Всего три. Ладно, не время расстраиваться. Не хватало только одного элемента — воды. И вот я корректирую траектории комет с глыбами льда, заставляю их наполнять впадины и кратеры планет морями и океанами. В моём мире появляются новые краски. Мерный шёпот волн успокаивает, погружает в транс…
Я увлечённо выстраивал комбинации фосфора и других элементов для рождения жизни на одной планете, чей красный песок так красиво гармонировал с зеленоватыми волнами, и пропустил переломный момент, когда гравитация сыграла со мной злую шутку: столкнула две другие планеты. От ломающихся миров мне передалась гулкая тоскливая вибрация. Но я не вмешался — установленные законы теперь не потерпят постороннего самоуправства.
Моя первая попытка — две жизнеспособные планеты. Система пришла в равновесие, избавилась от лишних объектов и выверила внутренний механизм. Из восьми планет шесть навсегда останутся безжизненными оболочками неудавшейся идеи. Они безумно прекрасны, ведь каждая стала олицетворением новой формы существования, но в практическом применении их удел — снабжать будущие разумные расы ресурсами. Жаль… Может, позже я смогу придумать для них лучшую судьбу? А пока интересно посмотреть, что станет с двумя другими. Их разница в несколько миллионов лет развития позволит уделить должное внимание каждой. Теперь я — всего лишь наблюдатель.
Мне показалось, я вовсе не засыпал.
Мой шар с первой созданной Вселенной ярко светился в воздухе, показывая, что эксперимент удался. Схватив его, я выбежал из комнаты, шлёпая босыми ногами по полу. Было ещё слишком рано, все спали в своих комнатах после шумного праздника — встречи обновлённого года. То тут, то там виднелись разбросанные гирлянды, рассыпанные клочки цветной бумаги из хлопушек и фантики от конфет. В воздухе ещё витал сладкий запах шоколадного торта. Я остановился, закрыл глаза и опустился на ступеньку лестницы. В голове была тонна мыслей, но главный вопрос: какой мир — настоящий?
После первого взрыва в своём шаре я прожил триллионы лет: от сотворения Вселенной до того момента, когда расы начали покорять открытый космос. Сейчас, без моего присутствия там, время замедлилось, почти остановилось. Но и здесь я выпал из реальности… Или это просто сон, чтобы дать создателю отдохнуть?
— Дорогой, ты уже проснулся? — Мама вышла из кухни, подошла ближе, взъерошив спутанные со сна пряди на макушке. — Позволишь посмотреть на твой мир?
Я молча протянул ей шар; свечение уже угасло, в центре переливалась серебряными звёздами Вселенная, которую украшали спирали разноцветных галактик.
— Она прекрасна, дорогой. — Понимающая улыбка мгновенно развеяла сомнения и тревоги. Я понял, что больше не колеблюсь, ведь, на самом деле, это всё мама — она подарила меня миру и подарила мне мой мир. Что могло быть более реальным и здесь, и там, чем её любовь?
— Мама, вы расскажете мне теперь всё остальное? — Я был уверен, что даже без практики она знает и умеет очень много. Может быть, мне удастся понять, какой мир мама мечтала создать, и воспроизвести его в своём. Как подарок, такое не сможет повторить никто. В голове уже проносились бесконечные цепочки расчётов, новых проектов.
— Конечно. Хотя не думаю, что тебе это понадобится… Ты хорошо справился, поздравляю.
— Да… — Мне в голову пришла сумасшедшая мысль, которую я поспешил озвучить: — Мама… Если я создал этот мир, что держу в руке, кто тогда создал нас?
Она тихо рассмеялась, обнимая меня за плечи:
— Я уверена, однажды ты найдёшь ответ. И поделишься им со мной, хорошо?
Наталия Смолина
Оптимист и непоседа. Существо творческое, особо люблю вышивать, собирать мозаики.
https://vk.com/id41007399
https://ficwriter.info/component/comprofiler/userprofile/Astalavista.html
Я ищу
1. Перец
— Добр-р-ро пожаловать на бор-р-рт, — рокотало из динамиков, словно с нами разговаривал горный обвал. Корабль дребезжал и трясся, и я изо всех сил цеплялся за койку, чтобы не оказаться на полу.
Авал смеялась, сверкая чёрными зубами, алые глаза горели, возвышалась монолитом, и ничто не могло заставить её потерять равновесие. Мощная, крепкая, как и все представители её расы, она словно срасталась с кораблём, разгоралась от двигателя-сердца, летела сквозь черноту, озаряя её светом. Даже в глубинах Космоса, вдали от родной планеты, она держалась фундаментально. Я невольно завидовал и вспоминал опустевший с моим отлётом дом — четыре тонкие стены, скрипучую лестницу, пустые рамки для фотографий… В нём было удобнее. Спокойнее. Привычнее.
— Человеки такие забавные! — грохотала Авал, и по трещинам-татуировкам каменной кожи тёк огонь. Авал лениво поводила плечами, бугры мышц перекатывались под тонкой футболкой, и я заворожёно следил за диким танцем чёрного и красного, забывал про то и дело подкатывающую тошноту, липкий страх, преследующий с самого решения сесть на корабль, растворялся в едва сдерживаемой дикой мощи.
— Куда до вас, — шептал я и чуть улыбался.
— Пахоэхоэ, — хмыкала Авал и садилась на койку рядом, сдвигала меня к стене. — Неудачный ты выбрал корабль: не для неженок этот перетёк. Но это хорошо: иначе бы мы не встретились. Давно хотела рассмотреть человеков поближе, — и принималась перестукивать под нос песенку, периодически легонько тыкая меня или щипая.
Я не злился, с таким же любопытством прикасался к её тёплой спине, осторожно, чтобы не поцарапаться или обжечься, водил пальцами вдоль позвоночника, по лысой голове с маленькими наростами, слушал заковыристые ругательства на чужом языке, когда подбрасывало особенно сильно, и наслаждался бесконечным теплом. Авал много говорила, щёлкала языком, когда не удавалось растормошить меня, и обнимала до синяков на боках. И горела — ярко, непрерывно и без ожидания отдачи. Как она.
— Вы бы подружились, — задумчиво потирал подбородок я. — Она любила смех и жизнь. Потому и улетела учиться на дипломата, чтобы царил мир во всём мире.
— Мир — это хорошо, пахоэхоэ, — утихала Авал и сердито хмурилась. — Мир тяжело дался нам. Каждый день на планете я чувствовала зов сородичей из ядра, врастала корнями. И вроде они рядом, но, знаешь, обнимать куда приятнее. Ты же тоже летишь обнять.
— Конечно, — бормотал я, чувствуя, как настроение медленно сворачивается в клубок.
На самом деле я не знал, чего хотел. Никогда. Жил на тихой планетке на задворках Вселенной, плыл по течению, наслаждаясь жизнью планктона. Стал бы клерком, возвращался домой поздно вечером лишь для того, чтобы лечь, встать с утра и вновь пойти на работу. А потом прилетела она. Ми-о. Светловолосая чудачка с детскими фенечками на запястьях. Громкая, непоседливая и отчаянно скучающая в нашей глуши. Я старался игнорировать её. Не поддаваться на провокации. Не слышать. Не верить. Забыть.
И через пятнадцать лет я плёлся по её испаряющемуся следу, сжимая в кулаке оставленный на память кулон-капельку.
— Обниму, если найду, — обещал я и хмурился, в очередной раз просчитывая дальнейшие действия. Затянутые туманом дальнейшие действия.
— Найдёшь, обязательно найдёшь, — проводила рукой по моей груди Авал. — Вселенная любит отчаянных. Я люблю отчаянных.
Она обжигала поцелуями, прикосновениями. Заглядывала в глаза и выжигала изнутри, поднимала на поверхность то, что я старался в себе не замечать. Перед кем я распрямлялся и старался выглядеть увереннее? Почему хотел, чтобы она забыла дурацкое прозвище?
— Я скучаю по дому и мирной жизни. Прусь к чертям под хвост через всю Вселенную, и даже не знаю, найду ли хоть когда-нибудь!
— Она может тебя забыть, возненавидеть и оттолкнуть. Заболеть или умереть. Во Вселенной возможно всё, — поддакивала Авал и опаляла дыханием ухо. — Но, пахоэхоэ, ты сам зашёл на этот корабль. Сам проделал разлом для новой жизни. Сам не сошёл ни на одной из остановок. Сам захотел найти.
Да, я уже не мог отступить. Не перед Авал. Горящей, яркой и неотвратимой. Как Ми-о.
— Всё-таки я ещё чего-то стою, — вздыхал я.
— Несомненно, — грохотала Авал и зловеще, во весь полный клыков рот, улыбалась. Тянулась ко мне рукой с удлиняющимися когтями и…
— Кор-р-рабль пр-ррибывает на планету! Повтор-р-ряю, кор-р-рабль пр-рибывает на планету!
2. Кувшинка
— Спасибо, что откликнулась, — вздыхал я, стоило очередной капле найти прореху в тенте и капнуть на нос. — Не знаю, что и делал бы, кинь ты меня в огненный список.
Важда вежливо приподнимала уголки губ и помахивала веером. Я ёжился и тёр руками бока, втягивал голову в плечи и пытался не отрастить жабры в переполненном влагой воздухе. Важда походила на рыбу выдвинутой вперёд нижней челюстью, синеватой кожей, глазами навыкате. И холодом утопленника, затягивающего тебя на дно. Осушители воздуха в кафе для инопланетян работали на полную мощность, но едва справлялись. Нескольких десятков метров твёрдых досок со стоящими на них жёсткими стульями под тентом не хватало. Вода, вода и ещё раз вода — я захлёбывался и задыхался. Но Важда — моя первая зацепка в поиске.
Не помню, каким чудом наткнулся на неё в Сети, но упоминание Ми-о выбило меня из колеи. Я недолго думал — написал. И она откликнулась.
— Мы правда учиться вместе, — булькала Важда и широко открывала рот при каждой гласной. — Ми-о — хорошая ученица. Но я вернуться, а она — дальше.
Важда показывала голограммы-фотографии с Ми-о, радостно улыбающейся, наигранно хмурящейся, размахивающей длинными руками, вопящей. Я жадно рассматривал её, пересчитывал фенечки, посмеивался над дырой в некогда ровном ряде зубов, любовался бликами на волосах. И понимал: что-то изменилось. Разумом я видел ту же Ми-о, что улетела покорять Вселенную, но сердцем не чувствовал её, хоть и радовался, искренне радовался любой возможности приблизиться к ней.
— Она приносит свет, — задумчиво втягивала коктейль Важда. — Все, кто учиться с ней, скучают.
Я хмыкал и кивал, передёргивал плечами и чесал уши, чтобы унялся настырный звон. Важда смотрела на меня в упор, не мигая, надев на лицо маску почтительной вежливости и лёгкого любопытства. Я чувствовал, что покрываюсь коркой льда.