т. В первый раз, что ли.
— Я знал, что ты поможешь. Спасибо. Ещё знаешь что, — спохватился Бочаров, — я вчера своего гостя ночью на кухне застал. А перед ним рисунок странный. Что скажешь?
Аркадий достал из кармана изрядно помятый листок бумаги.
Бианкин повертел рисунок в руках, отодвинул подальше от глаз, придвинул.
— Интересно. И твой туда же, — педиатр выдвинул из письменного стола застревающий ящик, достал оттуда стопку листов, разложил на столе.
— Смотри, раз пришел. Сегодня по спальням собрал.
Бочаров глянул и застыл завороженный. Рисунки на листах: стены замков, парящих в непонятно каком измерении, переплетённые мраморными лестницами и голодным плющом, были похожи между собой, как близнецы. И рисунок ночного гостя был один в один их порождением. Плоть от плоти, кровь от крови.
— Что это значит? — выдохнул Бочаров. — Как они это делают? И зачем?
Бианкин пожал плечами:
— Может быть, синхронизируют сознания. Мы говорим себе: больные дети, больные дети, выброшенные из нормальной жизни. А сами не представляем, Аркадий, что они могут. Серьёзных и даже несерьёзных исследований никто не проводил. Считается, что проблема в том, что дети Ирудо рождаются. А может, это не проблема. Может, просто так надо.
— Кому надо? — Бочаров внимательнее вгляделся в приведённого им мальчика. Тот сидел на краю стула, вытянувшись, напряжённо сведя цыплячьи лопатки. Бледные губы полураскрыты, глаза смотрят как обычно, в никуда, даже и не пытаясь ни на чём сфокусироваться. В уголке рта скопилась слюна. Вот-вот капнет.
— Мало ли, кому надо. Одно из проявлений законов природы. Ты знаешь, что перед войной рождается гораздо больше мальчиков? Никто не знает почему. Собственно, не перед войной, а сразу после. Но не в этом дело. Лет двадцать назад вдруг стало рождаться много детей с врождённым пороком сердца. А потом так же вдруг перестало. Левшей больше не рождается. Почему — опять неизвестно. Может, природа пытается снова прийти к состоянию устойчивого равновесия, компенсировать потери. А может, что-нибудь другое.
— Зачем природе дети с синдромом Ирудо? Уменьшить рождаемость? Поставить само существования человечества на карту?
— Откуда я знаю, Аркадий? Ты спросил — я ответил. Идем, я тебе что-то покажу. Только нянечку позову с мальчиком посидеть.
Бианкин привел Аркадия в палату для новорождённых.
— Здесь три Ирода! — сообщил Бианкин.
— И что?
— А то! Смотри!
Бианкин сжал в руках неизвестно как попавший к нему тяжёлый баскетбольный мяч и с силой замахнулся им в сторону младенцев.
Аркадий бросился на сошедшего с ума Бианкина, но не успел. Мяч уже летел в сторону открытых лёгких кювёз с новорождёнными.
Бочаров зажмурил глаза. Вот сейчас. Сейчас раздастся истошный детский крик. Переломы, сотрясения, увечья на всю жизнь…
Ничего.
Бочаров приподнял веки. Мяч висел в воздухе посредине палаты на уровне человеческого лица, будто столкнулся с невидимой преградой. А затем, будто кто-то его подтолкнул, медленно опустился на пол.
— Понял?
— Нет, — честно признался Бочаров. — Только отдай лучше мяч. Мне спокойнее будет.
— И я не понял. Но впечатляет.
— А зачем всё это?
— Это уже нe ко мне, это в Божественную канцелярию.
Затренькал телефон. Бочаров зажал микрофон ладонью и вышел из палаты.
— Пап! — кричала возбужденная Элька. — Ты пока не договаривайся насчет аборта. Мне подруга рассказала, у нее ребенок Ирод. Четыре года. Шоковая терапия метразином дает потрясающие результаты. Дети вылечиваются на глазах. Начинают говорить. И улыбаться. И отвечать на вопросы. В их подопытной группе все выздоровели, представляешь? Мультики по телевизору смотрят, смеются. Сын у нее уже до ста считает. И все буквы знает. Проблема, можно сказать, решена!
Вечером Элька с мужем приехали в гости. Привезли торт и бутылку коньяка. Элька загадочно гладила живот и светилась счастьем.
Захмелевший Бочаров вышел на кухню — глотнуть холодной воды.
Одинокий телевизор бубнил что-то в пространство. Бочаров потянул руку к пульту, но передумал и прислушался.
— Таким образом, — вещал с экрана человек в красном галстуке, — недавно открытая комета Фрая имеет пять процентов вероятности столкнуться с Землей через три года. Это много по астрономическим меркам. Но не будем грустить, дорогие друзья. За эти несколько лет все ещё может перемениться…
Бочаров так и не выключил телевизор. Он присел на табуретку и попытался вспомнить что-то очень важное. Что-то, произошедшее с ним недавно и имеющее связь с той пургой, что нёс ведущий. И с вроде как решённой проблемой. Но так и не смог.
Евгения Кретова
Мне 38 лет. Живу в г. Благовещенск, а сама из Москвы. По образованию юрист, книги пишу со школы, последние 5 лет — наиболее плотно. Закончила литературные курсы «Мастера текста». Есть рассказы, опубликованные в сборниках и литературных журналах, сетевые публикации. Член Союза писателей России.
Победитель номинации «Подростковое фэнтези» национальной литературной премии «Рукопись года» и финалист Конкурса детской и юношеской книги и ЛайвЛиб (3-е место) за рукопись «Вершители: посох Велеса». Финалист конкурса «Новая детская книга» в номинации «Фэнтези. Мистика. Триллер» и победитель читательского голосования за мистический триллер «Альтераты: миссия для усопших».
Сборник рассказов «Дом с панорамными окнами» — в Шорт листе премии «Электронная буква» (номинация Малая проза).
Автор пяти романов в жанрах современная проза, детектив и триллер.
Буду рада встретиться с вами на https://www. /evgeniya-kretova-13071576/
Крайний полёт «Немезиды»
Темно-синий, неживой пока монитор внешней связи. Тесная, видавшая виды рубка. Вечный запах стеклопластика и свежемолотого кофе. На потертой консоли покачивал крупными кожистыми листьями каучуконосный фикус — будто третий член экипажа. Каждый переход на одном и том же месте. Борис Сергеич, бортинженер грузового корабля «Немезида», методично пристраивал его рядом с собой, словно малолетнего ребёнка. И каждый раз капитан корабля Павел Игнатьевич Коротков молча переживал, что растение окажется плохо закреплено и полигласовый горшок соскользнёт с ребристой поверхности. Сам-то не разобьётся, но подомнёт ящик СТП. А СТП — или Сигнатура транзакционных переходов — это жизнь их старенького, потрепанного сотней переходов, но надежного, как мама родная, почтовика. Это связь с операторами станции привязки. Это обратный билет домой.
Он покосился на старого товарища, вздохнул, ослабил тесный воротник кителя, набрал код внешней связи. Приемник пискнул, сообщая об установлении соединения.
Короткий взгляд на Сергеича: тот привычным движением активировал таймер. На черном циферблате квадратные нолики сменились вереницей чисел.
— Грузовой борт 14–280-Немезида готов к транзакции, — сообщил он по переговорному устройству. — Курс 0016АРМ, сообщение: станция «Сатурн» — аппаратная станция «Флида».
Сергеич активировал визиры и курсоуказатели. Капитан видел, как окрасился синим монитор с загруженной оператором «Сатурна» навигационной картой.
— Вижу вас, борт 14–280-Немезида. Формирую сигнатуру, — прошелестело из ретранслятора. На навигационной карте пролегла четкая прерывистая линия трех выстроенных коридоров. Ближайшее транзакционное окно — за Плутоном. Тринадцать минут на марше.
— Импульс на старт, — скомандовал Павел Игнатьевич.
— Есть импульс на старт, — отозвался Сергеич и покосился на фикус: тот торжественно качнул руками-листьями. — Готовность номер пять, четыре, три, два, один… Пуск.
Космический грузовик дёрнулся вперёд, оставляя за собой вытянутое кварк-глюонное облако.
— В добрый путь, — дежурно пожелал оператор «Сатурна» и отключился.
— К чёрту, — привычно отозвался Сергеич и потянулся, расправив широкие плечи.
Павел Игнатьевич сумрачно вздохнул, выравнивая курс:
— Сколько лет с ними работаю, столько не могу привыкнуть к этому «В добрый путь»… Как в мультике, помнишь? «Земля, прощай! В добрый путь!»3.
Сергеич хмурился и молчал: сегодняшний полёт дался ему тяжело. Давление подскочило, заставив дежурного медика в предполётной вколоть ампулу стабилизатора. Как бы в его-то возрасте нормально. Но Сергеич — жизнерадостный здоровяк без единого седого волоса в темно-русой шевелюре, гроза астероидов и фотонных аномалий, воспринимал это болезненно, как бестактное напоминание о предстоящем списании.
Этот полет Сатурн-Флида для них обоих — крайний, как говорят в Космофлоте, избегая фаталистического «последний». «Немизиду» на реконструкцию, их с Сергеичем — на заслуженный отдых. Павел Игнатьевич мечтательно прищурился: Машка рада будет. Надо ей с Флиды алмазный песок притащить, что ли, пусть побалуется детёныш. Капитан ухмыльнулся в усы, ослабил воротник на кителе.
— Три минуты до транзакции, — сообщил Сергеич, выстраивая сигнатуры.
— Навигационная погода в точке выхода?
— По прогнозу, — Сергеич неохотно поднял навигационную карту4, удалил вехи, не влияющие на безопасность маршрута. Почесал переносицу: — Точно, чисто всё.
Павел Игнатьевич облегчённо выдохнул и направил грузовик в чёрное горлышко перехода. Появился знакомый шум в ушах, увеличилось давление на грудную клетку. Экипаж замер в тягостном ожидании, пока не сработает полевая защита, и станет легче дышать.
— Ты там как, Игнатьич? — бортинженер обеспокоенно покосился на капитана. — Бледный какой-то.
Тот отмахнулся и уставился в транзакционный коридор: на мутной поверхности экрана мелькнул серебром выход.
— Приготовиться, точка сборки две минуты три секунды, код шестнадцать, — подтвердил бортинженер, перебрасывая капитану данные сигнатур.
Немезида вынырнула из перехода, мягко сработав маневровыми, выправила курс на точку следующей транзакции и неторопливо направилась к ней.