ВОЗМУТИТЕЛЬ СПОКОЙСТВИЯ
Шурочка вставала рано. Солнце еще не озаряло городские крыши, когда у изголовья ее кровати заводил свою звучную трель будильник. Девушка испуганно вскакивала и торопливо совала будильник под подушку. Брат ее, Борис, тоненько посвистывал носом на своем диване, за занавеской, и девушке каждый раз становилось весело от этого беспечного свиста. Открыв окно, выходящее на террасу, она сосредоточенно делала гимнастику, а потом шла на кухню, становилась в большой умывальный таз и, с трудом сдерживая визг, обливалась холодной водой.
В этот день будильник поднял Шурочку раньше обычного. Вскочив, она недоуменно подняла часы к заспанным глазам и сразу же вспомнила, что родители работают в ночную смену, и она является единственной хозяйкой в доме. Для того чтобы к возвращению матери успеть помыть полы и убрать в комнатах, она с вечера поставила будильник на час раньше обычного.
Хозяйничать Шурочка любила и умела: даже в напряженные дни подготовки к зачетам в институте она успевала справляться с домашней работой. Каждый день к семи часам утра все в доме было вычищено, вымыто, поставлено на свое место, в кухне шумел пышущий жаром самовар.
Шурочка подошла к окну и распахнула его. Утро только занималось. За окном еще стоял аромат июньской ночи — сизых, напитанных влагой цветов персидской сирени, пахучих фиалок, душистых листьев черной смородины и свежий запах росы. В воздухе текли тоненькие струйки тумана — словно теплый самоварный пар стлался по земле.
«Успею еще убрать… Можно и почитать немного», — подумала девушка.
Взбодренная холодным душем, она взяла с этажерки учебник геологии и, присев за низкий столик между принадлежащими Борису деревянными ящиками с рассадой, задумалась. Взгляд ее остановился на широкой физической карте страны. Сейчас она видела себя далеко от дома: то на высокогорном перевале Алтая, то в долине Пянджа — у подножия Памирских гор-великанов, а то на Урале или около ослепительных ледников Кавказа, откуда, захлебываясь в хмурых ущельях, рвутся к морю реки. Вокруг нее плыли, бесшумно обтекая скалы, снежно-белые облака, на дне пропасти струились дымки селений…
…Идет, идет по горам девушка в походном шлеме, с геологическим молотком в руках, — идет там, где и зверь не ходил — не мог ходить, где и птица не летала — боялась летать, где лишь ветер поет свои непонятные песни. Многие тайны и богатства гор откроет на радость народу неутомимая труженица, смелая разведчица земных недр — Александра Щукина.
— Алло! — вдруг раздался за спиной девушки резкий возглас.
Вздрогнув, Шурочка обернулась. Над подоконником поднялся остренький подбородок, над ним — облупившийся веснушчатый нос и зоркие глаза Олега Подгайного, приятеля Бориса.
— Чего тебе? — подходя к окну, спросила мальчишку Шурочка.
— Мне Бориса…
— Он спит.
— Велика беда! Толкни!
— Да зачем он тебе?
— По делу.
— Никаких дел у вас нет. Уходи! — строго сказала Шурочка.
Она не разделяла привязанности Бориса к этому беспокойному, надоедливому мальчишке.
В глазах Олега выразилось недоумение. Он руками нащупал внутренний край подоконника и, проворно подтянувшись, лег на локти, чтобы удобнее было вести переговоры.
— Слезай, слезай! — сердито прикрикнула девушка и решительно отошла к столу, давая понять мальчишке, что разговор окончен.
Обиженная мальчишеская физиономия исчезла.
Девушка раскрыла учебник, но в ту же минуту к ее ногам упал мокрый камешек. Она сердито подошла к окну. Мальчишка стоял у террасы и вопросительно смотрел на нее.
— Ну разбуди-и, — протянул он.
«Ох и упрямец же!» — подумала Шурочка и, с трудом растолкав брата, снова села за книгу.
В ту же секунду на улице раздался пронзительный призывный свист.
Шурочка возмущенно захлопнула учебник.
— Борис, ты слышишь? Ну и привычки у этого твоего… приятеля! Вместо того, чтобы назвать по имени, он говорит «Алло», к старшим обращается на «ты», свистит, как Соловей-разбойник!.. До каких же пор это будет продолжаться?
— Но ведь он тебя не оскорбил? — раздался из-за занавеса заспанный голос Бориса.
— Этого еще не хватало!
— Напрасно ты, Шура, на Олега сердишься. Он — занятный паренек.
— Да разве он тебе приятель? Он мальчик, ребенок, а ты уже взрослый. Тебе с ним дружить не совсем прилично. Ты бы со сверстниками дружил…
— Почему же неприлично? Я не нахожу.
Борис торопливо натянул домашние брюки, из которых он уже вырос, и, протирая глаза, вышел на террасу. Ссориться с Шурочкой ему не хотелось…
Олег ждал его около двери, приплясывая от горячего нетерпения.
— Долго ты спишь, — упрекнул он приятеля.
— Отсыпаюсь, — потягиваясь и поглядывая на нежно-голубое небо, ответил Борис. — Шурка — та страдает бессонницей… Ну да ей простительно: последний экзамен сдает…
Олег с опаской покосился на окно:
— Пройдем в сад?
— Тайна? — следуя за ним, подмигнул Борис. — Что-то ты рано больно…
— Да нет, сестра у тебя вредная… Настоящая злюка!
— Ну брось, она не злюка.
— Кто же сестру свою ругать будет, — глубокомысленно заметил Олег. — Каждый сестру свою любит. Впрочем, ладно, не в этом дело…
Олег остановился между кустов смородины, на которых было еще так много росы, что при каждом неосторожном движении с неподвижных матовых листьев бежали прозрачные ручейки. Даже в тонкое- кружево паутины, застывшее между кустами, нанизался мельчайший водяной бисер.
— Вот… — начал Олег. — Зашел я к тебе вчера вечером, а ты спал… Знаешь, наверное, что в Белые Горки, в спортивные лагеря, выезжают наши ребята из старших классов. Берут с восьмого… А Саша Никитин в этих лагерях будет инструктором работать…
— Говори про дело, — нетерпеливо предложил Борис, уже догадываясь о цели раннего визита приятеля.
— Охота и мне в лагеря поехать.
— Так я и знал! — возмущенно сказал Борис. — Нужно было шляться в такую рань по пустякам. Я спать хочу!
— Я гляжу, ты всю жизнь проспишь, — серьезно заявил Олег. — К тебе днем зайти — не застанешь: забьешься куда-нибудь в сарай и книги про картошку читаешь. А дело у меня, хотя и личное, но важное.
— Чем же я могу тебе помочь? — Борис сочувственно пожал плечами. — Ты для лагерей молод еще…
— Молод! — буркнул Олег, явно не соглашаясь с веским доводом Щукина. Он шмыгнул носом и задумался. Босая нога его, до черноты прокаленная солнцем, взрывала мягкую землю грядки. В резких движениях ее почувствовалась некоторая неуверенность.
— Понятно, молод, — примирительно сознался Олег. — Но выход есть.
Борис насторожился.
— Попроси Никитина, чтобы он взял меня.
Олег поглядел на Щукина в упор.
Борис засмеялся.
— Ишь ты! Хитрец!
— Что, не хочешь?
Голос Олега утратил напускную твердость. Борис уловил в нем испуг. С любопытством взглянув на мальчишку, который нетерпеливо ждал ответа, он понял, что отказать ему было бы стыдно.
— Ты уверен, что Никитин меня послушает? — подумав, спросил Щукин.
— Обязательно послушает! — с жаром воскликнул Олег. — Это же Саша Никитин! Он меня знает, будь покоен. Один раз в начале апреля, кажется, он даже паснул мне на тренировке мяч и крикнул: «Бей в угол!» А когда я не промазал, сказал: «Молодец!» Мы с ним минут пять пасовались, пока меня с поля не выгнали. Да если бы меня раньше перевели из школы Макаренко в вашу, я бы давно в чемпионах ходил! Тебе же очень просто оказать мне услугу, — возбужденно продолжал он. — Немного погодя пойдем с тобой на стадион… Кстати, ведь в десять часов школьная спартакиада начинается… Ух, красота! Ну, встретим Сашу… Ты, как знакомый, поздороваешься с ним, ну поговоришь о чем-нибудь… То да се. А потом скажешь: вот мой сосед… — Олег ткнул себя пальцем в грудь. — Хороший парень, между прочим. Хочет в Белые Горки поехать. Возьми его: он выносливый, боксом занимается, футболист. Пусть, мол, поучится у тебя, не велика беда, что только в седьмой класс перешел. Вот и все! А, Борис?
— Ты дипломат, — усмехнулся Щукин.
— Ну, согласен?
— Ладно уж… Взял на абордаж.
— Красота! — обрадовался Олег. — Значит, условились? А теперь мне еще в одно место успеть надо. — И он поспешным движением обеих рук резко раздвинул ветви смородины и исчез, нырнув в потайную, только ему известную лазейку в заборе сада. С потревоженных ветвей еще долго сыпались крупные капли росы.
Когда же улеглась и замерла листва ягодника, потревоженного Олегом, и наступила та особая, утренняя тишина, которая обычно бывает сразу же после восхода солнца, Борис с хрустом развел руки и зевнул так сладко и так громко, что от звука его голоса, казалось, качнулся темно-изумрудный, с капельками росы листок смородины. Тонкая, увенчанная звездочкой малиновых лепестков травинка под ногами Бориса, то ли помятая Подгайным, то ли поникшая под тяжестью влаги, вдруг вздрогнула и приподнялась. Борис присел на корточки. Травинка медленно расправляла свой упругий стебелек, а за ней так же медленно и упрямо тянулся вверх голубой, осыпанный мельчайшими водяными бусинками цветок… Листок смородины опять беспокойно дрогнул, хотя Борис сидел неподвижно. Капля росы, блестевшая на краю листка, заколебалась и, не оставив следа, скатилась на землю, сверкнув голубоватой искоркой. Тотчас же около ног Бориса быстро мелькнул яркий луч солнца, пронзил лист смородины, заблестел в слезинках росы и разостлался по саду веселой багровой полоской. Через несколько минут солнце осветило весь сад…
Борис засмеялся, окропил росой лицо, легонько ударил по нему веткой смородины и пошел к крыльцу напрямик по высокой, ало поблескивающей траве…
МАЛЕНЬКАЯ ТАЙНА
Олег не любил окольных путей. Он признавал только прямые дороги, которые быстрее приводят к цели. Поэтому Борис Щукин впервые в своей жизни проник на территорию стадиона через тайную лазейку в глухой стене, выходящей в парк. Сначала он колебался, стыдливо озираясь по сторонам, но Олег довольно-таки убедительно обосновал выгоды неприметной лазейки:
— Удобно, быстро и совершенно честно. Вход-то ведь все равно бесплатный.
И Борис полез в дыру.
Но когда Олег опять предложил Борису прямой путь — через непролазную низкорослую аллею акаций, тот решительно возразил.
Аллея тянулась вдоль восточной стены стадиона, преграждая путь к центральному полю. Чтобы попасть на трибуны, нужно было обогнуть ее. Так казалось Борису. Но Олег был иного мнения. План его был гениально прост. В десяти шагах, склоняясь над акациями, росли из одного корня две старые уродливые черемухи. Согнутые в дугу, они напоминали арку. Вскарабкаться на них и прыгнуть вниз по ту сторону акаций, по мнению Олега, не составляло никакого труда. Прекрасно понимал это и Борис. Но он ни на минуту не забывал, что на целых три года старше Олега. Кроме того, ему показалось, что за акациями кто-то разговаривает. Борис даже уловил девичий смех. И тогда-то Борис возразил.
— Знаешь, неудобно по деревьям лазить, еще нарвемся на кого-нибудь, — сказал он, прислушиваясь к голосам и смеху. — Аллеи все равно выходят на баскетбольные площадки, пройдемся.
— Вот еще! — буркнул Олег. — Зачем топать в обход, когда здесь — прыг и там. Да в этих местах и нет никого. Я стадион давно изучил, будь покоен: с детства ио «заборному билету» проходил. Оглянусь — никого нет, взбираюсь на дерево и с ветки на ту сторону прыгаю. Красота!
— Пожалуйста, не толкай меня… — мягко начал Борис, но Олег, сопя и шмыгая носом, уже проворно взбирался по стволу черемухи вверх. Беспомощно оглянувшись по сторонам, Борис неодобрительно покачал головой и полез вслед за Олегом.
— Ур-ра! — закричал Олег, миновав колючие верхушки акаций. — Измаил взят! А ну, карабкайся смелее, Борис! Красота!
Тут он взглянул вниз и увидел у себя под ногами знакомых девчонок — Женю Румянцеву и Людмилу Лапчинскую. От неожиданности Олег присвистнул и замер на месте.
— Что ж ты, прыгай, — предложила ему Людмила, — Да не убейся.
— Еще чего не хватало, — пренебрежительно протянул Олег и с чувством превосходства взглянул на подруг. — Не впервые. Отбегите, а то ненароком зашибу.
Он ловко прыгнул на песок дорожки и оглянулся. — Не обращай внимания, Борис, это свои.
Увидев Людмилу, Борис густо покраснел и, бросив на Олега укоризненный взгляд, камнем свалился вниз.
— Осторожней! — вскричала Людмила, невольно рванувшись к Борису. — Ушиблись?
— Н-ничего, — пробормотал Борис и торопливо вскочил с песка. — Прошу прощения…
— Тоже физкультурой занимаешься, Боря? — подмигнув Щукину, засмеялась Женя.
Сконфуженный Борис молча развел руками.
— Ну, пошли! — нетерпеливо крикнул Олег, махнув приятелю рукой. «Нечего даром время терять!» — означал его категорический жест.
Борис еще раз развел руками, кротко улыбнулся и быстро догнал Олега.
— Отчего же вы к нам не заходите, Борис? — крикнула вслед ему Людмила.
— 3-зайду, — заикаясь, ответил Борис куда-то в сторону.
Полтора года назад, во время новогоднего шахматного турнира, ученик школы имени Макаренко Всеволод Лапчинский, чемпион города по шахматам, проиграл Борису Щукину единственную партию. В тот же вечер он пригласил его к себе домой, чтобы «поиграть спокойно» с сильным противником. Тогда-то и познакомился Борис с сестрой Всеволода Людмилой, которая была старше ребят на год. Пока шахматисты не спеша обдумывали очередные ходы, Людмила молча сидела неподалеку и, как заметил Борис, внимательно, с любопытством разглядывала его. Борис проигрывал партию за партией, чувствуя, что «спокойно поиграть» не удастся.
— Да ты что? — недоумевал Всеволод. — Где твоя гибкая тактика? Тебя словно подменили!
Людмила встала, улыбнулась и вышла.
— А ну… — Борис смешал на доске фигуры. — Давай сначала!
И выиграл у Всеволода на двадцать восьмом ходу.
— А-а! — воскликнул Всеволод, оглянувшись и не заметив сестры. — Вон в чем дело! Молодец Борис! Почему же ты не выступаешь в турнирах? Играешь ты, поверь мне, не ниже как по первому разряду.
— Человек должен иметь только одну страсть, — скромно ответил Борис. — Я увлекаюсь ботаникой и агрономией.
Провожая Щукина, Всеволод просил его заходить. Борис не отказался, но про себя подумал, что еще раз зайти к Лапчинским вряд ли решится. Он ощущал какое-то боязливое волнение в присутствии этой красивой девушки, внимательные взгляды ее делали Бориса беспомощным. Играя с Лапчинским, он проклинал себя за то, что согласился идти с ним, и давал себе слово, что «больше никогда не позволит себе этой глупости». И в то же время ему хотелось снова встретиться с девушкой, любоваться ее высоким лбом и любопытными глазами. Он несколько раз отправлялся в Спартаковский поселок, бродил около дома Лапчинских, но войти к ним не решался.
Вскоре семья Щукиных переменила квартиру и поселилась напротив Лапчинских. Борису теперь приходилось часто встречаться на улице с Людмилой. И каждый раз он ощущал какой-то сладкий толчок в сердце, но от застенчивости принимал круто независимый вид и старался смотреть в сторону.
Неловкость его положения усиливалась тем, что Шурочка очень быстро подружилась с Людмилой и часто приглашала ее к себе. В такое время Борис обычно отсиживался в саду или уходил на кухню.
— Борька, что ты, как бука, прячешься от Люси? — недовольно выговаривала брату Шурочка. — Вот еще бирюк! В лесу будто вырос. Мне даже стыдно за тебя. Люся же смеется над тобой.
— Смеется? Не понимаю, что тут смешного…
Борис обиженно поджимал губы.
«Смеется надо мной, — спрятавшись где-нибудь на сеновале, думал он. — Ну, конечно! Как ей над моей робостью не смеяться? Отчего я такой трус родился? Быть бы мне смельчаком да красавцем, как Костик Павловский!»
В мечтах на сеновале Борис все чаще и чаще по-дружески разговаривал с Людмилой на самые разнообразные темы.
Такова была та маленькая тайна, о которой еще не знал Олег.
Удаляясь от девушек, Борис шел крупным широким шагом. Олег трусил около него рысцой.
— Эх, подвел ты меня! — с досадой сказал Борис. — Тем более, что все равно второй ряд аллеи обходить придется.
— А мы в дырку! Здесь дырки есть!
— И не надейся! Теперь они подумают, что я по деревьям и по заборам лазаю. Нехорошо!
Олег понял, что Борис не на шутку взволнован.
— Ну, не сердись, — виновато попросил он, забегая вперед. — Женька сама такая, что через забор не постесняется. А Людмила — девчонка хорошая. Она, видимо, с твоей сестрой дружит?
— Да, дружит…
— То-то все глядит в ваш сад.
— Как? — не понял Щукин.
— Пошли быстрее! — крикнул Олег, подпрыгивая, чтобы взглянуть через высокий кустарник на трибуны.
— Как глядит? — переспросил Борис.
— А так! Стоит у калитки и смотрит через улицу. Я один раз мимо шел, она — стоит. Ты как раз на сеновале книгу читал. Она говорит… Ой, Борис, соревнования начинаются! Давай напрямик, через кусты!
— Что говорит? — упорно допытывался взволнованный Борис.
— Ну, спрашивает у меня: интересно, что он читает?
— Что ты ответил?
— Ой, Борис, опоздаем к началу!
— Ну, говори! Не опоздаем!
— Я говорю: пошла бы да посмотрела, чего же ты у незаинтересованного лица спрашиваешь. Я сейчас через кусты! — решительно воскликнул Олег, потеряв терпение.
— Да подожди ты! Расскажи до конца! Это меня интересует.
— Ну, я говорю, по моим соображениям, «Три мушкетера» Дюма или «Приключения Тома Сойера» Марка Твена. Вот дырка, лезем!
Олег, встав на четвереньки, исчез в кустах.
— Совсем другие книги я читаю! — весело крикнул Борис и последовал примеру Олега.
Приятели вылезли из акаций и, прыгая через благоухающие медвяным ароматом, газоны, побежали к трибунам футбольного поля.
СПАРТАКИАДА
Когда Борис и Олег уселись на верхнем ярусе южной трибуны, колонны физкультурников уже были готовы к параду. Над плотными рядами загорелых тел трепетали знамена, вздымались спортивные плакаты, транспаранты. Ветер нес над стадионом гулкие хлопки развевающегося шелка и шум сотен голосов. Затем шум смолк, потушенный могучими звуками духового оркестра. Около центральной трибуны девушка и юноша поднимали флаг соревнования. Красный вымпел медленно полз в небо, и тысячи глаз следили за его подъемом. Вот он достиг вершины мачты и, трепеща на ветру, остановился.
— Смотри! Это Никитин! Это Саша поднимает флаг! — восторженно зашептал Олег, но его голос был заглушен звуками марша.
Начался парад.
Ряды физкультурников ритмично заколебались, и тотчас же над стадионом, точно огромный букет, заиграли яркими красками зонтики, сшитые из разноцветных полос, шелковые ленты, нанизанные на поднятые кверху палочки, золотистые мячи, стремящиеся в небо. Все это колыхалось от ветра, будто дышало, как живое.
По гаревым дорожкам стадиона мимо трибун прошли торжественные знаменосцы. За ними двигалась колонна младших школьников. Колонну замыкали пионерки в коротких платьицах, с флажками и голубыми лентами в руках. Девочки шагали дружно, весело, в ногу… Задорные лица их светились от улыбок.
За этой колонной шли мальчики. Над рядами их вздымался целый лес пик с разноцветными флажками на концах.
Ребят сменили физкультурники юношеской спортивной школы. Они двигались тремя стройными квадратами, слитыми из тесных рядов сильных, загорелых тел.
Одна за другой проходили колонны школьников города. Над стадионом вздымались ленты, букеты цветов, флажки, плыли воздушные шары.
— Ура-а-а! — кричал Олег Подгайный, упираясь локтями в чьи-то плечи. — Ура-а-а!
Крики его тонули в звонкой меди оркестра, в выкриках с трибун и в громкоголосом «ура» физкультурников.
Вдруг он схватил Бориса за рубашку.
— Вон Сашка, вон, смотри! Впереди! Эх ты! Красота!
Во главе колонны медленно двигался огромный портрет Владимира Ильича Ленина: его несли два мальчика и две девочки. Чуть поодаль, возглавляя тесно сомкнутую колонну, четко чеканя шаг, шел физрук Ленинской школы Варикаша. В первом ряду колонны, с правого фланга шел Саша Никитин. Рядом с ним шагала Соня Компаниец.
Портрет Ильича поравнялся с южной трибуной. Отчетливый звук размеренных, твердых шагов, казалось, заглушил звуки оркестра.
— Наша школа! — сказал Борис радостно.
После окончания парада начались гимнастические выступления. Футбольное поле стадиона расцвело, как газон парка. Пионерки в бело-синей форме, с алыми галстуками, под музыку делали вольные упражнения. Загорелые девушки исполняли ритмический танец с мячами и кольцами. В мгновение ока воздвигались и распадались живые пирамиды.
Борис не мог оторвать глаз от сильных мускулистых тел, так слаженно и красиво выполнявших сложные упражнения. Он мысленно давал себе клятву, что отныне и всегда будет заниматься спортом, сделает все, что потребуется для того, чтобы его тело стало таким же сильным и упругим, как у его товарищей-физкультурников.
Между тем Олег, размахивая руками, то и дело вскакивал с места и по-прежнему вслух выражал свои мысли. Его искреннее возбуждение моментально захватывало зрителей, и вокруг начинался шум. Все с добродушным смехом подглядывали на Олега, а он, не смущаясь этим, толкал Щукина в бок и показывал пальцем то на одного, то на другого знакомого.
Вдруг Олег сделал Борису призывный знак и, сорвавшись с места, устремился вниз, лавируя между рядами скамеек. Борис последовал за ним. Ему хотелось крикнуть Олегу, чтобы он не бежал, но он не решался привлекать к себе всеобщее внимание.
— Куда же ты? — наконец громко зашептал Борис, схватив Олега за вздувшуюся на спине рубашку.
— Скорее же! — пробормотал Олег. — Я Никитина заметил!
Саша Никитин, в белой спортивной рубашке и белых брюках, поправляя рукой волосы, рассыпавшиеся на лбу, быстро шел в ту сторону, где с минуты на минуту должен был состояться старт эстафеты «четыре по сто».
Бежать готовились девушки. Судьи уже развели их на дистанции, и физкультурницы выжидательно замерли но всем четырем углам зеленого футбольного поля. Никитин ускорил шаг. В это время судья в широких, развеваемых ветром брюках поднял ракетницу… Четыре девушки на старте чуть пригнулись и, выставив вперед полусогнутые правые ноги, ждали сигнала. Выстрел! Зрители на трибунах вскочили. Раздались подбадривающие крики. Мальчишки пронзительно засвистели.
Девушки дружно неслись к повороту беговой дорожки. Но вот одна из них, стремительная, в алой майке (она бежала сначала чуть ли не последней), споро перебирая точеными ногами, вырвалась вперед. Вот за ней подаюсь другая — рослая, с напряженно закинутой назад головой.
— Наши, наши! — закричал Олег, возбужденно подскакивая на месте и толкая локтями соседей. — Женя Румянцева впереди! Эх, д-давай!
Женя ускорила бег, и вот уже эстафета в руках ее подруги, а она, не преодолев еще инерции, бежит по кругу с гордо поднятой головой, с глазами, сверкающими радостью спортивного азарта.
— Браво! Ур-ра! — ликует Олег. — Шурка, Шурка Зиновьева впереди!
Шура, тоненькая, длинноногая, бежала удивительно легко и грациозно. Казалось, что бег не представляет для нее никакого труда, что она родилась для того, чтобы вот так легко скользить над землей. Обогнав соперниц, она передает эстафету толстенькой девушке — Нине Яблочковой, которая, бойко подпрыгивая, быстро покатилась по дорожке и, разалевшаяся, похожая на цветок мака, первой передала эстафету подруге.
— Ура! Школа имени Ленина впереди! Молодцы девчата! — кричал Олег, и его мальчишеский дискант прорывался сквозь шум голосов и музыку.
Когда спортсменка школы имени Ленина первой пришла к финишу, Олег в восторге перепрыгнул через барьер и начал кувыркаться на траве. Он был похож на подскакивающий мячик, наделенный визгливо-звонким голосом.
Но вот Олег схватил Бориса за руку и потащил к баскетбольной площадке, где стоял Саша Никитин. Шагах в десяти от Саши Олег выпустил руку товарища и, приняв невинно-серьезный вид, показал глазами, что роль старшего переходит к Щукину.
Увидев поблизости от Никитина Женю, Людмилу и других девушек, Борис замялся:
— Э-э, для нашего разговора это неподходящий момент…
— Почему? — удивился Олег.
Взглянув в лицо Щукина и заметив его смущенный вид, он перевел глаза на Людмилу и вздохнул:
— Понятно! Это все из-за нее. Надо же ей здесь крутиться… — Он сердито покосился на Людмилу и добавил: — Так-то весь день, пожалуй, пройдет.
Вокруг Саши собралась целая группа спортсменов Ленинской школы. Сергей Алексеевич Варикаша, школьный физрук, был назначен одним из помощников главного судьи соревнований, поэтому сейчас Саша фактически руководил спортколлективом. Он должен был следить, чтобы физкультурники вовремя являлись к месту соревнований, вели себя дисциплинированно, — впрочем, у него было много, много забот, а кроме того, он тоже участвовал в соревнованиях.
Первый успех физкультурников Ленинской школы окрылил их. Возбужденные, они делились впечатлениями от недавней эстафеты.
Саша стоял возле тополя и, постукивая ребром ладони по его стволу, с улыбкой глядел на раскрасневшуюся, очень хорошенькую сейчас Нину Яблочкову.
— Я чувствую… Она бежит за мной… А я думаю… Ленинская шко… собрала все силы… бегу! И вот… не помню как…
— Отдышись, язычок сжуешь, Нинон! — громким шепотом посоветовал ей светловолосый юноша с хитроватыми глазами насмешника.
Все дружно расхохотались.
— Смотри… сам бы…. не сжевал! — беззлобно возразила Нина.
Шутник скорчил кислую и одновременно лукавую мину, и новый взрыв смеха так и раскатился по стадиону.
— Хватит, Сторман, хватит, — остановил шутника Саша, с трудом удерживая улыбку. — Побереги энергию: она пригодится на стометровке.
Сторман выразительно шмыгнул носом и хотел ответить, по всей вероятности, что-то очень смешное, но еще не дождавшись его слов, все захохотали.
— Тише, товарищи! Вы нарушаете порядок! — укоризненно крикнул от ближайшего столика судья, вооруженный жестяным рупором.
Саша, сдерживая смех, вытолкнул остряка из круга.
— Разомнись! — крикнул он ему вдогонку и, обернувшись к торжествующим девушкам, спросил: — Вы знаете, что ваше время повторяет городской рекорд? Вы молодцы!
— Триумф! — восторженно крикнул кто-то.
— Бросьте, бросьте! До триумфа еще далеко! Это еще только начало, старт! — поморщился недовольно Саша. — Зазнаемся на старте — побьют.
И, обращаясь к Яблочковой, Саша продолжал:
— Я за тебя беспокоился, Нина, а ты — просто герой! Тебе остается так же хорошо прыгнуть. Тебе и Соне — за вами слово.
— Не за нами, а за Наташей! — поправила Сашу Соня Компаниец и, схватив смущенную, отчаянно отбивающуюся Наташу Завязальскую за талию, вытащила ее из толпы. Подтолкнув девушку к Саше, она любовно сказала:
— Вот она, наша знаменитая скромница!
— Так ведь Женя лучше прыгнула, — возразила Наташа, стыдливо потупившись.
— Засчитывают-то итог… по двум результатам. Вы рекорд поставите! — кричала Нина. — Саша, она от Жени… отстала всего на несколько сантиметров! Мы тренировались с утра!
Саша встрепенулся:
— Да, Женя! Где Женя?
— Женя, Женя! — закричали девушки.
— Да вот я, что вы кричите, — недоуменно пожала плечиком Женя, показываясь из-за соседнего тополя.
Саша подошел к ней, пожал руку:
— Поздравляю!
Женя опередила в беге сильнейшего спринтера среди школьниц Чесменска Марусю Лашкову, десятиклассницу школы имени Макаренко, и вторую свою соперницу — десятиклассницу Любу Радецкую.
— Поздравляю! — еще раз сказал Саша. — Я был уверен, что ты добьешься отличных результатов. А помнишь, с чего все это началось?
Женя благодарно взглянула на Сашу, чуть порозовела и засмеялась.
Впервые Саша заговорил с ней о спорте в прошлогодний первомайский праздник. Она целый день тогда танцевала в школе, и на демонстрации, и на набережной Чесмы после демонстрации, а потом вечером — в парке. Саша не отставал от нее ни на шаг. Он с нескрываемым удивлением глядел на ее стройные, мускулистые ноги, без устали выделывающие сложные па, отмечал размеренную строгость и точность ее движений.
В парке Женя обратила внимание на восхищенные взгляды Саши и, властно схватив его за руку, молча отвела за собой в сторону.
— Ты почему смотришь так на меня? — сердито спросила она его, как только они очутились в темноте. — Это просто нескромно.
Саша растерялся и, пока она отчитывала его, стоял неподвижно, опустив голову. Но как только Женя заявила, чтобы он не смел даже и близко подходить к ней, и хотела уйти, Саша поднял на нее глаза и, улыбаясь своей хорошей, дружеской улыбкой, сказал, что у Жени есть все данные спортсменки. Женя вынуждена была простить его. Провожая Румянцеву до дому, Никитин рассказывал ей, как такие же вот обыкновенные, ничем не выдающиеся девушки становились в конце концов чемпионками. Слушая рассказ Саши, Женя подумала: «Может быть, действительно мне заняться спортом?..»
Эта мысль скоро полностью захватила Женю. Ее товарищи и подруги много и возбужденно говорили о спорте, то и дело упоминали, по-видимому, известные фамилии чемпионов и спортивные термины, о которых Женя даже не имела понятия. Физкультурные дела обсуждались в школе на комсомольских собраниях. Женя невольно завидовала школьным спортсменам — они были такие ловкие, уверенные в своих силах.
Так Женя стала физкультурницей, спортсменкой.
И вот теперь Саша напомнил ей о прошлогоднем первомайском празднике, и Женя невольно смутилась, вспомнив, как она отчитывала Сашу в парке.
— Ты рада? — спросил Саша.
— О, еще бы! — воскликнула Женя. — Я так волновалась, так волновалась перед соревнованиями!..
— Так волновалась, что даже не явилась на парад, — заметил Саша.
Он хотел произнести эти слова строго, но у него ничего не вышло. Женя почувствовала это, смело взглянула на него и хотела что-то сказать в свое оправдание, но в это время раздался резкий испуганный крик:
— Никитин! Никитин! Где Саша? Сашу, Сашу мне!..
— Я, я! Что такое? — отозвался Саша, рванувшись навстречу кричавшему.
К Никитину подбежал паренек в подсученных до колен штанах, без рубашки, в бумажном шлеме, украшенном куриным пером.
— Саша! Вася Корольков ногу сломал! Теперь мы пропали! — с ужасом в глазах сообщил он. — Бежать в большой эстафете на четыреста некому.
— Стой, стой! Кто сломал? Где?
— Да там! Бежал, упал и сломал. Свихнул! — поправил себя паренек. — Бежать некому.
— Здорово свихнул? Где он?
— Бежать некому! — упрямо повторил паренек, с тревогой поглядывая назад, словно ожидая погони. — Сейчас ведь бежать!
— Да постой ты, Бирюков! Где Корольков? Может, медпомощь вызвать?.. Беги-ка за доктором!
— Да ну его, с доктором! — отмахнулся Бирюков. Бумажный головной убор слетел с его стриженой макушки. — Васька сидит, смеется и плачет. Не надо ему доктора! Смеется оттого, что так чудно свихнул: упал и свихнул. А плачет оттого, что бежать некому.
Олег Подгайный бросил победный взгляд на Бориса, ударил себя ладонью по колену и подскочил к Никитину:
— Я побегу! Я хорошо, Саша, бегаю, будь покоен! Вон у Бориса спроси: он знает. Борис, скажи, как я бегаю?
Он налетел на Никитина с такой стремительностью, что тот сначала опешил, но, узнав в Олеге недавно появившегося в Ленинской школе паренька, засмеялся и сказал:
— А-а, пас-гол, красота! Ты правду говоришь? А ну-ка, догоняй!
Саша побежал, глядя на Олега через плечо.
— Догоняй же!
Олег хватанул ртом воздух, надул щеки и, взлягнув, как застоявшийся конь, рванулся за Никитиным. С места взяв большую скорость, он в несколько прыжков догнал его и, ожесточенно работая локтями, помчался дальше.
— Стой, стой! — позвал его Никитин, видя впереди себя смешные черные пятки, похожие на прыгающие по дорожке мячики.
Когда прозвучала команда судьи, объявляющего начало мужской эстафеты, Олег в трусах с красной, окантовкой и сиреневой майке нетерпеливо прохаживался у границы второй дистанции.
Через мгновение четыре бегуна уже стремительно начали состязание. Весь первый круг они держались вместе, но на втором круге представитель Ленинской школы начал отставать. Олег получил палочку последним.
— Проиграли! — услыхал он чей-то возглас и, не замечая ничего, кроме мелькающей впереди спины ближайшего соперника, ринулся вперед. Так и бежал он весь круг, не подозревая, что сотни вскочивших с мест болельщиков стеной стоят вокруг беговой дорожки, и не чувствуя ничего, кроме плотной воздушной струи, которую нужно резать грудью. Он лишь отмечал оставляемых за спиной соперников: первый… второй… третий!
Очнулся он от грохота рукоплесканий.
Школа имени Ленина выиграла большую эстафету.
К возбужденному бегуну подошел Никитин.
— Молодец, футболист! — Саша по-приятельски хлопнул мальчика по плечу. — Пойди остынь: может быть, еще придется бежать. Впрочем, постой… Ты, кажется, в лагеря поехать желаешь?
Олег замер и с трудом выдохнул:
— Х-хочу!
— Минуточку, сейчас поговорим с Сергеем Алексеевичем.
Подбежавший к учащимся физрук Варикаша по очереди обнял и расцеловал всех участников эстафеты. Дойдя до Олега, он развел руками:
— Ну и удивил ты меня, молодой человек! Что же я тебя раньше не разглядел?
Варикаша был низкоросл, но широк в плечах, под белой рубашкой переливались тугие мускулы. Когда он шел, земля, казалось, потрескивала под ним.
Саша рассказал ему об Олеге и добавил, что мальчик мечтает о лагерях.
Варикаша критически оглядел Подгайного.
— Ну-ка подойди. Мал что-то. Сколько же тебе лет?
Олег кашлянул, выпятил грудь вперед и сообщил:
— Пятнадцать… скоро стукнет.
— Ого! — Варикаша засмеялся. — Совсем богатырь! Как скоро?
— Да скоро… в мае.
— Так май только что прошел.
— Ну, который будет… В следующем году.
— А-а! Хитрый ты, брат. Ну что ж, поедешь в лагеря. Заслужил!
Олег подпрыгнул и, размахивая руками, пустился в пляс.
— Ура-а! Измаил взят! — звонко кричал он. — Еду в лагеря!
Немного погодя, опомнившись от радости, Олег разыскал в толпе Бориса Щукина и, горделиво поглядывая на него, запел сначала тихо, а потом все громче и громче:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти глядели в лицо.
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
Средь нас был юный барабанщик,
Он песню веселую пел.
Но пулей вражеской сраженный,
Пропеть до конца не успел.[22]
Это была его любимая песня.
АНДРЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ФОМЕНКО
Солнце штурмовало зенит.
Стадион, закипев с утра, все бурлил и волновался.
Майки спортсменов, чистые и свежие утром, взмокли, просоленные потом.
И вот когда уже нестерпимо стало дышать под солнцем…
— Закончилась первая половина соревнований на первенство города Чесменска среди школьных коллективов, громогласно объявил в рупор главный судья. — Объявляю предварительные результаты! Первое место заняла школа имени Ленина, второе — школа имени Макаренко. Количество очков…
Не успел главный судья объявить количество очков, как на Сашу Никитина налетел долговязый парень в длинных, ниже колен, трусах, с бронзовым от загара и веснушек лицом. Ноги парня, трусы, майка и самый кончик большого, тоже веснушчатого носа посерели от пыли. В нем даже начинающий футбольный болельщик мог бы сразу определить представителя беспокойного племени вратарей, а опытный отметил бы выгодные спортивные данные: чуть ли не двухметровый рост и цепкие руки.
— Поздравляю вас, временный руководитель и постоянный наставник! — выпалил вратарь, пожимая Саше руку. — И обещаю! — Он принял торжественную позу: — Если вот эти руки сегодня вынут из сетки хоть один мяч, Лев Гречинский покидает ворота! Навсегда!
— Да подожди ты, Левка! Сколько у нас очков?
Отмахиваясь от Гречинского, Саша метнулся к судейскому столику. Но судья, строго взглянув на него, уже объявлял через микрофон порядок вечерних состязаний.
— Ну вот, самого главного и не услыхал! — сердито сказал Саша. — Всегда ты, Лев Гречинский, атакуешь в самый критический момент! Поистине — вратарь…
— Да его по ошибке назвали Львом, — вмешался в разговор Ваня Лаврентьев, большелобый крепыш с яркими глазами; в них, казалось, постоянно горело желтое пламя. — На самом деле он — тигр. Тигр Гречинский!
— Понимаешь, Ваня, из-за этого тигра я прослушал, на сколько очков мы опередили школу Макаренко! Ты не запомнил, случайно?
Гречинский с хохотом облапил своих товарищей.
— Сто пять очков выиграли, сто пять! Я же вратарь, я не только все вижу, но и слышу.
— Здорово, правда? — с удовольствием потирая руки, улыбнулся Ваня.
— Ничего. Неплохо. Только торжествовать рановато. — Саша мелко застучал ребром ладони по бревну бума. — Цыплят по осени считают.
Гречинский снова ласково облапил его.
— Скромник! — воскликнул он. — Будто не знаешь, что сто очков вернуть — не с мячом по полю прогуляться. Я же вратарь! Я не только все вижу и слышу, но и чувствую, что доволен! И я доволен, и Ваня. Наша школа впереди.
— Выиграем футбольный матч, вот тогда и будем впереди.
— Ни одного мяча! Клянусь, ни одного мяча! — снова принял торжественную позу Гречинский.
Просторные сооружения стадиона между тем пустели. Трудолюбивые уборщицы собирали в корзинки цветастые обертки конфет и бумажки от «эскимо». По опустевшему полю медленно катился автомобиль с объемистой цистерной вместо кузова, и по бокам его поблескивали два ярких водяных крыла…
Гречинский с трудом стянул с разомлевшего тела свитер. Саша похлопал ладонью по мокрой спине вратаря.
— Еще ни одного мяча не пропустил, а успел запариться. Так что ж, ребята, вы, как я вижу, домой не спешите? Я тоже. Значит, нам ничего другого не остается, как пройти к ближайшему буфету. Работа предстоит тяжелая — не мешает и подкрепиться.
— Справедливо! — повеселел Гречинский. — Мне лень ехать домой. Только заранее предупреждаю! Я, как вратарь, не только все вижу, слышу и чувствую, но и денег не имею. Мои карманы пусты, как сетка классного голкипера[23]… Впрочем, — он похлопал себя по бедрам, — у меня, кстати, и карманов нет.
— Ладно, не смущайся, у меня есть лишний рубль, — успокоил товарища Саша.
— И проникнись уверенностью, что один нахлебник на двух человек — сущие пустяки, — добавил Ваня.
— Что-то не верится, что вы так же богаты, как и щедры, — проворчал Гречинский. — Однако зачем же я пустился в философию? Мое дело — не рассуждать! Как неимущий пристраиваюсь в хвост.
В буфете друзья облюбовали столик, затененный полотняным зонтом, и уже углубились, мученически наморщив лбы, в дебри меню (чтобы подешевле, но поплотнее!), как вдруг из-под соседнего тента раздался дружелюбный бас:
— Эй, соперники! Меняйте позицию. Идите к моему столику…
Все трое сразу узнали говорившего по голосу. Бас принадлежал несомненно Андрею Михайловичу Фоменко, физруку школы имени Макаренко.
Он сидел над недопитым бокалом пива и задумчиво дымил папиросой.
— Возгордились, слабеньких замечать вовсе перестали! — сбивая пальцем с папиросы пепел, весело, чуть-чуть иронически прибавил Фоменко. — К добру ли?
Все школьники города (да и не только школьники!) знали Андрея Фоменко. И все любили его за сердечность и простоту. С учащимися он держался по-дружески и в то же время без панибратства — этот редкий дар позволял ему иметь много друзей. Друзья у него были и в школе имени Ленина, хотя эта школа издавна соперничала со школой имени Макаренко и в учебе и в спорте.
— С каких это пор, Андрей Михайлович, в слабенькие себя записал? — в тон Фоменко спросил Саша. — Это уже определенно не к добру. Тем более, что в слабеньких у вас, мне помнится, наша школа числилась.
— Не откажусь — числилась… Да ведь «ничто не вечно под луной». Ну, присаживайтесь, победители! По обязанностям побежденного, жертвую на алтарь спорта по бутылке лимонада и соответствующую закуску. От пива, надеюсь, вы сами откажетесь: оно вредно отражается на самочувствии спортсмена… А сейчас хорошее самочувствие для вас главное: соревнования-то не закончились!
— Не собираетесь ли вы, Андрей Михайлович, так обкормить нас, чтобы мы не могли двигаться по полю? — забасил Гречинский, первым подсаживаясь к Фоменко. — Предупреждаю, что ничего не выйдет: на меня одного вам придется в этом случае израсходовать не менее полсотни.
— Нет, друзья, не густо ли? На полсотни не размахнусь. На десяточку — куда ни шло.
На щеках Фоменко от улыбки образовались две глубокие ямочки, отчего полное, слегка рыжеватое лицо его приобрело вдруг очень нежное, почти девичье выражение.
— Оля, тащи-ка нам четыре бутылки лимонада да столько же порций чего-нибудь нашего, одесского! — крикнул Фоменко девушке-официантке.
До поступления в институт физической культуры Фоменко воспитывался в детском доме под Одессой и, как все люди, проведшие в тех краях свое детство, гордился тем, что он одессит. И за это самое — за любовь к Одессе-маме — его тоже уважали школьники.
За столиком, покрытым тентом, началась веселая пирушка. Скоро лимонад был выпит, одесская закуска — камбала в томате («Не камбала, а пальчики сжуешь!» — сказал Гречинский) — съедена. Гречинский, любивший отдохнуть в свое удовольствие, проговорил:
— Ну, теперь не грех и понежиться где-нибудь под кустиком!..
Фоменко встал из-за стола и предложил Саше:
— Пойдем прогуляемся?
— Давай.
Если Гречинский и Лаврентьев были только знакомыми Фоменко, то Саша Никитин был с ним в более тесных, можно сказать, приятельских отношениях. В прошлом году Фоменко тренировал Сашу по боксу, тогда-то они и подружились. Чуть ли не каждый день они встречались в спортзале городской юношеской спортивной школы. Фоменко постарался, чтобы Никитин перестал видеть в нем только преподавателя. Наедине они разговаривали на «ты», темы их разговоров были достаточно широки, правда, Андрей Михайлович не допускал, чтобы Саша перехватывал через край.
Андрей Михайлович взял Сашу под руку, и они пошли вдоль беговой дорожки, по кромке футбольного поля.
— Скажу откровенно, удивила-таки меня Ленинская школа! — не без восхищения сказал Фоменко. — Никогда не думал, что у ваших девочек окажется столько прыти! Я на Марусю Лашкову надеялся, как на бога, и вдруг!.. Откуда взялась у вас эта рыженькая?
— Ну, какая она рыженькая! — засмеялся Саша. — Если ты имеешь в виду Женьку, то она золотая!
— В самом деле, золотая! Это же ветер, стремительность, легкость! Это, друг мой, клад, а не девочка!
— Ты думаешь? — с надеждой спросил Саша. — Она красива, правда?
Саша смутился и оглянулся по сторонам.
— Очаровательная! И чувствуется, что в мускулах у нее — большой запас скорости. Кстати, не она идет? По-моему, она.
— Она! — воскликнул Саша.
Фоменко искоса взглянул на него, понимающе покачал головой.
Женя Румянцева шла с Людмилой Лапчинской по гаревой дорожке.
Она сменила шаровары и майку на короткую спортивную юбку и белую кофточку. Украдкой поглядывая на Сашу, она что-то быстро-быстро говорила Людмиле.
«Обо мне!» — подумал Саша, смущаясь еще больше.
Женя помахала ему рукой, перепрыгнула через низенький заборчик, отделяющий беговые дорожки от трибун, и побежала по лестнице наверх.
Фоменко толкнул Сашу в бок, но тот не обратил на это никакого внимания.
Неожиданный рокот автомобильного мотора и мягкий шелест падающей на землю воды привел Сашу в себя, но он уже не успел отбежать в сторону. Резкая струя прохладной воды окатила его.
— Куда смотришь! — отчаянно крикнул Саша ухмыляющемуся в окне кабины шоферу.
Вода залила ему лицо, грудь, и он, отфыркиваясь и смеясь, побежал к Андрею Михайловичу.
— Ты что-то говорил мне? — смущенно спросил он его. — Я прослушал…
— Здравствуйте, я ваша бабушка! — весело захохотал Фоменко. — Видно, под душ ты вовремя попал, тебя протрезвить требуется…
— Нет, все-таки как она хороша! — воскликнул Саша. — Я как-то не замечал всей ее красоты раньше. Хороша, как ты думаешь?
— Да, бра-а-ат! — многозначительно протянул Фоменко, похлопал Сашу по плечу и больше не сказал ни слова.
Они подошли к хрупкому судейскому столику, сели на раскладные стульчики и некоторое время молчали. Саша поглядывал в ту сторону, где скрылись Женя и Людмила. Фоменко закурил и задумался.
Стадион мало-помалу наполнялся молодежью. Мимо столика бежали загорелые мальчишки. Они спорили.
— Дудки! Товарищ Нечаев болел за нас! — громко кричал один.
— За вас? — насмешливо спрашивал второй. — А отчего же он кулаком, по столу стукнул, когда наши девчонки эстафету проиграли.
— От радости, конечно!
— Эге! От радости по столу не стукают!
Фоменко оживился:
— Видал? Спорят, за какую школу болел секретарь горкома! Кстати, он действительно, по-моему, болеет за вас.
— Этого я не знаю, — пожал плечами Саша. — Может быть. Он часто бывает у нас.
— Ну, он и у нас бывает. Такая у него должность — везде бывать. Я слыхал, что он близкий друг твоего отца?
— Да, они вместе участвовали в штурме Перекопа. Папа из Сиваша Сергея Ивановича вытащил. Они были совсем молодые тогда. Знаешь, чуть постарше меня. Такие, каким я буду через год. Представляешь, через год я брал бы Перекоп! — Саша потряс сжатым кулаком и сожалеюще прибавил: — Эх, были, Андрей Михайлович, времена!
— Кто знает, — задумчиво произнес Фоменко, — может быть, и нам придется брать перекопы.
— Где уж! — вздохнул Саша. — Теперь, если война и начнется, так за несколько дней наши будут в Берлине. Не успеешь и до фронта доехать!
— Ну, брат, если начнется, фронта на нашу долю хватит! Полгодика, не меньше, провоюем. Только хорошо бы она вообще не начиналась.
Саша хотел что-то горячо возразить физруку, но вдруг поморщился и проговорил:
— Идет!
— Да, прямо к нам, — переглянулся с ним Фоменко. — По правде сказать, при виде его меня охватывает жгучее желание повернуться спиной. Милый человек, загляденье просто! Диву даюсь, неужели он, с его купеческой комплекцией, каких-то десять лет тому назад был чемпионом республики!
К судейскому столику подошел низенький плотный человек с резко очерченным животиком и грубым скуластым лицом, на котором особенно выделялись мясистый, в ухабах и рытвинах нос и хохолки исседа-рыжих бровей. Его, по-видимому, интересовал один Никитин, потому что он уже издали возмущенно прокричал:
— Радуйся, Никитин! Радуйся, секретарь горкома тебя защищает, горой за тебя стоит! Нет, это не спорт!
— Не связывайся с ним, Саша, — шепнул Никитину Фоменко и, прищурясь, чуть иронически спросил подошедшего: — Чем вы так расстроены, Федор Федотович? На вас лица нет! В ваши годы да при вашей комплекции нужно чай с малиной пить, канарейку слушать, а спорт… да зачем вам спорт?
— Вы шутите, товарищ Фоменко? Это издевка! Мне тридцать девять лет.
— Разве? Товарищ Гладышев! Прошу извинения, по наивности я думал, что вам по меньшей мере пятьдесят. Честное слово, вы выглядите старше.
— Старше? — встревожился Гладышев. — Не нахожу! Хотя и Нечаев уверял меня, что я выгляжу старше… Да, да, я чувствую! — зловеще повысил он голос. — В голове сегодня целый день какие-то чертики…
— Зеленые? — миролюбиво спросил Фоменко.
— Почему зеленые? Обыкновенные! А все отчего? Отчего, я тебя спрашиваю, Никитин?
— Не имею представления, Федор Федотович, — хмуро усмехнулся Саша.
— Вот именно! Не имеешь! — набросился на него Гладышев. — Утвердили инструктором! А кандидатуру опытного товарища, которого я выдвигал на этот пост, отклонили. Нет, я остаюсь на своей точке зрения! Я против!
— Да погодите же, Федор Федотович, — остановил его Фоменко. — Варикаша только что женился, и я думаю, что мы правильно сделали, удовлетворив его просьбу. Свадебное путешествие бывает только один раз в жизни. У вас ведь тоже была любовь…
— Мы женились под пулями! В огне! — выкрикнул Гладышев.
— Это ведь не правило, Федор Федотович, а исключение из правил. Ваша молодость проскакала на коне с шашкой в руках в далекие героические времена, мы вам очень завидуем. Но теперь другие порядки. Вы ведь, надеюсь, гуманист, Федор Федотович, имейте же сочувствие.
— Да, я гуманист! — закричал Гладышев. — И когда некоторые, которые еще под стол пешком ходят, лезут на такие посты, я протестую!
Гладышев пренебрежительно показал на Сашу.
— Федор Федотович! — предостерегающе заметил Фоменко. — Никитин — мой друг, а за друзей я не пощажу даже такого уважаемого человека, как вы.
— Вот именно, вот именно — друг! Друзья да приятели! Начальник лагерей берет в инструкторы школьника, потому что он — приятель, а секретарь горкома защищает его, потому что он тоже друг отца Никитина. Нет, это не спорт! Говорят же, — понизил голос Гладышев, — на каждый роток не накинешь платок.
— Кто говорит? — Фоменко шагнул вперед. По лицу у него пошли красные пятна. — Вздор какой!
— Я не верю, конечно, — поспешил оправдаться Гладышев. — Много говорят… Дело, собственно, в чем? Дело в том, что и Варикаша не лучшая кандидатура. Если бы он был дельный физрук, Ленинская школа могла бы и первое место завоевать, а теперь посмотрим, Никитин, какое место ваша школа займет?
— Федор Федотович! — всплеснул руками Фоменко. — Да вы, оказывается, не в курсе событий! Ленинская школа уже предварительно заняла место. И не плохое. Первое!
— Что?! — Гладышев недоверчиво уставился на Фоменко. — Кто сказал? А ваша, ваша школа на каком месте? Или вы шутите?
— А мы, Федор Федотович, на втором месте оказались.
— Это уж-жасно! — выдавил Гладышев. — Меня неправильно информировали. Целый день в голове какие-то чертики!
Потирая виски, он побежал куда-то.
— Чертики-то у него все-таки зеленые. Пьян, собака! — с прямодушной грубостью, которая иногда прорывалась у него, сказал Фоменко.
— Как его на ответственной физкультурной работе держат? — возмущенно спросил Саша.
— Бывший чемпион республики, в этом все дело. Когда-то он был спортсменом, теперь оброс жирком, омещанился, попивает. Спит до двенадцати часов. Да ну его к богу! Дело сделано, и он теперь нам не помешает. Через недельку мы с тобой выедем в Белые Горки, посмотрим, что там приготовили для нас наши хозяйственники и — протрубим сбор!
— Скорее бы, Андрей Михайлович!
— Сохраняй пока хладнокровие, — Фоменко привычно похлопал Сашу по плечу. — Ну, мне пора к своим. Видишь, как галдят? — Он кивнул в сторону кучки школьников, которые горячо о чем-то спорили. — Надеются отыграться. Дальние дистанции, гимнастика да игры решат исход состязаний.
— Пусть не надеются, — улыбнулся Саша.
— Посмотрим, посмотрим! Драться будем жестоко. Ну, бывай здоров, Саша. Теперь мы снова соперники.
Саша проводил Андрея Михайловича горячим взглядом и, подняв руку, повторил слова Фоменко:
— И протрубим сбор!
РАЗГОВОР О ЛЮБВИ
Саша был прав, думая, что Женя Румянцева говорит Людмиле Лапчинской о нем: разговор действительно имел прямое отношение к нему.
— Саша относился ко всем одинаково, а мне хотелось, чтобы… Это было странное чувство: я любила… — быстро говорила Женя.
Но прежде всего, если уж подвернулся подходящий момент, нужно рассказать, как и когда познакомились и подружились эти девушки.
В жизни Жени и Людмилы было много общего. Родились они почти в одно и то же время — разница в год все-таки не имеет даже в юности большого значения. Отцы их, полковник Румянцев и майор Лапчинский, когда-то, в начале тридцатых годов, служили в одном авиационном соединении. Позднее с Лапчинским случилось несчастье: в результате неудачной посадки он стал инвалидом и летать больше не мог. Его хотели демобилизовать, но армия стала для него родным, привычным домом, и, удовлетворив его просьбу, наркомат обороны назначил Лапчинского военным комиссаром в город Чесменск.
Женя и Людмила встречались еще совсем маленькими девочками, но забыли об этих встречах. Узнали они друг друга в тот памятный день, когда им вручали комсомольские билеты. Женя никогда бы и не узнала, что сидящая рядом с ней серьезная девушка-подросток — та самая Люська, озорней которой несколько лет тому назад никого не было в одном авиационном городке!
Воспоминания о детстве в тот же день сдружили их, и с тех пор они виделись хотя и не часто, но регулярно. Правда, год назад они снова потеряли друг друга из вида: Людмила переехала жить на другой край города, а кроме того, она заканчивала десятилетку, и у нее стало гораздо меньше времени. Но все-таки они жили в одном городе, и поэтому неожиданная встреча в начале лета, — это случилось вскоре после экзаменов, — не удивила их. Они с визгом — особенно Женя — бросились друг дружке навстречу, расцеловались на глазах прохожих, и вот уже третью или четвертую неделю почти не расставались…
Сегодня они явились на стадион с самого утра, бродили по аллеям, увлеченно болтая о том, о сем, и заболтались так, что Женя опоздала на парад…
А во время перерыва, незадолго перед тем, как Андрей Михайлович заметил Женю, она рассказала Людмиле о прошлогоднем первомайском празднике и о Саше, приобщившем ее к спорту.
— Как видно, он человек с характером, — заметила Людмила. — Я тоже когда-то мечтала стать спортсменкой. Жаль, что мне не попался тогда такой, как Саша!
— А ты попроси его, — лукаво засмеялась Женя. — Хочешь, я ему скажу?
Но вдруг она спохватилась, словно испугавшись чего-то.
— Впрочем, нет, нет, — заговорила она. — Он не согласится тренировать тебя. Знаешь почему? Он как-то сказал о тебе: «Какая серьезная, очевидно, очень умная девушка. Сколько я ни встречался с ней, всегда удивлялся ее серьезности».
Людмила расхохоталась:
— И ты не разуверила его?
— Зачем же? Ты ведь и в самом деле серьезная и умная.
— Ну, хорошо, предположим, вам с Сашей так показалось. Но разве он тренирует только таких ветрениц, как ты?
В голосе Людмилы чувствовалась явная ирония.
— Такие, как я, — бесхарактерные. Их легче взять под влияние, — размышляя о чем-то своем, заявила Женя.
— Это ты — бесхарактерная?
— Да, так однажды Саша выразился.
— А насчет влияния — он тоже говорил?
— А это уж я сама… Послушай меня.
— Ну, слушаю.
— Я буду говорить тебе глупости… — извиняющимся тоном начала Женя… — Впрочем, все равно: я должна тебе сказать… Хочется поделиться — просто не могу!
Последние слова она произнесла очень решительно.
— Я с ним интересно встретилась…
И Женя сначала неуверенно, а потом все смелее стала рассказывать о том, как несколько лет тому назад она в лесу за Чесмой нечаянно сломала Сашину птицеловку, как в классе их парты оказались рядом, как, назло Никитину, она по-детски издевалась над ним и как он однажды поймал ее за руку на лестнице и сказал: «Знаешь что, Женька, если ты меня уважаешь, не серди меня больше…» Помнится, он спросил ее, уважает ли она его, и она стыдливо созналась: да. Первый раз с момента их встречи в лесу за Чесмой сказала «да», а то все говорила наперекор: «Нет, нет».
— В тот же вечер я привела его к нам домой — знакомиться с мамой, — с задумчивой улыбкой рассказывала Женя.
Нестройный поток воспоминаний, по-видимому, захлестнул ее, и она замолчала.
— Смешно! — не выдержала Людмила.
— Действительно, смешно, — подтвердила Женя, сжимая в руках сорванные мимоходом желтые гроздья акации.
— Смешно не то, что ты рассказываешь, а то, о чем молчишь… Ты сегодня с самого утра хочешь признаться, что тебе нравится Никитин. Ведь правда? Сознайся!
Женя окинула подругу удивленным взглядом, словно хотела сказать: «Какие глупости!»
— Что, неправда?
— Нет… мне нравится другой, — подумав, ответила Женя.
Однако ни уверенности, ни прежней восторженности в ее голосе уже не было.
— Кто же это?
— Неважно. Потом узнаешь… после.
— Ах, вон что! Должно быть, я догадываюсь, — протяжно сказала Людмила.
— Саша относится ко всем одинаково… — продолжала Женя свой сбивчивый рассказ. — А я любила…
В это время она заметила Сашу, помахала ему рукой и побежала на трибуну. Сначала она села на самой верхней скамейке, а потом с видом заговорщицы повлекла Людмилу вниз, за пределы трибун, в аллеи. У Людмилы не сходила с губ заинтересованная улыбка.
— Значит, ты любила… — напомнила она Жене ее последние слова, поощряя продолжать рассказ.
— Нет, не любила, — легко отказалась Женя. — Я думала, что… Мне по сердцу пришелся больше другой. Да, да, ты только не смейся! И не улыбайся! Я серьезно. — Она помолчала и продолжала: — Но привязанностью Саши я дорожила и была вынуждена играть на две стороны. Я одинаково улыбалась обоим — ему и Саше… — Женя засмеялась. — Но так, чтобы они об этом не знали!
Оборвав смех, она произнесла:
— Да, я тогда играла на две стороны.
— Почему — тогда? — Людмила нажала на второе слово. — А мне кажется, и сейчас…
— Нет, нет, — поспешно возразила Женя, стараясь не глядеть подруге в глаза. — Конечно, нет! — добавила она тверже, круто повела бровями, словно отгоняя навязчивую, не совсем приятную мысль.
— Мне он нравится тоже, я сознаюсь. Только… все это напрасно. К девчонкам он относился, как к ребятам. Кто ему нравился? Этого никто не знал! Выходило, что больше всего он любил водную станцию, бокс, футбол.
Женя беспокойными движениями рук срывала крошечные листочки кустарника.
— Его все уважают. Даже Костик Павловский, для которого чужие авторитеты — дым. — На губах Жени мелькнула загадочная улыбка. — Ты ведь знаешь… Костика Павловского?
— Павловского?
— Ага… Да вот, вот он идет! — неожиданно прошептала Женя, показывая сквозь кусты на соседнюю дорожку.
— Ну-ка, ну-ка, — встрепенулась Людмила, заглядывая в просветы между веток акации.
По аллее шел высокий юноша в сиреневой спортивной рубашке. Правая рука его была спрятана в карман белых брюк, кисть левой руки он держал чуть ли не под мышкой, выставив локоть. Лицо его Людмила увидела в профиль: жесткий вихор волос на лбу, тонкий нос и красиво сложенные сочные губы…
— Сейчас он думает над картиной! — восторженно сказала Женя. — Он — художник, может быть, гений!
— Я так и предполагала, — отпустив ветку, тихо сказала Людмила. И неодобрительно взглянула на Женю.
— Что? Тебе он не нравится? — настороженно спросила Женя, провожая Павловского взглядом.
— Не люблю высокомерных, — откровенно признанна, Людмила. — Или ты считаешь, что гениям надо прощать?
Женя сделала несколько резких быстрых шагов и сказала:
— Не будем, Люся, говорить об этом.
— Странно, я все-таки думала, что твой друг — Никитин. Оказывается, и Павловский нравится тебе…
— Кто тебе сказал, что он мне нравится! — воскликнула Женя с запальчивостью, но тотчас же тише добавила: — Да, нравится… А я не хочу, не хочу этого!
Женя порывисто остановилась, притянула подругу к себе и прижалась своим пылающим лицом к ее груди.
— Люся, если бы ты знала, сколько я не понимаю в нем и даже… не понимаю себя!