– Поднимите меня, – приказал он по-овдейски лакеям.
Те с двух сторон подхватили своего господина и аккуратно поставили на ноги. Перед этим парень положил футляр на стол, бриллианты игриво подмигнули Нинодии мерцающими гранями.
– Не возражаешь, если я присяду?
Ответа он не стал дожидаться, и его усадили в кресло. В ее любимое кресло.
Нинодия, про себя ругнувшись, опустилась на скрипучий диванчик.
– Хитрозадый ты, Дитровен. Не можешь раскаяться в дурном поступке, вот и решил, как говорится, не в дверь, так в окно? Думаешь, ты на мне женишься, и дальше как-нибудь выкрутишься-откупишься от своего недуга, и эта женитьба заместо раскаяния тебе зачтется? В особенности если я сама начну хотеть, чтобы муженек выздоровел?
«И если сама попрошу об этом песчаную ведьму – ты ведь, хитрожопый старый хрыч, на это рассчитываешь?» – дополнила она про себя.
– Нинодия, ты же умная женщина, – страдальчески вздохнул Брогвер. – Я сожалею, что пришлось так поступить… тогда... Но это от меня не зависело, на меня надавили, я поддался уговорам и давлению. Ты оказалась для них самой подходящей мишенью. Если бы они знали, что ты агент Ложи, все было бы иначе, с иностранными агентами работает другое ведомство.
Нинодия фыркнула:
– Была я агентом или нет – какая разница? Это все равно была я, Дитровен. И вы, пшорское отродье, вместе с ногами всю мою жизнь поломали!
Он безропотно проглотил «пшорское отродье». Опять вздохнул. И снова заладил свое:
– Когда ты станешь моей супругой, ты ни в чем не будешь нуждаться – ни в деньгах, ни в самых лучших артефактах для протезов. Я вижу, у тебя здесь тесновато, другое дело особняк или просторная квартира на весь этаж…
– Нет уж, не хочу я в Овдабу. Глянешь в окно – пасмурно, зимой холодина, лето паршивое, да и народишко жлобы окаянные. Не дождешься.
– Кто тебя неволит? – в его внимательных тускловатых глазах что-то блеснуло – видно, решил, что невеста вот-вот заглотит наживку. – Живи в Аленде. Я буду часто бывать здесь по коммерческим делам, собираюсь приобрести недвижимость, сейчас много конфиската выставлено на аукционы. Ты не составишь мне компанию на просмотрах? Я хотел бы взять то, что тебе понравится, если ты примешь мое предложение.
«Ох, как сладко поешь...»
– Сегодня я вторгся без приглашения, – добавил Брогвер. – Не смею больше отнимать у тебя время. Не согласишься ли завтра пообедать со мной в «Золотом блюде»? Я не тороплю тебя с решением…
Букет он сунул лакею, тот с поклоном положил цветы на вытертую до лысых пятен бархатную скатерть.
После этого Брогвера снова подхватили под руки, подняли и повели к двери.
– Эй, ничего не забыл? – бросила вдогонку Нинодия.
– Это подарок, независимо от твоего решения, – повернув голову, отозвался жених. – Прошу тебя, подумай.
Что ж, на такой ответ она и рассчитывала. Эти бриллианты стоят целое состояние, если продать или заложить – она год проживет, ни в чем себе не отказывая.
Хлопнула входная дверь.
– Уф, давно со мной такого не было…
Она снова почувствовала себя той самой Плясуньей, которая когда-то кружила головы кавалерам. Но замуж ее денежные мешки даже в ту пору не звали. Если она попадется на этот крючок… А если подойти с умом? В Овдабу ни ногой, и чтоб этот старый прохвост до свадьбы поклялся богами и псами, что ничем ей не навредит, и чтоб открыл на ее имя банковский счет, и купленный в Аленде особняк пускай на нее оформит, а этот домишко можно будет сдавать внаем…
Нинодия поднялась с диванчика, вытащила из буфета пузатую бутылку зеленого стекла. Согнав муху, нацедила в липкую после прошлого раза рюмку горького ликера. Она подумает. Она хорошенько подумает, а потом скажет Дитровену о своем решении.
Городок Иш встретил Дирвена рыбной вонью, лаем бродячих собак и смачной руганью на пристани, где спозаранку что-то разгружали. Он не собирался задерживаться в этой дыре, ему надо в Речурах – оттуда уходят корабли на Оборотный архипелаг.
Используя «Ключ Ланки» и «Мимогляд», раздобыл еды, разжился новой одеждой и клухамским словарем-разговорником.
Остров Клухам не относится ни к Великому материку, ни к Оборотному архипелагу, он лежит на полпути между тем и другим. На той же долготе, только южнее, в тропиках, есть еще остров Нидарбе, тоже изрядных размеров.
Клухам – торговое королевство на пересечении морских путей, там толчется народ отовсюду, можно затеряться.
Словарь попался четырехязычный: бартого-ларвезо-аснагисо-клухамский, изданный на Клухаме специально для гостей с материка. Полезная штука, это Дирвен признал, при всем своем неуважении ко всяким там книжкам.
Недоумок Шунепа, если выжил после Харменгеры, наверняка его сдал, поэтому колпак с бородой на помойку. Он теперь бартожец.
Стащил в лавке женский парик, обрезал косы – получилась годная шатенистая шевелюра. За очками с коричневыми стеклами пришлось лезть в аптеку, заодно запасся бинтами и мазью для лопнувших волдырей.
И денежные запасы пополнил, но все подчистую выгребать из касс в ишских лавчонках не стал, чтобы не сразу заметили недостачу. Теперь на вокзал и первым же поездом в Речурах.
Погоня висит на пятках, но чворка дохлого они получат, а не Повелителя Артефактов.
Хенга проснулась от холода. Ясно, что она не в Черугде и не в Ляране.
«Значит, все-таки Дирвен?..»
Ландшафт под облачным небом серебрился, словно гобелен, на который не пожалели серебряных нитей.
Стуча зубами – и вовсе не метафорически – Хенга натянула шерстяные штаны поверх хлопчатобумажных и теплую куртку, повязала на бритую голову платок. Все это было скатано в узел и привязано к котомке, которая переместилась вместе с ней. Ноги тоже замерзли, но у нее были шерстяные носки. Зашнуровала ботинки и лишь потом огляделась.
Незнакомая холмистая местность, на востоке блестит река, в той же стороне синеватым контуром тянется вдоль горизонта горный хребет, над которым едва взошло солнце. Вершины сверкают, словно хрустальные – вероятно, ледники. Возле реки скопление домишек, над трубами дымки. В отдалении виднеется еще одна деревушка, и еще, на другом берегу. А холмы вокруг покрыты сероватым вереском, он волнуется на ветру и как будто мерцает.
Можно не гадать, что это за местность. Ширрийский серебристый вереск растет только в Ширре, с которой Овдаба граничит на востоке.
Хенга сглотнула горький комок. Откуда взялась горечь? Принесло из деревушки вместе с дымом.
Да, она хотела сюда попасть, но старалась об этом не думать. Решила, что побывает здесь когда-нибудь потом. Попросту боялась, что начнет расспрашивать, и ей покажут памятный камень на кладбище.
Но раз она здесь, теперь ей одна дорога – в деревню у реки.
Перед тем как направиться вниз по тропинке, вытащила из-под ворота бронзовый храмовый медальон с ящерицей, надела поверх куртки. Чтобы никаких вопросов по поводу того, кто такая: она служит Зерл, все остальное не важно. Ширрийский она в свое время учила, как и все службисты Министерства благоденствия. Хотя бывать в Ширре или на восточной границе ни разу не доводилось, Хенгеда Кренглиц специализировалась на Ларвезе.
Огороды заплатками на пологих склонах, там-то ей и встретились люди – две старухи и подросток.
Активировав языковой амулет, Хенга поздоровалась по-ширрийски. Деревенские глядели настороженно: почем знать, зачем явилась служительница Неотступной – с добрыми намерениями или, может, ей велено кого-то убить?
– Мира и достатка вам, и милости Зерл во всех ваших начинаниях. Я разыскиваю достойную женщину по имени Нимче Кьонки, живет ли такая в вашей деревне?
Старые ширрийки чуть оттаяли, если «достойную» – значит, всяко не убивать. А у Хенги поросшая травой земля заколебалась под ногами: вот сейчас ей покажут, где тут деревенское кладбище… Хотя с чего бы такая реакция, ведь она свою родную мать ни разу не видела и до недавних пор не подозревала о ее существовании. Но в детские годы порой возникало отчаянное недоумение: «Разве мама меня не любит? Вот если бы мама меня любила...» Даже в голову не приходило, что госпожа Кренглиц ей вовсе не мама. Хотя было ощущение – что-то не так. Иной раз даже плакала, но об этом никто не знал, будущая шпионка еще тогда умела скрывать свои чувства. Вдобавок подросшей Хенгеде объяснили, что любовь и уважение надо заслужить, а для этого надо стараться, надо хорошо учиться, надо все делать аккуратно, ты ведь Кренглиц, ты будущая службистка, и если тебе кажется, что тебя недостаточно любят – значит, пока еще не заслужила, плохо старалась.
– Нимче с внучонком вон в том доме живут, – показала одна из старух.
От облегчения Хенга улыбнулась, и эта не подконтрольная ей улыбка окончательно успокоила собеседниц по поводу ее намерений.
– А остальные где? Если у нее внук, значит, есть еще сын или дочь?
– Дочка ее с мужем, он был хороший парень, из деревни на том берегу, позапрошлой весной утонули, – поведала ширрийка в темном платке с вышитым цветными нитками оберегом. – Он рыбачил, она ему поесть принесла, а кто-то из речных возьми да и расшатай под ними лед. Добрых им посмертных путей. А до этого у Нимче еще одна дочка была, когда она в Овдабу на заработки ездила, там и родила от хозяина, да овдейцы у нее ребенка забрали, как у них водится. Вернулась сама не своя, потом вышла замуж за Бурчо Баркунаки, он семь лет назад помер. Он был из пограничников, его ранили, увечный вернулся. Теперь у Нимче никого не осталось, кроме внучонка Твени, зато она работящая, и мы помогаем чем можем.
Поблагодарив, Хенга пошла к указанному дому. Затылком чувствовала, что все трое смотрят ей вслед.
Не развалюха, но и добротным домишко не назовешь. На изгороди-плетенке сушится штопаная одежда, под старым дощатым навесом подвешено с десяток копченых рыбин. Ставни распахнуты, оконные створки приоткрыты – в частом переплете мутноватые стекла, а кое-где вместо них дощечки. Зато и на ставнях, и на двери, и на стенах честь по чести нарисован обережный орнамент. Пахнет кашей, изнутри доносятся голоса: