СЕНТЯБРЬ, ОКТЯБРЬ, НОЯБРЬ
Вы, конечно, знаете, как бегут школьные месяцы.
Сентябрь пролетел мгновенно. Лето еще стояло за спиной так близко, так ощутимо было его теплое дыхание, что сентябрьские, полные школьной романтики, дни казались продолжением каникул. Жизнь шла еще в основном на улице, под открытым небом. Хорош месяц сентябрь! Хороши бледные солнечные деньки. Вкусно пахнут по утрам густые молочные туманы! И только на склоне месяца, — раньше сентябри были ласковее и свежее, — дает о себе знать непогода: заморосят дождички, пойдет сыпать листопад. Октябрь встречает людей холодным, как из подвала-ледника, ветерком. В школе этот месяц всегда работяга. Учеба уже идет полным ходом, — тут особенно не разгуляешься: кончается первая четверть, и никому не хочется к ноябрьскому празднику иметь в табеле плохие отметки. Октябрь поэтому пролетает так же быстро, даже еще быстрее, чем сентябрь. Смотришь — уже седьмое ноября на пороге! Торжественный вечер, долгожданные танцы до одиннадцати часов, на другой день — демонстрация, полрюмки сладкого вина за семейным столом, праздничные, возбужденные общим весельем дни, скучноватое, как и всегда после праздников, начало второй четверти, — и вот уже отец по утрам срывает последние ноябрьские листки календаря. Лежит снег, крепнут морозцы, пошли в ход коньки, санки, лыжи. Утро — вечер, утро — вечер… Первый студеный декабрьский денек. Три месяца, треть учебного года, позади.
Да, вы, конечно, знаете, что школьное время бежит быстро. Впрочем, как и жизнь вообще. Человеку кажется, что нужно как можно скорее прожить предстоящий скучный денек, скоротать кое-как еще пяток таких же обыкновенных будничных деньков, проскочить галопом неинтересную неделю. Наконец неделя прожита, но каждый ли сознает, что вместе с ней безвозвратно и бесполезно ушла в прошлое и часть жизни? Каждый ли понимает, что эти семь дней уже не вернуть, что конец жизни стал ближе, что времени для великих дел и свершений осталось меньше? Наверное, не каждый. Но если бы все дни, бесцельно прожитые нами, наполнить полезным содержанием, в пустынях выросли бы сады, в тайге — новые города, из ворот заводов выкатились бы десятки машин новых конструкций, а на полках библиотек стало бы больше чудесных книг. Возьмите карандаш и подсчитайте, сколько времени человечество потратит впустую, если каждый из людей на земле проживет бесполезно хотя бы один час в день, даже одну минуту в день!
Так не будем торопить время, не будем ждать вечера или воскресенья, считая, что только вечером или в воскресенье начнется настоящая жизнь! Жизнь прекрасна и удивительна в любую секунду дня и ночи, и только от нас с вами зависит, проживем ли мы ее, по-настоящему или же кое-как, довольствуясь малым и не пытаясь сделать каждую минуту ее интересной и полнокровной.
…Никаких исключительных событий в сентябре, октябре[41] и ноябре в школе имени Ленина не произошло. Вообще-то события были, разумеется. Плохая отметка в десятом классе — это уже событие. Новый костюм Аркадия Юкова — тоже событие. Слух о том, что Костик Павловский намерен устроить в конце учебного года бал (да, да, бал!) тоже нельзя не отнести к разряду событий. Все это и тому подобное было, но каких-то особых, точнее сказать, исключительных событий не случилось. По мнению Саши, это было совершенно естественно: он и его товарищи жили в скучнейшее время. Все осталось позади: бои, революция, озеро Хасан и линия Маннергейма…
Саша по-прежнему староста десятого класса «А» и председатель школьного ученического комитета. Лицо, как видите, официальное, один из помощников директора, вхож в учительскую и тому подобное. Кроме того, он первый помощник физрука Варикаши. Предстоят зимние лыжные соревнования. Как же, надо готовиться! Нельзя уступать первенство школе имени Макаренко. Для Саши это дело чести и принципа. Положить Андрея Михайловича на обе лопатки, доказать ему!.. Саша, как обычно, занят по горло, а поэтому в его дневнике часто появляются отметки «хорошо», на «отлично» не вытягивает. С Женей у него отношения официальные. Вернее, это Женя относится к нему официально, хотя время от времени и переходит на капризно-дружеский тон. Женя не может простить Саше откровенности. А Костику Павловскому провожать себя разрешает!
Аркадий Юков после комсомольского собрания стал учиться лучше. В сентябре и октябре у него не было в дневнике ни одной посредственной отметки и только в ноябре он сорвался: получил «посредственно», теперешнюю тройку, по физике. Ах, уж эта физика! Я уже говорил о костюме, купленном им. Да, он, по его словам, «отхватил суконные штаны и почти дипломатический пиджак о двух пуговицах».
— Четыреста рублев! — важно говорил он товарищам, когда они, как купцы, ощупывали полы и рукава пиджака. Он подчеркивал этим, что материальное положение его семьи — на соответствующей высоте и он вполне независимый в этом смысле человек.
Это было не совсем так, но все-таки мать и сын Юковы жили лучше. В сентябре по решению горсовета матери Аркадия было выдано единовременное пособие, довольно солидное по тем временам, нужно сказать. Немного помогла Аркадию школа — вот откуда взялись деньги на костюм. Ну, и стал присылать матери немножко денег ее брат, работающий на Дальнем Востоке. Аркадий мечтал о покупке новых ботинок. А пока что он ходил в футбольных бутцах (шипы срезал, конечно) и в шинели времен Котовского и Фрунзе. Шинель была на зависть старомодна и великолепна. Шинель Аркадию нравилась. Он считал, что в этой шинели он похож на чапаевского Петьку.
В общем жизнь Аркадия Юкова шла своим чередом, он почти не вспоминал о прошлом. Аркадию шел восемнадцатый год, а молодые люди этого возраста считают себя, как известно, мужчинами.
Борис Щукин, основательно окрепнувший в Белых Горках, не бросал занятий спортом. Чуть ли не каждый вечер его можно было видеть в школьном физзале. «Солнце» он еще не крутил, но подъем разгибом делал так ловко, что Варикаша уже собирался включить его в список гимнастов, которым предстояло защищать честь школы на предстоящих легкоатлетических соревнованиях. Борис с удовольствием показывал Шурочке мускулы па руках и в шутку намекал, что он теперь может расправиться с ней, как повар с капустой. Шурочка почтительно щупала его бицепсы, и в глазах ее мелькал скромный огонек сожаления: прошли времена, когда она могла свалить брата на пол и нещадно бить локтями! Борис мало-помалу превращался в этакого симпатичного здоровячка. Может быть, поэтому Людмила Лапчинская стала заглядывать к Шурочке все чаще и чаще? Вполне возможно. Борис был бы счастлив, если бы это было так. Конечно, можно было проверить, но решиться на какое-либо действие самого невинного свойства Борис не мог. Возможно, счастье-то как раз в этом и заключалось.
Осталось рассказать о Костике Павловском. Как обычно, он не перегружал себя общественными заботами. На этот счет у него были свои принципы. Вот один из них: всему свое время. Он пояснял этот принцип очень просто: «В школе — учеба, после окончания школы — государственные заботы». На меньшее он, понятное дело, не рассчитывал. Государственные заботы его еще ждали где-то впереди. А пока что он был занят размышлениями о предстоящем бале, провожал Женю Румянцеву, тренировался на гоночной лыжне: он считался в школе способным лыжником. По этому поводу он говорил: «Слалом — спорт смелых. Бить друг дружке физиономии, прыгать через планку и поднимать гири — делать это могут все. Я тоже могу, хотя особого желания не имею. Но попробуют пусть боксеры спуститься с крутой горы, не сшибив ни одного хлыста!». Костик мог спуститься и не сшибить. Это правда. Но разбить физиономию боксеру он вряд ли бы сумел, скорее всего, наоборот. Ну, да не в этом суть. О Костике еще пойдет речь…
Другие приятели из школы имени Ленина жили той же жизнью, что и Саша, Борис и Аркадий. По-прежнему смешил класс Вадим Сторман, и в силу своих возможностей помогал ему Лев Гречинский.
Итак, особых инцидентов и исключительных событий не было.
Сентябрь, октябрь и ноябрь прошли.
Начался декабрь…
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Это случилось в декабре.
В Ленинской школе полным ходом шли лыжные тренировки.
…Накатанная до блеска лыжня сбегала по правому крутому берегу Чесмы на покрытый снегом лед, поднималась на левый берег и уходила к лесу. Взяв с разбега возвышенность левого берега, физрук школы Варикаша резко свернул в сторону и оглянулся. Наискось через реку стремительно мчались лыжники. В вихрях снежной пыли они один за другим скользили по снегу и быстро поднимались на левый берег.
— Привал! — скомандовал физрук.
Он позвал Сашу Никитина и указал ему на ложе замерзшей реки.
— Ты видишь?
Там змейками извивались струйки снега. Такими же змейками курилось большое снежное поле между рекой и лесом.
— Поземка, — сказал Никитин и взглянул на небо. Час тому назад светло-серое небо нахмурилось. — Метель будет!
Варикаша кивнул головой:
— К вечеру разыграется… Придется вернуть девушек и слабых ребят. Дальше пойдут только самые сильные.
— Может, пройдем все? — осторожно спросил Саша.
— Опасно. — Варикаша решительно воткнул палки в твердый наст. — Пойдут сильнейшие!
Он назвал фамилии тех, кто пойдет дальше: сам Варикаша, Никитин, Ваня Лаврентьев и Костик Павловский.
— Странно! — запротестовала розовощекая Соня Компаниец. — Вы делаете исключение только для ребят. А девушки?
Соня считалась в школе сильнейшей лыжницей, поэтому всем была понятна ее обида.
Варикаша решил оставить и ее.
Через минуту все остальные лыжники под командой Льва Гречинского отправились обратно в город, а пятерка лучших спортсменов продолжила путь.
Лыжня пролегала по проезжей дороге, а затем сворачивала на лесную тропу. В лесу было сумрачно и тихо: обложенные снегом высокие елки глушили все звуки.
За лесом началась самая трудная часть дистанции — овраги, балки, холмистые вырубки. Где-то здесь, левее лыжни, ровное, как стол, поле заканчивалось Демьяновской кручей — пятидесятиметровым обрывом.
Когда физрук и школьники вышли в поле, пошел снег. Крепнущий ветер гнал уже не струйки, а густые потоки снега, мокрого и липкого. Непроницаемая снежная стена вставала в двух шагах от лыжников, и только с большим трудом можно было рассмотреть спину передовых.
— Осталось немного! — крикнул Варикаша. — Возвращаться нет смысла.
Лыжню занесло. Пришлось идти по крутящейся снежной целине.
Костик Павловский, поравнявшись с Сашей, проговорил:
— Берем все время левее. Не замечаешь?
— Засеките направление по компасу, — с трудом догнав физрука, посоветовал Саша. — Кажется, мы взяли левее…
— Идем правильно, — успокоил его Варикаша. — Эту дистанцию я знаю, как свои пять пальцев.
— Нет, по-моему, взяли левее, — с беспокойством настаивал Саша. — Не забывайте о Демьяновской круче!
Упоминание о страшном обрыве заставило физрука призадуматься.
— Хорошо, я проверю, — неохотно согласился он. — Отверните метров на тридцать. Не больше! Я вас быстро догоню.
— За мной! — закричал Саша и решительно повернул направо.
Несколько минут лыжники медленно и молча шли вперед. Ветер ослабевал, но снег по-прежнему был густой.
Идущий вслед за Никитиным Павловский остановился.
— Стойте! Куда девался Сергей Алексеевич?
— Не заблудился ли он? — забеспокоилась Соня.
Лыжники столпились в кружок, недоуменно переглядывались.
Костик сложил руки рупором и крикнул. Ответа не было.
— Придется искать! — сердито сказал он, стряхивая с плеч снежные сугробы.
— Да, и скорее, — согласился Саша. — Ну-ка, обвяжемся на всякий случай шпагатом. — И Саша, привязав один конец шпагата к ремню лыжного костюма, протянул второй Костику.
Соединенные бечевой, лыжники осторожно двинулись обратно.
— Вот здесь он свернул, — сказал Саша.
— Стой! Назад! — закричал вдруг Костик.
Саша замер. В двух шагах от него поле резко шло под уклон.
Откуда-то спереди, из белой мглы, глухо, как из-под земли, прозвучал голос:
— Это вы, ребята?
Это был голос Варикаши.
— Ни шагу вперед! Здесь Демьяновская круча. Я держусь на корнях кустарника метрах в двух ниже обрыва. Кажется, я свихнул ногу. Выручайте, братцы! Я продержусь час, не больше. Выручайте!
Школьники, подавленные случившимся, долго не могли вымолвить ни слова.
— Шпагат! — наконец выдавил Саша.
— Шпагат не годен… Нужно что-нибудь попрочнее… — Костик Павловский хлопнул себя рукой по шапке. — Ремни! Снимайте ремни!
— Не хвати-ит! — почти простонала Соня.
— Спокойно, спокойно! — прикрикнул на нее Ваня — Ремни от брюк и комбинезонов. Быстро, ребята, быстро!
Саша тщательно затянул первый узел. Скоро из семи ремней получились довольно длинные вожжи.
— Ребята, поспешите, — глухо сказал Варикаша. — Один корень оборвался, другой трещит…
Саша дрожащими руками стал спускать связанные ремни с обрыва.
«Хватит или нет?» — с жутью думал каждый.
— Где, где? Не вижу! — крикнул Варикаша.
— Не хватает! — вырвалось у Сони. — Ой, что делать!..
Ваня яростно толкнул ее локтем в бок.
Соня зажала лицо руками, всхлипнула.
— Какого черта мы связались с этими девками! — выдавил Ваня сквозь зубы.
Соня вдруг сбросила лыжи, поползла на коленях вниз.
— Сергей Алексеевич, миленький, держитесь! — в отчаянии закричала она. — Мы вас спасем, держитесь только!..
Костик Павловский, который стоял ближе всех к ней, схватил ее за руку, оттащил и, освободившись от лыж, сам пополз к обрыву. На краю пропасти торчал из-под снега какой-то камень. Прочно он держится или нет — это было неизвестно. Костик уперся в него ногой, изо всех сил ударил по нему…
— Все в порядке! — с победным видом обернулся он к ребятам.
«Я жертвую собой, разумеется, — говорило выражение его лица, — но разве это имеет сейчас значение!»
— Давайте-ка ремни! — скомандовал Костик. — Сергей Алексеевич, — Павловский склонился над пропастью, — как вы себя чувствуете? Я брошу вам ремень, теперь он достанет.
— Павловский, осторожнее, умоляю! Камень висит над обрывом! Лучше не надо, Павловский!..
— Волков бояться — в лес не ходить! — усмехнулся Костик и многозначительно посмотрел на ребят, молча наблюдавших за ним. — Без опасности не проживешь! Держите ремень. Взялись? А ну, Саша, Ваня, спускайтесь осторожно… не бойтесь, камень, по-моему, выдержит. В крайнем случае, бросайте меня, поняли?
— Никитин, смотри, смотри, не наделайте большей беды! — задыхающимся голосом предупредил Сашу физрук.
— Костик, одной ногой упрись в камень, другой в снег… продолби ямку поглубже! — стал командовать Саша.
— Все ясно, все ясно, — недовольно забормотал Костик. — Я сижу, уперся, пора и за работу. Повторяю, что если что — бросайте меня, я даю вам такое право, вы слышите меня?
— Иди к черту с твоим правом! — крикнул Саша. — Сергей Алексеевич, мы взяли… Давайте! Р-раз!..
Засыпанный снегом физрук был тяжел. Напрягши все силы, лыжники подтянули Варикашу к камню. Он обхватил его острый выступ обеими руками, пряжку ремня он держал в зубах, сцепив челюсти намертво. Поймав воротник лыжного комбинезона Варикаши, Костик валился на спину. Мешали лыжи. Сергею Алексеевичу удалось освободиться от них. Упершись в камень грудью, он, как мог, помогал школьникам…
— Р-раз! — командовал Саша. — Р-ра!..
Последний рывок — и вот уже Варикаша лежит на снегу. Соня упала в снег, хватает воздух широко раскрытым ртом. Костик, тяжело отдуваясь, ладонью смахивает со лба крупные брызги пота.
Через пять минут, отдышавшись и растерев снегом обмороженные руки физрука, школьники вынесли Варикашу на проезжую дорогу.
— Да, — говорил Костик Павловский всем своим товарищам по очереди, — да, не думал я сегодня вернуться домой, не думал! Прошу вас, не сообщайте матери и вообще об этом деле — никому! Пусть так и останется, ведь без опасностей не проживешь!
Ребята молчали.
Первый же едущий на санях колхозник быстро доставил всех в город. Варикаша был сразу же отправлен в больницу.
ПЕРВАЯ КЛЯТВА
Врачи сказали: Сергей Алексеевич пролежит в постели не менее месяца. Еще месяц он будет ходить на костылях. Сможет ли он работать потом — покажет время.
Школа имени Ленина осталась без физрука.
А во время зимних каникул должны были состояться общегородские лыжные состязания. В прошлом году победу на этих состязаниях одержали спортсмены Ленинской школы. Теперь же они оказывались в невыгодном положении.
На другой же день после несчастного случая с Варикашей у Сони Компаниец собрались Саша, Ваня, Гречинский, Аркадий, Женя, Вадим Сторман. «Клич» подал Саша Никитин.
— Серьезный разговор!
О чем пойдет речь — догадывались все. Да Саша и не скрывал…
И вот уже все в сборе, кроме одного, — Костика Павловского.
Вадим шутил:
— Цвет десятого класса «А» прибыл в свою штаб-квартиру, расположенную во дворце графини Софьи Компаниец. Благородная графиня угощает высокородных гостей чаем и другими деликатесами. В обществе царит атмосфера ожидания. Вот-вот должен появиться еще один, последний, лепесточек, миленький лепесточек, князь Константин Павловский. Взоры всех устремлены на дверь, уже три пробило, а лепесточка все нет!
— Костик заставляет себя ждать, — хмуро заметил Саша. — Эта его самонадеянность мне начинает не нравиться.
— Как многозначительно сказано! — воскликнул Сторман. — Сеньоры, вы слышали, что сказал магистр?
— Да, да! — поддержал Сашу Аркадий. — Пятнадцать минут ждем.
В эту минуту на лестнице послышались шаги. Соня выбежала в коридор. Донеслись слова Павловского:
— Очаровательная!.. Умница!..
Соня втолкнула Костика в комнату, метнула настороженно-ласковый взгляд на Аркадия. Тот, не поднимая головы, с угрюмым видом сидел в кресле.
— Ребята, прошу прощения! Очень сожалею, что задержал вас! — оживленно заговорил Костик, обращаясь то к одному, то к другому. — Представьте себе, мамаша не захотела отпустить меня без чашки какао. Я вынужден был покориться, сами понимаете: мать. К счастью, отец подбросил меня на машине, а то бы я еще не скоро пришел. А, кстати, — он испытующе посмотрел на Аркадия, — вы уже видели новую стенную газету? Ее вывесили сразу же после уроков. Там меня так прославили! Просто неудобно, честное слово, разве уж так значителен мой подвиг?
Костик подошел к Аркадию, весело положил руку на его плечо.
— Вот мы и уравнялись в славе, Аркаша! Соня, я надеюсь, уже рассказала тебе все подробности? Можно сказать, я спас ее от верной гибели: она чуть-чуть не свалилась в пропасть. И теперь я понимаю чувство, которое вело тебя, дорогой, — это чувство солидарности с гибнущим человеком! Меня захватил этот порыв так властно, что я перестал думать о собственной опасности. И вот теперь — слава!
— Ну и хлебай ее на здоровье! — угрюмо сказал Аркадий и снял руку Костика со своего плеча.
— О-о, я понимаю! — с легкой усмешкой протянул Костик. Он оглядел потупивших глаза товарищей, словно призывая их разделить свое чувство. — Ревность! Это бывает. Я нечаянно потеснил тебя. Но что же поделать!
— Да пошел ты к черту! — вырвалось у Юкова. Он вскочил и, резко отодвинув кресло, отошел в угол, подальше от Костика. — Плевать я хотел на славу, и вообще забери ее всю и больше не приставай ко мне!
— Что это он, ребята? — обиженно развел Костик руками. — Я ведь не сказал ничего дурного. Саша? Лева? Соня?
— Лучше не надо об этом, — сухо сказала Соня.
— Хорошо, я не буду. Но вы меня обижаете. — Костик сел в кресло, оставленное Аркадием, закинул ногу на ногу. — Я ведь не давал повода, я молчал сегодня весь день, как рыба, — и вдруг эта статья в стенгазете!..
— Хватит! — решительно сказал Саша. — Аркадий, садись. Дело есть более серьезное. Варикаша выбыл из строя. Обсудим этот вопрос.
— А я предлагаю: тренироваться самим! — резко проговорил Аркадий. — Или же так: избрать руководителя. Мое предложение: Сашку. Да, да, Сашка, тебя!
— Так и должно быть, — поддержал его Ваня.
— Конечно, конечно, — поддакнул и Костик. — Как инициатор, Саша пусть возьмет на себя эту обязанность.
— Ребята, я, конечно, согласен, но ведь надо официально, а то у нас получится какая-то подпольщина, — сказал Саша.
— Давайте поставим вопрос… ну, где? — сначала в классе, перед Марией Иосифовной, — предложил Ваня.
— Верно. Завтра же поставим, — подхватил эту идею Гречинский. — И вместо Варикаши подготовкой займется Никитин. Проиграть приз — это будет позор!
— Я умру, если проиграем, — вздохнул Вадим Сторман.
Женя Румянцева рассмеялась.
Решение было принято: завтра начать разговор.
Саша уже сделал шаг за порог, когда его окликнула Женя. Никитин обернулся и остановился.
— Закрой дверь! — приказала Женя.
Соня выскользнула в соседнюю комнату. Женя осталась с Сашей наедине. Брови у нее были сурово нахмурены, а глаза чуточку смеялись.
— Почему ты не заходишь ко мне? — сурово спросила она.
Саша недоуменно пожал плечами. Он молчал.
— Заходи, — сказала Женя.
— Помнишь, ты тогда…
— Не помню, не помню! — быстро продолжала Женя, капризно взмахивая рукой. — Я тебе говорю: заходи. Ладно? Хорошо? — Она засмеялась, показала Саше язык, — это было так неожиданно! — и скрылась вслед за Соней.
Саша мчался по улице, не замечая прохожих. И даже, когда его окликнули, не сразу отозвался. Он просто не понял, что это относится к нему.
На другой стороне улицы, призывно подняв руку без варежки, стояла Маруся Лашкова. Она была в белой, выше колен, шубке, в шапке-ушанке и фетровых валенках.
— Да? Что? — спросил через улицу Никитин.
— Здравствуй, Саша! Ты спешишь?
— Да, очень… Впрочем, нет, я… А? Что?
Саша растерялся.
— Подожди минутку. — Маруся быстро побежала к нему.
Тогда только Саша немного опомнился, шагнул вперед, и они встретились посредине проезжей части улицы.
Маруся глядела Никитину прямо в глаза. Жаркий, вопрошающий и грустный взгляд обжег Сашино лицо.
С тех пор, после разговора Саши с Борисом в Ивантеевке, они почти не видели друг друга. Несколько мимолетных встреч, два-три слова — и все. И вот теперь они стоят посредине улицы и молчат. Саша задержал ее руку в своей, трясет, смущенно глядит под ноги. Ему неудобно, неприятно, и тревога сжимает сердце…
— У вас в школе неприятность… я знаю, — заговорила Маруся. — Я только что… Сейчас вот поссорилась из-за тебя с Андреем Михайловичем.
— Из-за меня?
— Да. Он говорит, что ты излишне самоуверенный… и это может отразиться в будущем. Но ведь это неправда! — воскликнула Маруся.
— Я самоуверенный?
— Да. Ведь это неправда. И я с ним поругалась.
Саша насупился.
— Он не может простить мне удачи моего плана там, в лагерях.
— Нет, нет, он не такой, ты напрасно! — запротестовала Маруся. — Он просто не понимает тебя.
— Может быть.
— А ты… что ты делаешь?
— Знаешь… сойдем с дороги.
— Я провожу тебя немножко.
— Пожалуйста, надень варежку. У тебя ведь рука замерзла.
— Правда… Мороз…
Маруся вышла вслед за Сашей на тротуар, стала натягивать варежку на окоченевшие, негнущиеся пальцы. Саша хотел помочь ей — и не решился.
Пять минут назад Женя сказала ему: «Заходи. Ладно? Хорошо?» Значит, простила. И вот теперь он стоит с Марусей. Маруся, Женя… Тревога сжимает сердце.
— Ты очень занят, я понимаю, — тихо говорит Маруся. — Я просто так… на одну минутку. До свидания!
— До свидания, Маруся, мы еще увидимся, скоро!..
— Да, конечно, — очень тихо говорит Маруся.
Она переходит улицу, и кажется, что она идет в гору. Гора крутая, идти трудно.
Саше кажется, что он тоже идет в гору.
Десять минут назад Женя сказала: «Заходи. Ладно? Хорошо?» Простила. Женя, Маруся…
Грустно отчего-то!
На другой день последний урок вела Мария Иосифовна, преподавательница литературы и классная руководительница десятого «А». Она работала в школе первый год. Два года назад она закончила институт. Это была самая молодая преподавательница в школе. Когда-то и она училась здесь, в Ленинской. Теперь учит других, тех самых, которые переходили в четвертый класс, когда она заканчивала десятилетку.
Мария Иосифовна красива: черные, коротко остриженные волосы, вьющиеся на концах, похожи сзади на венок; если бы вплести в них цветы, она стала бы, как царица, — это сказала однажды Женька Румянцева. Почему именно царица — неизвестно: просто-напросто учительница очень нравилась Женьке. Да и не только ей — все девушки втайне любили ее. У нее было смуглое лицо с очень ярким ртом, была она стройна и тонка, тонка почти по-девчоночьи. И казалось иногда, что ей очень и очень хочется сидеть за партой, рядом с Соней, с Женькой, а не ходить по классу строгой и серьезной. Аркадий Юков в первые же дни учебы безапелляционно заявил, что «новой учительке еще можно в куклы играть». Этим он обидел Соню и вынужден был после, в укромном местечке, просить у нее прощения.
Да, Мария Иосифовна была еще очень молода, Женька и Соня даже могли бы стать ее подружками. Но вела уроки она изумительно.
— В кого она влюблена? — глубокомысленно и, как обычно, с долей иронии рассуждал на эту тему Костик Павловский. — В Пушкина или в Максима Горького? На ее месте я, разумеется, влюбился бы в Александра Сергеевича, он как-то ближе был к женскому полу, и, очевидно, сердечнее. Но с другой стороны, она любит и старика Толстого. А, кроме того, она положительно неравнодушна к Блоку, Есенину, Маяковскому и даже Демьяну Бедному. Завидный темперамент!
Ваня Лаврентьев, решительно пресекающий в классе подобные разговорчики, уточнил, что Мария Иосифовна влюблена в литературу.
И конечно же, это была сущая правда. Ходили слухи, что учительница сама пишет и даже где-то печатает свои стихи.
Была Мария Иосифовна очень строга. Еще более строгим школьники считали только одного человека — преподавателя истории Федора Ивановича, маленького тщедушного старичка в старомодном пенсне, с козлиной бородкой, — за это его и звали все Козликом Ивановичем. Федора Ивановича просто не любили. Марию Иосифовну, несмотря ни на что, уважали. Костик Павловский, считавший себя самым мудрым в классе, полагал, что строгость молоденькой и хорошенькой учительницы — личина, защитный панцирь.
Итак, последний урок кончился, началось летучее классное собрание. Когда все, кто хотел, высказались, заговорила Мария Иосифовна:
— Ваша забота о физкультуре и о чести своей школы очень похвальная, ребята, — сказала она. — И конечно, дирекция примет меры к тому, чтобы наша школа заняла в лыжных соревнованиях подобающее ей место. Но я должна предупредить вас, друзья, что главное сейчас не спорт, а учеба. Прославить школу отличными отметками — вот о какой чести прежде всего следует думать. А некоторые из вас забывают это… — Внимательный взгляд Марии Иосифовны скользнул по классу, отметил Сашу Никитина, Женю и остановился на Гречинском. — Вот ты, Лев! Волнуешься, что школа упустит спортивный приз, но почему-то вполне спокоен, когда по физике тебе ставят плохую отметку.
— Я спокоен? Да я весь горю, Мария Иосифовна, я кляну себя…
— …и рву волосы, — тихонько подсказал Сторман.
— И рву во… — начал Гречинский, но спохватился и под общий хохот, красный и сразу же вспотевший, заключил: — Категорически обещаю вам исправить отметку!
— Ты обещаешь, — ухмыльнулся Юков, — так, как осенью на матче с макаренковцами категорически обещал ни мяча не пропустить. «Лев Гречинский в случае этого не встанет в ворота! Никогда!» — передразнил вратаря Юков. — В первом тайме три вытащил, а во втором — пяток.
— Вы, защитники, ногами бы больше работали! — огрызнулся Гречинский. — Вратарь без защиты не игрок.
— Садись, садись, Гречинский. Прекратите шум. Уверена, что ты сдержишь свое слово. Хотела бы услышать подобные обещания и от других. Называть фамилии не буду. Пусть подумает каждый о себе. Ну, а теперь до встречи завтра. До свидания, ребята!
— Мария Иосифовна! — вскочил Саша. Лицо его пылало. — Разрешите еще… А как же? Можно просить Якова Павловича, чтобы он разрешил мне руководить подготовкой? Как думаете, разрешит?
Он впился взглядом в лицо учительницы. Класс настороженно молчал.
Мария Иосифовна чуть опустила голову, и по ее красивому смуглому лицу, — Саша хорошо видел, — пробежала тень. Но вот она взяла со стола книги и спокойно, казалось, спокойнее, чем следовало бы, сказала:
— Думаю, что нет. Однако попытайся.
И она пошла к двери.
— А вы, вы! Мария Иосифовна, ваше мнение о Саше? — послышались голоса.
— Мое мнение, что это плохо отразится на Сашиной учебе, — ответила учительница и вышла.
— Ребята! — Саша звонко хлопнул крышкой парты. — Немедленно иду к директору!
— Давай, Сашик, давай! — забасил, Гречинский. — Ни пуха тебе ни пера! Мы тебя ждем, слышишь, ждем!
Волнуясь, Никитин постучал в дверь директорского кабинета.
Яков Павлович сидел за большим столом, освещенным мутным предвечерним солнышком, и правил ученические тетради. Он был расстроен. Саша понял это сразу — по тому, как он нервно протирал платком свои роговые, «профессорские», как говорили в школе, очки.
«Момент неудачный!» — мелькнуло у Саши.
Однако начало беседы было положено:
— Я к вам по срочному делу, Яков Павлович.
Директор надел очки, обеими руками приподнял их на лоб и проворчал:
— Давно, давно следует поговорить.
Очки его упали со лба на нос. Он с головы до ног оглядел Никитина и, видимо, оставшись чем-то недоволен, потянулся за лежащей на столе тетрадкой. Она была испещрена красными пометками.
Саша недоумевал: чем же недоволен Яков Павлович? Он посмотрел на пуговицы рубашки, на брюки, на ботинки… Ботинки! Вон, оказывается, в чем дело! Давно не чищенные порыжевшие носки ботинок открыли Никитину причину недовольства директора. «Аккуратность — мать дисциплины!» — вспомнил Саша слова, которые очень любил повторять Яков Павлович.
— Вот полюбуйся, — протянул тетрадку директор, — контрольная работа по истории, написанная Аркадием Юковым. Шестнадцать грамматических ошибок.
— Юков? — удивился Саша. — Юков обычно пишет хорошо… У него с физикой хуже.
— Хорошо? Почему же в работе по истории он не считает нужным ставить запятые и знаки вопроса? Прав Федор Иванович, который взыскал с него и оценил работу как неграмотную.
— Я поговорю с ним, Яков Павлович.
— Говорить мало. Работать надо, работать с ним! И тебе и Лаврентьеву. Мотай на ус! — несколько грубовато, как это у него бывало не в официальном, а в дружеском разговоре со старшими учащимися, сказал Яков Павлович.
— На него когда как найдет…
— Дорогой мой! — воскликнул Яков Павлович, поднимаясь из кресла. — Комсомольская организация и учком обязаны помогать школе снимать со всех ребят вот эту самую накипь — «когда как». Когда хорошо, значит, когда плохо?
— Он стал лучше, Яков Павлович, значительно!..
— Вижу, вижу. Ну, говори, что у тебя… Садись…
Присев на стул, Саша кратко изложил директору мысли, высказанные в классе.
— Гм, — нахмурил брови директор. — Ты думаешь, мы о физкультуре не заботимся? Ты обращался по этому вопросу к Марии Иосифовне?
Саша кивнул.
— Что она тебе ответила?
— «Думаю, что нет. Однако попытайся», — твердо выговорил Саша.
— «Однако попытайся» напрасно сказала она. И не пытайся! Только нет!
Саша вскочил.
— Я могу знать причину вашего отказа?
— Во-первых, сядь! Учись владеть собой.
— Я удивлен, Яков Павлович, — опускаясь на стул, обиженно выговорил Саша.
— Я больше удивлен, Никитин, больше! — подчеркнул Яков Павлович. — Сегодня Мария Иосифовна поставила тебе «хорошо» за ответ по литературе, а физик сказал, что ты у него еле вытянул на «посредственно». — Директор быстро снял и стал протирать очки. — Ты уже не первый ученик школы. Павловский далеко опередил тебя.
Яков Павлович помолчал. Пальцы его быстро шлифовали стекла очков.
— Неважно, Никитин! Ты учишься не так, как мог бы учиться. Это ответ на твою просьбу. Тебе над ним придется подумать. Когда ты глубоко, по-настоящему продумаешь этот вопрос и сделаешь выводы, приходи ко мне, еще подумаем о руководстве физкультурным кружком. Но не раньше, чем учителя скажут мне, что Никитин снова круглый отличник.
Саша покраснел и встал.
— Вы правы, Яков Павлович. Я приду к вам после. Но скоро! До свиданья.
Когда Саша направился к двери, директор остановил его.
— А ботинки надо чистить, — заметил он. — Аккуратность— мать дисциплины. А к дисциплине себя со школьной скамьи приучать надо. Дорогой мой, пойми, что сегодня ты не почистишь ботинки, завтра не выучишь урока, послезавтра, в армии, покинешь пост. А началось все с ботинок, с пуговицы, с неряшливой прически. Следить за собой надо, следить. Ну, иди!
Саша не помнил, как дошел до своего класса. Он был в смятении. В классе ждали его Гречинский, Лаврентьев, Юков, Павловский, Женя и Соня Компаниец.
— Не разрешил?! — вырвалось у товарищей.
— Нет.
— Почему?!
— Яков Павлович сказал, что я перестал хорошо учиться. Ты, Костик, обогнал меня.
— Я? Вон как! Не думаю…
— Да, да. Сегодня я получил только «хорошо» по литературе, а физик вчера, оказывается, все-таки подпустил мне «пса». А в общем-то я и сам это чувствую…
— По литературе? — удивился Гречинский. — Ты отвечал прилично.
— Новая учительница строга уж очень, — заметил Костя.
— Придира! — коротко прибавил Аркадий.
— Стойте, мне слово! — воскликнул Костик. — Ясно, что Саша должен руководить. С завтрашнего дня у меня появятся одна за другой две отметки «хорошо». И станет ясно, что Саша срезался случайно.
— Костик, ты сказал глупость, — холодно проговорила Женя.
Павловский вспыхнул и почти с негодованием ответил, обращаясь к Жене, а скорее, ко всем школьникам:
— Я иду на жертву. Не принимаете ее — не надо.
— Он второй раз идет на жертву, не жалеет живота, — усмехнулся Аркадий. — Я тебе скажу, Костик, вот что: прибереги свой живот для более подходящего случая. Он может представиться.
— Да, это неправильно и неблагоразумно, Костик, — поддержал Аркадия Ваня. — Нужно искать другое решение.
— Путь один, — сказал Саша, — взяться за учебу.
— Вот что, ребята, учиться хорошо надо, это правильно, — продолжал Аркадий. — Но кто нам мешает тренироваться самостоятельно, в свободное время? А? Давайте дадим друг другу слово, что защитим приз?
— Поклясться — и все! — подхватил Саша.
— Поклянемся! — воскликнул Гречинский.
— Это здорово! — у Аркадия загорелись глаза. — Давайте!
— Мы, комсомольцы десятого «А», даем друг другу слово и клянемся, что не отдадим зимний приз школе имени Макаренко! — негромко, но очень четко и торжественно сказал Саша.
— Клянемся! — воскликнули все, протягивая Саше руки.
Клятва была скреплена крепчайшими рукопожатиями.
В СЕМЬЕ И В ШКОЛЕ
Слова Якова Павловича глубоко задели самолюбие Саши Никитина.
«Ты уже не первый ученик школы!» — с болью думал он, входя в свою комнату.
Мать его, Екатерина Ивановна, была учительницей. Как и все матери, отдающие воспитанию детей самую драгоценную долю души, она умела читать даже очень затаенные мысли сына. Накормив Сашу обедом, она подсела к нему и, положив свою ласковую руку ему на плечо, сказала:
— Ну, а теперь рассказывай…
И Саша, как обычно, поведал своему лучшему, задушевному другу причину переживаний.
— Отстал, значит? — спросила мать, и легкий оттенок иронии, звучавший в ее голосе, так и обжег Сашу.
«Сдался, отстал, не сумел, не выдержал, отступил», — эти выражения Сашин отец, полковник Никитин, с убийственной насмешкой называл «словарем безвольного человека».
— Отстал, но не сдался, мама, — сказал Саша.
Губы его плотно сжались, и в уголках их прорезались суровые и решительные складочки — как у отца.
— Это не просто красивые слова, сын?
Саша обнял мать за плечи.
— Мама, что скажет мне отец, если узнает, что я такие слова бросаю на ветер?
— Да, он не похвалит тебя.
Мать сдержанно поцеловала его в высокий чистый лоб. Ее гибкие пальцы смяли и пригладили упрямый вихорок волос на затылке Саши.
— А сегодняшний случай? Ты сообщил папе о нем?
— Он должен узнать, мама! — воскликнул Саша. — Он поймет меня. Ты помнишь, когда два года тому назад папа приезжал на месяц в отпуск из Хабаровска и рассказывал, что получил выговор от большого военного начальства, он говорил: «Часто мы привыкаем к своим успехам и работаем так же, как, скажем, год назад. И думаем, что это по-прежнему хорошо. А жизнь с каждым днем движется вперед, и выходит, что мы уже отстали. А отстающих, как сказал товарищ Сталин, бьют». Папа сказал, что он делал свое дело не хуже, чем год назад… А маршал совершенно правильно решил: хуже! Так вот, мама, я отвечал сегодня не хуже, чем в начале учебного года, но и не лучше. А я могу отвечать лучше. Наша новая учительница поняла это и справедливо снизила мне оценку… Ну, а физику, признаюсь, я вообще не выучил. Я поработаю и добьюсь отличных оценок!
Материнская рука снова легла на плечо сына.
— Что ж, мне остается пожелать тебе успеха, сын. А теперь — спать!
Провожаемый ее теплым взглядом, Саша скрылся в спальне, но лег не сразу. Сняв со стены овальный портрет, он поставил его на самый краешек стола и долго молча смотрел на него.
С портрета на Сашу испытующе глядел широколобый худощавый человек в форме полковника танковых войск. Саша думал о суровой, беспокойной, но чистой и ясной жизни своего отца. Да, такой жизнью можно было гордиться! В юности — большевистское подполье, ссылка в Сибирь, потом годы гражданской войны. С тех пор отец стал солдатом, защитником Советской державы. Судьба солдата кидала его то к снегам Заполярья, то на солнечное южное взморье. Бывало так, что одно письмо от него получали из Хабаровска, а следующее — из Львова.
Вначале семья переезжала вместе с ним (все Сашино детство прошло в разъездах), но потом родители решили, что это вредно отразится на Сашиной учебе. С тех пор Саша с матерью жил в Чесменске и видел отца только во время коротких заездов и отпусков.
Теперь, глядя на портрет отца, Саша думал:
«Можешь не беспокоиться за меня, папа. Правда, я сплоховал немного, но ведь ты сам говорил: на ошибках учатся. Я многому научился сегодня, многое понял. Будь спокоен, я не посрамлю школу!»
…Руководить подготовкой к зимним соревнованиям Саше не разрешили, но физкультурные занятия между тем шли в школе своим чередом. Верные клятве, ребята из десятого «А» в свободное время усиленно тренировались на лыжне. Один Костик Павловский время от времени пропускал тренировки: он считал себя первоклассным лыжником и не очень утруждал свои мускулы «черновой работой», — так он говорил.
Сразу же после классного собрания, на другой день, кажется, Костик вызвал Сашу в коридор.
— Конфиденциальный разговор, — сказал он.
Ох, любил Костик эти трудновыговариваемые иностранные словечки!
— Ну что? — беспечно спросил Саша.
Настроение у Никитина было прекрасное.
— Я не понимаю реакции на мое вчерашнее предложение, — начал Костик. — Сделанное от чистого сердца, оно, к моему удивлению, вызвало отпор… не очень-то тактичный, на мой взгляд. Этот Юков! — Костик вздохнул и покачал головой, как бы намекая, что с Юковым дело плохо. — Ну да я не очень обижаюсь на него. Верю, что он меня не любит. Причины понятны, ну и хорошо. Но мне кажется, что другие не поняли по-настоящему меня. И вообще между мной и классом начинает возникать какая-то стена. Повода для этого я не давал. У меня свои привычки и наклонности — это правда, кое-кому это, может, не нравится, но в принципиальных вопросах для вкусовых оценок нет места. Я уважаю чужие принципы, уважайте мои — вот мой закон. Я хотел бы знать твое мнение на этот счет. Только откровенно.
— Пожалуйста, — ответил Саша. — Твое предложение никому не понравилось, и мне в том числе. Это ведь от бахвальства.
— Ну не-ет!
— Да, да. Разговоры о славе — тоже от этого.
— Не ожидал, не ожидал!
— А насчет стены — не думаю. Если ты сам ее не воздвигнешь, никакой стены не будет.
— Да, меня не понимают, — вздохнул Костик. — Лучшие друзья не понимают. Это горько.
И Костик отошел.
За этим разговором издалека следил Юков. Как только Костик скрылся, он подхватил Никитина под руку и спросил напрямик:
— О чем он говорил?
— Все о своем предложении. Не нравится мне его поведение. Ты не считаешь, что он все портится и портится?
— Он гад, гад! — резко заговорил Аркадий, не беспокоясь, что его могут услышать. — Я только теперь стал понимать, какой он гад. Ты знаешь, что он говорил мне о Соне? Гадость страшную! А в лицо Соне болтал совсем другое. Это как называется? Да за такое ему мало морду расквасить! Он смотрит на всех свысока. Художник, гений, сын прокурора! Не люблю я его, ох, не люблю!
— Неискренность — хуже всего, — сказал Саша.
— А ты что смотришь, что? — накинулся на него Аркадий. — Он ведь на глазах у всех Женьку у тебя отбивает!
— Ну, не так… не то слово, — забормотал Саша и смущенно оглянулся. — Да потише ты.
— Он же ее все время домой провожает, под руку, — зашептал Аркадий. — Я их раза три на катке видел. А Женька! Тоже хороша! Она вас за нос водит. Это точно, ты приглядись.
— Не надо, Аркадий…
— Чего там не надо! Спохватишься, да поздно будет. Я вижу, я все прекрасно вижу. Ох, и легкомысленная она, эта Женька! Она ведь тебе нравится, правда?
— Да не о том речь, — отмахнулся Саша. Слушать все это ему было очень неприятно. Он знал, что Женя много времени проводит с Павловским, и поэтому-то решительно добавил: — Это не имеет значения! Все, Аркадий!
— Ладно, не буду, только Женьку надо держать в ежовых рукавицах, а то она отблагодарит, так отблагодарит, что тошно станет.
Звонок прервал этот разговор.
Женя словно чувствовала, что Саша много думает о ней. После уроков она позвала его к себе домой, весело болтая о всякой всячине. У Саши было отходчивое сердце. Он обо всем забыл.
…До конца урока оставалось уже около пяти минут, когда Мария Иосифовна уложила свои книги в аккуратную стопочку.
— Вы все, конечно, помните нашу беседу некоторое время тому назад?
Мария Иосифовна помедлила, словно желая дать возможность вспомнить прошлый разговор.
— Тогда мы договорились, что беречь честь школы нужно в первую очередь отличной учебой. Вы сдержали свое слово. Завтра кончается первая половина учебного года. Итоги уже подведены: в классе десять отличников и ни одного отстающего.
Мария Иосифовна посмотрела на Никитина.
— Саша, тебя вызывает Яков Павлович.
В кабинет директора Саша пошел не сразу. Он забежал в умывальную и внимательно осмотрел себя, свой костюм, воротничок, ботинки… Все было в порядке.
Саша знал, что Яков Львович теперь разрешит ему руководить подготовкой к соревнованиям.
Впрочем, подготовка не прекращалась ни на один день.