«Лёшке тут должно понравиться», — подумала она.
— Приехали, — заявила девушка, глуша мотоцикл.
Они остановились возле небольшого сарайчика, сделанного путём обшивания чем попало лежащего на земле автобуса. В нём сохранились пара стёкол, остальные окна забиты фанерой, разномастными досками, кусками ржавого железа, обрезками грузового тента и просто грязными тряпками.
Внутри, впрочем, оказалось почти уютно — сидения сняты, пол застелен выцветшими коврами, стоят две обычных кровати с панцирными сетками, стол и сделанные из патронных ящиков шкафчики. Стены драпированы занавесками из драной, но почти чистой ткани.
— Жрать у меня нечего, потом сходим в бар. Питьевая вода вон там, в бутыли. Сзади пристроен душ, можно смыть пыль, если вы, конечно, вообще моетесь… — девушка окинула их скептическим взглядом.
Василиса посмотрелась в висящий на стене неровный кусок зеркала и поняла, что они с Лёшкой уже почти не выделяются на местном фоне. Приключения последних дней не лучшим образом отразились на их одежде и причёсках.
— Я бы ещё и постирала, — сказала она печально, — но переодеться мне не во что…
— Понимаю тебя, — покивала девушка. — Знаешь, тебе повезло. Я тут жила с подружкой, она мелкая, примерно как ты. От неё осталось бельё и кой-какие тряпки. С пацаном попозже решим, я знаю, у кого спросить.
— А где твоя подруга?
— Не повезло ей. Худым, чтобы заслужить имя, приходится рисковать.
— Ой, извини, сочувствую.
— Я не сильно по ней скучаю, та ещё была дура. Ни хрена не мылась и вечно пьяная приползала к ночи. А уж как храпела! Если бы ей не оторвало башку тросом в рейде, я бы её, наверное, сама в конце концов придушила.
Василиса не нашлась, что на это ответить.
Душ представляет собой выгородку из драных пластиковых листов на железном каркасе. Сверху водружён старый грузовой бензобак, в который вварена труба с краном и распылителем. Вода в нём почти горячая от солнца, но немного пахнет бензином. Из всех гигиенических средств есть только кусок засохшего потрескавшегося мыла.
Пока Васька отмывала Лёшку и мылась сама, Худая притащила откуда-то ворох пацанячих одёжек, и вскоре брат стал похож на местного автодикаря — в драной куртеечке, с платком на шее и очках-консервах. Для полноты образа он нацепил через плечо кусок пустой пулемётной ленты, выброшенной, видимо, по причине её безнадёжной ржавости.
— Настоящий маленький рейдер, — одобрила девушка. — Пойдёмте пожрём.
Василиса теперь и сама вполне сливалась с местностью — доставшаяся ей одежда была почти чистой, но уж очень вольного стиля. Потёртая кожа, драный топ, штаны с кожаными накладками, старые растоптанные берцы. Дикая разбойница.
— Слушай, — спросила она Худую, — а та женщина, на въезде… Которая с автоматом. Она говорила про «продажу»…
— А, эта. Она просто сука. Не обращай внимания. Мы людьми не торгуем. Ну, почти. Разве что какие-нибудь богатые говнюки попадутся, тогда можем выкуп взять. А работорговцев мы на колеса наматываем, говённый они народец.
— А что с нами теперь будет?
— Это Бадман решит. Он тут главный. Вот вернётся из рейда и решит.
— Он злой? — спросил Лёшка.
— А кто тут добрый? — ответила вопросом на вопрос девушка.
Глава 6. Злой и страшный Бадман
Покормили их в ближайшем баре, который представляет собой просто ржавый навес. Там жарят мясо на ржавой решётке над ржавой бочкой. О происхождении мяса Василиса решила не спрашивать. К мясу Худая взяла пива. О каких-либо других напитках сплошь татуированному и покрытому шрамами владельцу заведения известно не было: «Пиво или ничего». Дети выбрали «ничего», хотя жёсткое, жилистое, обгорелое сверху и не прожаренное внутри мясо на чёрствых лепёшках — блюдо, которое хотелось чем-нибудь запить. Васька пробовала однажды пиво, и ей не очень понравилось — горькое и в голове потом странно. Но оно хотя бы выглядело привлекательно — прозрачное, янтарное, с пузырьками. То, что налили Худой, оказалось мутным, жёлтым, с какими-то хлопьями и вообще без пены. Пахло от него кислятиной. Такое даже пробовать не хотелось.
По тому, как тщательно и печально девушка отсчитывала монеты, Василиса догадалась, что с деньгами ситуация не очень.
— Ты не обязана нас кормить, — сказала она.
— Я, блин, вообще никому ничего не обязана. Поэтому делаю только то, что хочу! И раз я купила вам жратвы, то захотела этого. Что непонятно?
— Всё понятно, извини.
— Может быть, сытые дети раздражают меня меньше… — буркнула Худая.
— Эх, — сказал Лёшка с завистью, — делать только то, что хочешь! Свобода — это круто!
— Эй, пацан, — внезапно вмешался бармен, — свобода — это не только когда можно не умываться. Свобода — это когда ты сдохнешь, а всем насрать.
— Очень педагогично, Пирим, — вздохнула девушка. — Давай, объясни мальцу, как жить надо. Ты же у нас лучший пример.
— А что, Худая, — вскинулся татуированный, — скажи, не так? Вот ты, например, просто однажды сдохнешь в рейде. Или даже без рейда, в пустошах, когда твой всратый древний мот опять сломается. А я буду жарить мясо и наливать пиво следующей худой дуре, которая решила, что она крутая, свободная и проживёт свою короткую никчёмную жизнь, как мужик.
— И как я, по-твоему, должна жить, Пирим? Ну давай, расскажи мне, дуре! — Худая явно начала закипать.
— Так, чтобы оставить после себя что-то, кроме трупов. Последним из которых станет твой собственный. Девушки не должны жить с колёс и питаться с добычи, одеваться в драньё и таскаться с оружием.
— А что должны девушки? Ну, скажи.
— Ты знаешь. Рожать и растить детей.
— То есть, стать Толстой, как те коровы? — Худая махнула рукой в сторону.
Василиса повернулась и увидела важно шествующую троицу — в настоящих белых платьях. Правда под юбками видны растоптанные ботинки, на плечи накинуты кожаные куртки, да и обтрёпанные грязные кружева внизу несколько портят впечатление, но платья есть платья. Три женщины вышагивают по пыли важно, придерживая подолы пышных юбок, поддерживая друг друга под локоток, а одна даже несёт ажурный белый зонт. И все трое довольно полные. Не толстые, но упитанные такие, полногрудые, щекастые, пышущие сытостью и довольством.
— Это, Пирим, по-твоему, жизнь?
— А что жизнь, Худая? Грабить караваны, пока не сдохнешь? Как соседка твоя? И её соседка до тебя? Знаешь, сколько вас, Худых-безымянных, сменилось в этой будке, пока я тут за стойкой стою?
— А знаешь, почему? — зашипела на него девушка. — Потому что ты, Пирим, сцыкло позорное! Пока ты тут стаканы протираешь — говённо, кстати, протираешь, они вечно грязные, — в рейды ходят Худые!
— Ах ты, бродня костлявая! — он схватил девушку за куртку и притянул к себе.
— Не тебе меня в трусости обвинять!
Худая смотрела в его глаза без испуга.
— Да поди ты к чёрту! — ответила она зло. — Нехрен меня жизни учить!
— Эй, сеструха, этот козёл тебя домогается, что ли? — раздался весёлый нетрезвый голос сзади.
— Нет, Оторва, — оттолкнул Худую Пирим, — просто за жизнь разговорились. Нужна мне твоя сестра бестолковая…
— Смотри мне! Я за сестрицу тебе уши отрежу, засолю и заставлю подать к пиву!
— Очень страшно, ага… — буркнул бармен, возвращаясь за стойку. — Я вас, таких, знаешь, сколько видел? И где вы все…
Оторва с Худой похожи, но старшая сестра раскрашена устрашающим чёрным макияжем, одета в чёрный топ и кожаные штаны, а на плече держит автомат.
— Надо же, ты живая! — хлопает она по плечу младшую. — А то пока погоня, пока перестрелка, смотрю — а тебя нет.
— Я раньше отстала, мот гавкнулся. А вы как сходили?
— Удачно! Сейчас притащат трофеи, сама увидишь. А ты, значит, опять мимо доли?
— Чёртов мот. Старое барахло, вечно ломается, едет медленно, бензина жрёт ужас сколько! Замкнутый круг какой-то — на старом моте я ни черта не зарабатываю, а пока не заработаю — хрен куплю новый мот…
— Да уж, не прёт тебе, сеструха! А я с этого рейда неплохо подниму — там пять машин почти небитыми взяли. Серьёзные тачки, броня, электротяга на зорах!
— На зорах! — аж застонала Худая. — Это же деньжищ кучища!
— Отсюда и до неба, сеструха! Отсюда и до неба! И моя доля там есть! А твоей — нету! Ничего, будет и на твоей улице лужа, и упадёт туда сундук с хабаром. Ой, а что это за прелесть?
Лёшка кормит мясом шмурзика, отрывая кусочки от своей порции.
— Это Мурзик, — сказал он гордо.
— Ух ты, какой смешной! Можно погладить?
— Конечно.
Рейдерша бросила на землю автомат, присела на корточки перед Лёхой и с восторгом запустила обе руки в длинный шмурзиковый мех.
— Ой, какой он тёплый! А какой мягкий! А какой пушистый! Не продаёте?
— Нет! Ни за что! — замотал головой Лёшка.
— И правильно, — согласилась Оторва, — я бы тоже не продала. Пойдёмте встречать рейд! Они уже на подходе.
В лагерь, рыча моторами, дымя и сигналя, втягивается колонна. Впереди гордо катится грузовик с таранным бампером, к нему прицеплена колёсная платформа, на которой поперёк, свесив по бокам колёса, стоят четыре знакомых внедорожника. К силовым бамперам примотаны цепями солдаты. Их лица разбиты, одежда покрыта кровью и пылью. Большой пикап тащит на буксире броневик, на его крыше сидят несколько рейдеров.
Центральный проезд заполняется вышедшими встречать рейд. Василиса ожидала приветственных криков и ликования, но все молчат, пока в ворота не въезжает последняя платформа. На ней лежат аккуратно сложенные мёртвые тела.
— Поприветствуем наших братьев, чьи колёса совершили последний оборот! — раздался усиленный динамиками голос.
Его обладатель стоит на огромном капоте переднего грузовика, держа в руке микрофон.
Рейдеры вдоль дороги опускаются на одно колено и замирают так, пока платформа не проезжает мимо. Тел много, видимо, военная колонна оказала сопротивление.