даже не женщина, а молодая девушка, вряд ли старше двадцати, очень худая, почти тощая. Просто солнце, песок, ветер и машинное масло — не лучший макияж.
— Отвлеки её, пожалуйста! — шепнула она Лёшке. — Чтобы она на меня не смотрела.
— Как?
— Заболтай. Давай, трынди о чём угодно, как ты обычно делаешь…
— Тётя, а тётя? — спросил Лёшка. — А как вас зовут?
— Сейчас меня зовут просто Худая, — вздохнула она, — и если мне и дальше так же не попрёт, как сегодня, то с этим дурацким именем я и сдохну.
— Какое странное имя! Вот меня Лёша зовут, Алексей. Сестру мою — Васькой, то есть Василисой.
— Я пока мелкая была, меня Песчаной Белкой звали, — сказала девушка. — А потом выросла и подалась в Худые.
— Это как? — заинтересовалась Василиса, снимая защитный чехол с крестовины кардана.
— Ну, у нас женщина, как становится взрослой, решает — в Худые она идёт или в Толстые. Если в Худые — то дальше как мужчина: ходит в набеги, живёт с колёс, имеет долю в добыче, грабит караваны, охраняет караваны, ищет топливо и колодцы, ну и всё такое. Никто её не защищает, не хочешь проблем — умей за себя постоять. Если тебя, к примеру, зажмут в кустах и… — она оглянулась на слушающего её, разинув рот, Лёшку, — в общем, сама будешь виновата. Или если залетишь от кого по пьяни, тоже сама расти как хочешь, никто тебе не должен.
— А что такое «залетишь»? — спросил Лёшка.
— Я тебе потом объясню, — прервала его Василиса, — рассказывай, пожалуйста, дальше.
Она уже отсоединила кардан, разобрала узел крестовины и прилаживала друг к другу обломки вилки. Осталось соединить их УИном, но лучше бы так, чтобы девушка этого не заметила. Она выглядит способной на решительные поступки с неоднозначной этикой, особенно с учётом торчащего из притороченного к мотоциклу чехла приклада дробовика.
— Ну вот, натурально, пока не заслужишь имя — ты просто Худая. Я пока никак, — вздохнула девушка. — То мот поломается, то от набега отстану, то пулю поймаю… — она задумчиво почесала шрам на плече. — В общем, не прёт мне чота. Сеструха моя, вон, теперь Худая Оторва. Разве плохо?
— Хорошо, — закивал Лёшка, — а что она отрывает?
— Пусть тебе сестра объяснит… — махнула рукой девушка. — Эх, но не в Толстые же было идти? Я в Толстые не гожусь…
— А что Толстые? — спросила Василиса, чтобы поддержать разговор.
Она уже соединила обломки вилки, и теперь деталь крепче новой. Осталось придумать, как объяснить это девушке.
— У Толстых — не жизнь, а лафа. Им всего-то и нужно — найти мужика, который их содержать будет. Кормить, одевать, защищать. Это меня каждый обидеть может — или думает, что может. А за Толстую община спросит. А ей всего-то делов — детей рожай да жратву готовь. Какие-то при одном мужике пристраиваются, какие-то при нескольких, какие-то за деньги дают…
— Что дают? — заинтересовался Лёшка.
— А что есть, то и дают… — уклончиво ответила девушка.
— А они как имена заслуживают? — спросила Василиса, затягивая последний болт.
— А на кой чёрт им имена?
Чудесную починку мотоцикла девушка, к облечению Василисы, восприняла спокойно.
— Круто, из тебя отличная Худая выйдет, — сказала она, подёргав кардан.
Как Васька и надеялась, снимать защитную муфту и смотреть, как удалось соединить крестовину, не стала.
— Ну что, детишки, вы со мной? Или дальше гулять будете?
— С тобой, если можно.
— Ну, садитесь тогда…
Мотор взвизгнул стартёром и затарахтел. Василиса устроилась на сиденье за девушкой, обхватив её за тонкую талию, Лёшка примостился сзади на багажнике и вцепился в куртку. Тронулись аккуратно, проверяя прочность кардана, но, поняв, что деталь держит, девушка выкрутила газ и понеслась.
Василиса подумала, что, если ей так нужно имя, то «Худая Безумная» вполне подойдёт. Всадница весом едва ли килограммов сорок на мотоцикле, который никак не легче двух центнеров, без шлема и экипировки, чуть ли не в трусах, по рыхлому песку — это надо совсем не думать о безопасности. Но девушка летела на скорости весьма далёкой от разумной, взлетая в воздух на песчаных трамплинах, приземляясь со скольжением, с трудом выравнивая идущий юзом тяжёлый мот, и снова выкручивая ручку газа. Вскоре Васька просто зажмурилась — не от страха, а потому что песок летит в глаза, а протереть их нечем, руки заняты. Лешка вцепился в неё, прижав к спине шмурзика, да так сильно, что, наверное, синяки на рёбрах будут.
На въезде в лагерь их тормознула сидящая верхом на мотоциклетной коляске чумазая женщина в коже с автоматом в руках.
— Привет, Худая, — сказала она, наставив автомат. — Где тебя носило, и кто это с тобой?
— И тебе привет, Худая, — ответила девушка. — Мот поломался. А этих я подобрала в пустошах. Пушку убери.
— На продажу? — женщина и не подумала убрать оружие.
— Нет, просто так. Они внятные.
— Они-то, может, и да… Ладно, чёрт с тобой, проезжай. Бадман решит.
Она опустила автомат и махнула рукой. Мотоцикл вкатился в лагерь.
— Ух ты! — сказал Лёшка.
— Ого! — сказала Василиса.
Лагерь выглядит как автомобильное кладбище, по которому катаются автозомби. Каждый автомобиль, мотоцикл, квадрик или бага имеют такой вид, как будто их нашли на помойке, долго пинали ногами, а потом скинули с горы ржавого железа. Пока они по этой горе катились, к ним беспорядочно прилипали куски металла — решётки, шипы, тараны, пики, щитки и так далее. Казалось, что весь это хлам никак не может ездить — но он ездит.
Похоже, что пешком тут не ходят из принципа. Лагерь можно пройти насквозь неспешным шагом за полчаса, но никто этого не делает. Каждый взгромоздится на какую-нибудь ржавую таратайку и поедет, чтобы так же гордо слезть с неё десятью метрами далее. Поэтому над лагерем стоят пыль и выхлопные газы, смешивающиеся с дымом горящих в бочках костров, запахами подгорелой еды, горелого феродо, палёной резины и мусорным смрадом. Рычат, тарахтят, трещат и стреляют плохо настроенные моторы, их перекрикивают весьма экспрессивно выражающиеся люди.
Они одеты в драную клёпаную кожу, драную грязную джинсу, драную грязную одежду совсем непонятного происхождения и странного фасона. Много цепей, шипов, стальных накладок, ремней и заклёпок. Много голой загорелой грязной татуированной кожи. Много оружия, особенно холодного. Очень мало гигиены. Пока они неспешно ехали через лагерь, Василиса не увидела ни одного человека с помытой головой. Местные обитатели либо брили их налысо, либо скручивали из грязных шевелюр причудливые шипастые конструкции, либо прикрывали касками, странными шляпами и головными повязками, либо просто предоставляли волосам полную свободу свисать грязнющими лохмами.