В середине XVII века восточная Украина вошла в состав Московского царства, и значительное количество киевских ученых, монахов, священников вступили в более тесный контакт с московским духовенством. Украина в тот период играла роль важного проводника западного влияния. Западом в Московском царстве в допетровское время активно интересовались, понимая, что оттуда многое можно заимствовать – начиная с военного дела и заканчивая науками. И одновременно Запада боялись. Там жили католики – непонятные, опасные люди. А с Украины, прежде входившей в состав Польши, пришли свои, православные, но знакомые с западными идеями и явлениями, – и таким образом Украина принесла с собой более-менее безболезненное западничество.
В кружке Стефана Вонифатьева стали появляться киевские священники, которые, конечно, поддерживали Никона в его желании реформ. Вскоре Никон стал патриархом и убедил царя в необходимости реформировать обряды и исправлять книги. К «книжной справе» Никон привлек польских книжников, знавших греческих язык, а за основу он разрешил им взять итальянские перепечатки. Аввакум же и его сторонники считали эти издания неавторитетными и имеющими искажения.
В какой-то момент спор этот стал выглядеть схоластическим и отвлеченным от жизни. С тем, что ошибки надо исправлять, соглашались все. Однако вскоре разногласия и неприятие реформ Никона превратились в вопрос жизни и смерти. Сотни тысяч людей, впоследствии названных старообрядцами, были готовы пострадать за свою правоту.
Иногда читаешь обо всех этих преследованиях старообрядцев (о казнях, пытках), смотришь на несгибаемую боярыню Морозову с картины Сурикова, которую отправили в ссылку, где заморили голодом, и удивляешься: неужели это всё настолько серьезно? А восстание Соловецкого монастыря, монахи которого в течение нескольких лет отказывались подчиниться новым правилам? Неизвестно, сколько лет еще они продержались бы, если бы не предательство; когда же монастырь пал, их подвергли ужасающим истязаниям. А старообрядцы, которые уходили в сибирские леса и устраивали самосожжения, только чтобы не креститься тремя пальцами вместо двух, сохранить за собой право молиться по старым книгам и не менять еще несколько обрядов? Иногда хочется сказать: «Да ладно! Ну перестаньте! Не так уж это важно!» Но оказывается, это невероятно важно. Их мир рушился в тот момент.
В Екатеринбурге я со своими учениками обязательно хожу в поразительный музей Невьянской иконы. Там собраны необыкновенные иконы, написанные старообрядцами. Собравший эту коллекцию предприниматель Евгений Ройзман рассказывает посетителям, сколь велика была роль старообрядцев на Урале. И мне нравится, как он объясняет тот конфликт школьникам, которые тоже, конечно, не понимают, что за изменения такие важные тогда произошли. Он говорит: «Представьте себе, вы приходите в церковь, а священник объявляет: “С сегодняшнего дня вышло приказание креститься кулаком.” – “Как кулаком?” – “А вот так, нам велели”. И, конечно, люди восставали против новшеств».
Аввакум был в числе тех, кто не собирался уступать Никону. Он начал обличать его, призывал народ не принимать новых реформ. Но несгибаемого Никона, однако, переубедить не удавалось. Он, например, приказал собрать неправильные, с его точки зрения, иконы и сам бросал их на землю и ломал – то есть совершал жуткое кощунство, по мнению огромного количества людей. Даже царь Алексей Михайлович, находившийся под влиянием Никона, смотрел на это с ужасом. Государь предлагал не разбивать иконы, а просто убрать их, но Никон не соглашался ни на какие уступки.
Бунтовщика Аввакума в 1653 году арестовали и поместили в подвал московского Андроникова монастыря. Там он провел без еды, на цепи, несколько дней. Арестовывали и многих других сторонников старой веры; кого-то из них по требованию Никона расстригли – то есть лишили сана. В одном из очень ярких эпизодов своего жития Аввакум пишет: «Таже меня взяли от всенощнаго Борис Нелединской со стрельцами; человек со мною с шестьдесят взяли: их в тюрьму отвели, а меня на патриархове дворе на чепь посадили ночью. Егда ж россветало в день недельный [то есть в воскресенье], посадили меня на телегу и ростянули руки, и везли от патриархова двора до Андроньева монастыря и тут на чепи кинули в темную полатку, ушла в землю, и сидел три дни, ни ел, ни пил; во тьме сидя, кланялся на чепи, не знаю – на восток, не знаю – на запад [то есть молился в темноте, не понимая, куда нужно обращаться]. Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно. Бысть же я в третий день приалчен [измучен голодом] – сиречь есть захотел, – и после вечерни ста предо мною, не вем-ангел, не вем-человек, и по се время не знаю, токмо в потемках молитву сотворил и, взяв меня за плечо, с чепью к лавке привел и посадил и ложку в руки дал и хлеба немножко и штец похлебать, – зело прикусны, хороши! – и рекл мне: “полно, довлеет ти ко укреплению!” Да и не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало! Дивно только – человек; а что ж ангел? ино нечему дивитца – везде ему не загорожено». Не знаю, действительно ли Аввакум верил в то, что к нему приходил ангел. Однако надо сказать, что не только из-за веры, но и благодаря невероятной мощи его личности он везде получал помощь. Так, в земляной тюрьме Пустозерска (за Полярным кругом) всегда находились люди, которые подпадали под его обаяние и помогали ему.
Через три дня Аввакума снова привели к царю, который всё это время надеялся его уговорить – ведь Никон требовал расстричь непокорного протопопа. Но Аввакум отказался уступать, и его отправили в ссылку – в восточную Сибирь, в Забайкалье. От Москвы это и сегодня неблизко, а в тот момент казалось абсолютно диким, страшным местом, до которого невероятно долго добираться. Вместе с женой и детьми Аввакума прикрепили к отряду, который возглавил воевода Афанасий Пашков, отправленный на завоевание Даурии. И на целых шесть лет Аввакум попал в зависимость от Пашкова. В какие-то моменты обстоятельства складывались хуже, в какие-то были лучше. В Тобольске он, кажется, даже мог служить, и люди прислушивались к нему. Позже они двинулись еще дальше на восток, спускались в лодках. И однажды Аввакум с воеводой поссорились, и Афанасий выкинул семью протопопа из лодки. Они пошли по берегу пешком. Снег, холод, голод. Двое маленьких детей у них умерли. Невероятное мучение продолжительностью в шесть лет. Наверное, самый знаменитый отрывок из «Жития протопопа Аввакума» – как раз рассказ о жизни в Даурии: «Было в Даурской земле нужды великие годов с шесть и семь, а во иные годы отрадило. А он, Афонасей, наветуя мне, беспрестанно смерти мне искал. <…> привели ко мне баб бешаных [больных]; я, по обычаю, сам постился и им не давал есть, молебствовал, и маслом мазал, и, как знаю, действовал; и бабы о Христе целоумны и здравы стали. Я их исповедовал и причастил. Живут у меня и молятся богу; любят меня и домой не йдут. Сведал он, что мне учинилися дочери духовные, осердился на меня опять пущи старова, – хотел меня в огне жжечь: “ты-де выведываешь мое тайны!” <…> Взял Пашков бедных вдов от меня; бранит меня вместо благодарения. <…> Запер их в пустую избу, ино никому приступу нет к ним; призвал к ним чернова попа [то есть никонианина], и оне ево дровами бросают, – и поволокся прочь. Я дома плачю, а делать не ведаю что. Приступить ко двору не смею: больно сердит на меня. Тайно послал к ним воды святыя, велел их умыть и напоить, и им, бедным, легче стало. Прибрели сами ко мне тайно, и я помазал их во имя Христово маслом, так опять, дал Бог, стали здоровы и опять домой пошли да по ночам ко мне прибегали тайно молитца богу.
<…> Таже с Нерчи реки паки назад возвратилися к Русе. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошедей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: “матушка-государыня, прости!” А протопопица кричит: “что ты, батько, меня задавил?” Я пришол – на меня, бедная, пеняет, говоря: “долго ли муки сия, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя до смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “добро, Петрович, ино еще побредем”». Спустя шесть лет Аввакума вернули в Москву. Тем временем Алексей Михайлович начал тяготиться огромной властью патриарха Никона – того, кого царь прежде называл своим отцом и «собинным другом», того, кто писал, что царская власть – это луна, а церковная власть – это солнце. В конце концов из-за мелкого конфликта Никон с возмущением отбыл в свою резиденцию, которую выстроил для себя на Истре, – в Новый Иерусалим. И объявил, что отрекается от сана патриарха. Он думал, что государь станет умолять его передумать, но тот жаждал от него отделаться. Был созван Вселенский собор, на который съехались православные патриархи из других стран. Больше года они занимались делом Никона. Его обвинили в том, что построенный им Новый Иерусалим – это проявление невероятной гордыни, потому что названия мест вокруг монастыря воспроизводят названия мест Святой земли; ему пеняли, что он стремился получить слишком большую власть. В итоге Никона признали виновным. Его лишили патриаршего достоинства и епископского сана и простым монахом отправили под Вологду, в Ферапонтов Белозерский монастырь. Там он сначала жил довольно неплохо, катался на лодочке, ел сладкие угощения. Позже его содержание ужесточилось.
Аввакум, возвращаясь в Москву, надеялся, что с падением Никона вернется старая вера. Однако осуждение Никона не означало отказа от его реформ. Царь рассчитывал на то, что Аввакум наконец прислушается к его увещеваниям и признает перемены. Его снова уговаривали, а он снова обличал никонианство, Никона, царя и всех, кого только можно, и отказывался подчиняться. И тогда вместе с другими проповедниками старообрядчества Аввакума отправили в последнюю ссылку – в Пустозерск, где посадили в земляную тюрьму, на цепь. Там он провел пятнадцать лет. Другим вождям старообрядцев вырвали языки, однако Аввакума не тронули. Люди к нему прислушивались, помогали ему. Он писал призывы к своим сторонникам, и те каким-то образом расходились по стране – значит, кто-то как минимум давал ему бумагу и чернила, а кто-то это распространял.