Издали было видно, что шатер установлен кособоко – но ведь до сих пор не развалился... Впрочем, это всего лишь спасительные посторонние мысли, за которые держишься, как за перила на большой высоте.
Он знал, как это делается. Всегда знал. Магический импульс плюс волевой импульс. Вдобавок определенные движения кистями рук, помогающие совместить и сфокусировать импульсы.
Руки дрожали. Всего лишь дрожали, хотя в прошлый раз он закатил истерику с диким воем. Правда, тогда он находился в облике и вел себя соответствующим образом. К тому же Врата Хаоса открывал не он, а Тейзург. Если открываешь сам, волей-неволей приходится контролировать и ситуацию, и себя.
Дрожь не помешала ему сделать все необходимое, и над ближайшим барханом обозначился дверной проем. Потом возникла и сама дверь, похожая на дверь старого заброшенного дома, начала открываться – медленно, едва ли не со скрипом. Хотя нечему там скрипеть. Это всего лишь видимость: мозг на привычный лад интерпретирует сигналы, поступающие извне.
Хеледика придвинулась ближе, теперь они стояли плечом к плечу.
Старая тяжелая дверь наконец распахнулась. За ней что-то зыбилось, клубилось, перетекало, затягивало, словно воронка… Хотя никакой воронки там тоже нет, как и дверного скрипа, как и самой двери.
Он вытащил из кармана первый мешочек с фрагментами Огрызка, размахнулся и швырнул в проем. Мешочек исчез. За ним последовал второй.
– Вот и все. Теперь никто ничего не восстановит.
Встряхнув кистями, Хантре выполнил обратные действия, и дверь так же медленно начала закрываться. Когда Врата Хаоса исчезли без следа, оба, как подломленные, уселись на песок.
Безоблачное небо, тускло-желтая пустыня в пятнах зелени. Случайный мазок фиолетовой краски посреди этой вечной картины – одинокий шатер.
– Как прекрасен наш мир, – охрипшим голосом сказала Хеледика. – Я должна была это увидеть, чтобы еще сильнее это понять.
Магичка Пакина Сконобен, прибывшая из Куртавы – небольшой страны, граничащей с Бартогой и Руфагрой – без проволочек получила место на таможне. Держалась она со всеми обходительно и деловито, не проявляя желания сойтись с кем-нибудь поближе. Впрочем, ей покровительствовала влиятельная придворная дама Веншелат. О последней ходили слухи, что на самом деле она амуши на службе у князя-мага, но те немногие, кто видел ее без вуали, говорили, то никакая это не амуши, а привлекательная девица лет двадцати пяти. Светлокожая, волосы цвета ржавчины, на носу веснушки. Не иначе, от кого-то скрывается, вот и ходит закутанная, и имя себе придумала на сурийский манер. Хотя кто ж ее тронет, если она под защитой Тейзурга. Об этой Веншелат много всякого болтали, и догадки строили самые разные, а невзрачная тихоня Пакина Сконобен ни у кого не вызывала особого интереса.
Тунанк Выри это вполне устраивало. Арнахти жив, и пусть маловероятно, что он явится в Лярану – ему бы сейчас держаться подальше от могущественного врага – лучше избегать намеков на свое прошлое. Ничего общего с Руфагрой и Нангером. Вот и решила выдавать себя за куртавянку: в Нангере она видела приезжих из Куртавы и кое-что читала об этой стране, а если понадобится говорить на тамошнем языке – для мучахи это проще простого, как и для всякого представителя волшебного народца.
Выйдя в первый раз вместе с Веншей на утренний солнцепек, она как будто окунулась в горячий золотистый сироп.
Амуши, флирии и скумоны плохо переносят морозы. Унавы и варфелы на жаре растают, как снеговики, потому и прячутся летом в горных ледниках. Тухурвы, гнупи и вывырики обитают в средней полосе: не сказать, чтобы зной или стужа могли их убить, но так заведено. А мучахи встречаются и в северных широтах, и в тропиках – так же, как русалки и древоны, пшоры и снаяны, хонкусы и сойгруны. Другое дело, что мучахи редкий народец, и люди всегда не прочь заполучить их волшебные кисточки. Поэтому без маскировки никуда, тем более, если ты поселилась в человеческом городе.
– Ежели что, город тебя выручит, я с ним об этом договорилась, – заговорщически подмигнула Венша – она, как истинная амуши, на все смотрела, как на развеселую игру. – Главное, не куксись, это ему не понравится. Ты ведь знаешь о том, что города так или иначе похожи на своих основателей? А этот город основал Тейзург – ну, ты с ним уже знакома. Бояться можешь, где ж это видано, чтобы мучаха ничего не боялась? Если ты вдруг перестанешь бояться, сама понимаешь, чем это закончится. И очень скоро закончится, потому что тогда ты перестанешь быть мучахой – а значит, тебя унесет с путей народца на иные пути.
Тунанк Выри несколько раз кивнула, торопливо и испуганно. Она совершенно не представляла себя не мучахой, а кем-нибудь другим.
– Поэтому бойся на здоровье, только не вздумай быть жалкой – этого мы с городом не поймем.
Она снова кивнула, соглашаясь: быть жалкой незачем.
– И вот тебе подарочек, – из травяной шевелюры Венши выпорхнул мотылек величиной с ячменное зернышко, уселся мучахе на мочку уха и прикинулся перламутровой клипсой. – И еще один. Если вдруг попадешь в беду, они мне об этом сообщат. Но я не думаю, что ты не сегодня-завтра вляпаешься, ты ведь умная. А если случится что-нибудь сногсшибательное, пошли их ко мне с весточкой.
Мучаха в третий раз понятливо кивнула. Обмениваться мыслевестями могут люди-волшебники, для народца эта магия недоступна, вот и приходится изобретать свои способы.
Полторы восьмицы спустя она освоилась. На свою таможенную службу выбиралась в усхайбе или в неброском платье и шляпке с вуалью, при этом то и дело плела отводящие чары, чтобы люди обращали на нее поменьше внимания. Натащила к себе в комнату всякой пестрой всячины и навела там любимый мучахами беспорядок. В придачу к верблюжьему молоку и чаю пристрастилась к халве, которую привозили в Лярану караванщики: ей всего-то и нужно две-три чайных ложки, зато какое блаженство! Торговцы, не желавшие платить пошлину, иной раз пытались всучить ей взятку мадрийским серебром, но равнодушная к деньгам мучаха вежливо отвечала им, что законы надобно соблюдать.
Думая о ковре, она все больше ощущала себя его частицей – крохотной фигуркой среди вытканных разноцветных красот, завитком в одном из его узоров.
Уснуть в полдень – пусть не под знойным олосохарским солнцем, а под пологом криво поставленного шатра – и сразу провалиться туда, где бескрайний стылый океан, и по черным льдинам то ли катится светлая бусина, то ли ползет подбитый мотылек. А здешнее небо… Нет здесь никакого неба: сплошная неопределенность, которая с одинаковым успехом может быть и верхом, и низом, и чем угодно.
Теперь он понимал, где находится: это Несотворенный Хаос в одном из своих бесчисленных проявлений. А если бы не пришлось самому открывать Врата, чтоб избавить Сонхи от наследия давней войны, может, и в сотый раз бы не понял… Просто не рискнул бы понять. Много ли увидишь, если смотреть, зажмурившись? Пусть даже во сне.
Зато сейчас он не жмурился – и наконец-то разглядел, кто ковыляет по расколотым льдинам, с трудом перебираясь через трещины. Не мотылек и не бусина. К тому же странников двое.
Тот, который идет, напоминает сонхийского стига, хотя это не стиг – скорее, лошадиный или собачий скелет. А на спине у него сидит, сгорбившись и обнимая то ли пса, то ли коня за шею, человек с котомкой за плечами. Пальцы сцепил в замок, ноги скрестил под костяной грудной клеткой: словно для того, чтобы никакая сила не оторвала его от спутника. Их окружает слабое мерцание, как будто они находятся внутри небольшого светящегося пузыря, поэтому и можно издали принять за бусину.
И что-то с ними не так…
Для того чтобы не сгинуть в Несотворенном Хаосе, надо быть Созидающим. Для всех остальных это смертельно. А в этой паре Созидающий только один. Всадник. Тот, кто везет его на себе, к числу Созидающих не принадлежит – но до сих пор не потерял облик, не исчез без следа.
Потому что его защищает мерцающая сфера. Сила любви, неподвластная Хаосу.
«Любовью» много всякого называют, и нередко речь идет о чем-нибудь таком, что по своей сути не имеет с ней ничего общего. А истинная любовь как свет. Иногда этот свет можно увидеть.
Неизвестно, как эти двое очутились на путях Несотворенного Хаоса (смутное представление: один не захотел бросить другого), неизвестно, куда направляются, но, похоже, они заблудились.
«Я должен им помочь», – с этой мыслью Хантре проснулся.
Приподнялся на локте, мокрый от пота, нашарил под боком фляжку, сделал несколько глотков теплой воды. После этого связался с Тейзургом: «Мне нужен бубен. Настоящий шаманский бубен. Лучше из кожи осужарха, они вроде считаются в Олосохаре самыми надежными».
«Зачем, позволь полюбопытствовать?»
«Нужен. Просто раздобудь такой поскорее и передай мне через кладовку».
Было ощущение, что об этом сне не надо рассказывать ни Эдмару, ни Хеледике. Ни кому бы то ни было.
Нинодия с тоской вспоминала Серебряного Лиса: был у нее один закадычный друг, да и тот сгинул. Не с кем теперь душевно поболтать за рюмочкой. Смуглые придворные дамы по-ларвезийски ни бельмеса, а по-ихнему Нинодия объяснялась кое-как. Да и непривычные они к беседам за рюмочкой – все больше чаи распивают, здесь тебе не Аленда.
Из остальных к ней порой захаживала лекарка Ринальва, заправляющая в ляранской лечебнице. Кошмарная госпожа Хармина и загадочная дама Веншелат при ее появлении убирались с глаз долой – словно листья, подхваченные ветром, и даже сам Тейзург перед ней как будто немного робел. Нинодию эти визиты тяготили: ничего хорошего от Ринальвы не услышишь.
Зинта тоже не одобряла ее пристрастия к винишку, но Зинта добрая: закроется за ней дверь – и можно выкинуть из головы, что она тебе наговорила в сердцах. А Ринальва врывалась, как зимняя стужа в распахнутое окно. Хотя она, как и Зинта, служительница богини Милосердия. Но где Ринальва – и где это самое милосердие?! Только и остается прятаться от нее, как эти две демоницы, Хармина и Веншелат. Так ведь найдет, ежели поставит себе такую цель.