Наутро они с Лилианой решили впредь быть осторожнее. Условились видеться в комнате Фрэнсис, где смогут услышать не только переднюю дверь, если кто войдет, но и заднюю тоже. И всю следующую неделю они вели себя очень осмотрительно: занимались любовью, только когда дома никого не было, а все остальное время горели возбуждением от нежных взаимных прикосновений при случайных встречах на лестничной площадке или на лестнице. Фрэнсис сказала матери, что все хорошенько обдумала – и да, она действительно что-то разленилась в последнее время. Может, нужна какая-нибудь помощь по части благотворительности? Что там насчет лотерейных билетов? Билетов оказалось пятьсот штук. Фрэнсис просидела несколько часов кряду, рисуя на них номера чернилами, а на другой день столько же времени ходила по окрестным домам, уговаривая людей купить билеты. Какой-то своей частью она получала от этого удовольствие. И даже временная разлука с Лилианой не огорчала: какой-то своей частью она радовалась и этому. Она хорошо помнила ощущение удушья, недавно возникшее у нее в аляповато разукрашенной гостиной.
Но ночью, в темноте, Фрэнсис помимо своей воли подняла голову с подушки и напряженно прислушалась, когда дверь соседней спальни закрылась со знакомым щелчком. А занимаясь с Лилианой любовью в следующий раз, она осознала, что страсть приобрела какое-то новое качество. Они разделись донага, но теперь наготы ей было недостаточно: она хотела проникнуть в самое нутро Лилианы, овладеть ею полностью, неистово лаская руками, губами, языком… Потом они лежали обессиленные, с бурно стучащими сердцами, тяжело переводя дыхание и прижимаясь друг к другу так тесно, что Фрэнсис не отличала своего сердцебиения от Лилианиного. Когда она попыталась высвободиться из объятий, Лилиана сомкнула руки вокруг нее еще крепче:
– Не отпускай меня! Никогда не отпускай!
Но как только сердцебиение унялось и Лилианино объятие ослабло, настроение у Фрэнсис омрачилось. Она подумала о том, как будет лежать здесь ночью одна, обнимая пустоту, и прислушиваться к звуку закрывающейся двери. Она никогда прежде не спрашивала, что за ней происходит. Не хотела знать. Это казалось чем-то, не имеющим к ней ни малейшего отношения и едва ли имеющим отношение к Лилиане. Но сейчас вдруг неизвестность стала невыносимой.
– Лилиана, а когда ты с Леонардом… с ним у тебя так же?
Несколько долгих секунд Лилиана не шевелилась, потом перекатилась на спину:
– Ах, Фрэнсис, не спрашивай. Я не хочу думать о нем, когда я с тобой. С ним я… когда-то в нашей близости была настоящая страсть, в самом начале. Но так, как с тобой, никогда не было. С тобой я отдаюсь полностью. С ним…
– Вы часто этим занимаетесь?
– Пожалуйста, Фрэнсис, не спрашивай. – Лилиана прикрыла глаза согнутой в локте рукой.
– Я предпочла бы знать, чем не знать, вот и все. Часто?
– Не знаю, – неохотно ответила она. – Не так часто, как раньше. Леонард знает, что я не хочу.
– Он знает, что ты не хочешь, но все равно принуждает тебя к близости? Он что, животное?
– Нет, все не так.
– Значит, ты хочешь.
– Нет! Мне это противно! Ты не понимаешь. Ты не знаешь, что значит быть замужем. Если я откажусь… у мужчин же все по-другому. Если я откажусь, Лен захочет знать почему, начнет изводить меня, устраивать скандалы. Наверняка заподозрит что-то. Это осложнит все для нас с – тобой. Он и так уже интересуется, почему ты проводишь со мной столько времени.
От последних слов Фрэнсис стало нехорошо.
– Это… извращение какое-то, – медленно проговорила она. – Людей вроде меня называют извращенцами, но… Ты вполне можешь брать с него почасовую плату. По крайней мере, это будет честно.
Лилиана перевернулась на бок и снова прильнула к ней:
– Пожалуйста, не надо все портить. Это было так чудесно. Просто идеально. Разве нет?
– Да, – признала Фрэнсис. – Но…
– Но что?
– Ну, это идеально в том смысле, в каком идеально нечто, укрытое под герметичным стеклянным колпаком или застывшее в янтаре. Мы не делаем ничего, кроме того что обнимаемся. Не делаем ничего, кроме того что лежим в комнате с задернутыми шторами, как сейчас.
– Но что же еще мы можем делать?
– Разговариваем мы с тобой только о разной ерунде. О коврах-самолетах. О цыганских королевах. А ты значишь для меня гораздо больше. Я не хочу жить с тобой вымышленной жизнью. Я хочу… не знаю, чего я хочу. Мне почти жаль, что я не мужчина. Я никогда раньше не жалела об этом. Но будь я мужчиной, я могла бы сводить тебя на танцы, на ужин в ресторан…
– Будь ты мужчиной, – ответила Лилиана, – ты не смогла бы сделать ничего подобного. Леонард узнал бы и полез бы на тебя с кулаками. Люди стали бы всячески осуждать меня. Ты не хочешь быть мужчиной, правда? Я не полюбила бы тебя, будь ты мужчиной. Ведь тогда ты была бы не ты. Танцы, ужины – какое они имеют значение? Меня без счету раз водили на танцы и ужины – и они решительно ничего не значат. А это значит очень многое.
– И что же это значит?
– Что мы любим друг друга.
– Но сегодня ночью ты ляжешь с мужем, а я буду здесь воображать, как вы занимаетесь сексом в соседней комнате. Мне все труднее и труднее с этим мириться. Поначалу я ничего не имела против. Ну или убеждала себя, что мне все равно. Разве ты сама не против близости с ним?
Лилиана опустила глаза и проговорила странным, безжизненным голосом, какого Фрэнсис у нее никогда прежде не слышала:
– Я всегда против, каждую минуту.
– Тогда почему ты… не оставишь Леонарда?
Лилиана вскинула взгляд:
– Что?
– Уйди от него, и все дела.
– Ах, Фрэнсис, да как такое возможно?
– Ты его любишь?
– Ты знаешь, что нет.
– Тогда положи этому конец.
– Прекрати, Фрэнсис. Куда я подамся? На что буду жить?
– Ты можешь жить… со мной.
Никто из них еще ни разу не предлагал такого. Лилиана ошеломленно уставилась на нее, но уже в следующее мгновение просияла счастливой улыбкой:
– О, это было бы чудесно!
– Нет, не говори так. – Фрэнсис заключила Лилиану в объятия. – Словно это очередная сказка. Правда, почему бы нам не жить вместе? Мы можем найти дешевую квартиру, как у Кристины со Стиви. Или снять комнату, просто комнату… – Она уже мысленно видела эту комнату, видела в ней Лилиану и себя, запирающую дверь на ключ. – Будем жить без особых удобств, ходить нагишом, питаться одним хлебом, если придется. Почему бы нет?
– Но Лен ни за что меня не отпустит.
– Как он сможет удержать тебя?
– А как же твоя мать?
– Не знаю. Но мы что-нибудь обязательно придумаем, верно? Если по-настоящему захотим жить вместе?
Сердца у них опять забились учащенно. Они посмотрели друг на друга, и на миг у обеих возникло ощущение, будто они вот-вот совершат какой-то безумный, головокружительный шаг или прыжок.
Но потом Лилиана закрыла глаза и мечтательно защебетала:
– Ах, это было бы здорово! Мы устроили бы свадебную ночь! Моя первая брачная ночь с Леном была совершенно ужасной. Ехать в отель вроде как не имело смысла. Мы отправились прямиком на Чевини-авеню, где слышали родителей Лена за стенкой. Лен все время насвистывал «В церкви Троицы обрек себя на муку» – до слез меня довел в конце концов. Наутро он извинялся, конечно, но… У нас с тобой будет иначе, правда? Где же мы проведем нашу свадебную ночь? О! В Париже! В мансарде с видом на крыши!
Другими словами, подумала Фрэнсис, они снова перенеслись в царство фантазии и с таким же успехом могли бы разговаривать о цыганском фургоне. На нее вдруг нахлынуло то ли облегчение, то ли разочарование – она не поняла толком, что именно. Однако Фрэнсис усилием воли подавила это чувство, и они с Лилианой лежали в обнимку, пока не настало время встать, одеться и вернуться к своим домашним делам.
Чего, собственно говоря, она хотела? Она хотела Лилиану, понятное дело. А ни о чем большем раньше не смела и думать. Но теперь представшее ей видение – комната, свобода, головокружительный прыжок – прочно поселилось у нее в уме, совсем еще крохотное, как горчичное зернышко, но уже пускающее корни. Возможно ли такое? Получится ли у них? Сумеют ли они построить совместное будущее? Сможет ли она уйти от матери, оставить жизнь на Чемпион-Хилл, которую она столь усердно строила, складывая один к одному серые кирпичики рутинных дней? И вправе ли она всерьез просить Лилиану разорвать законный брак?
Нет, конечно, не вправе. Даже просто думать об этом – чистое безумие. Надо постоянно помнить, чтó сама же Фрэнсис говорила Кристине: что любовная связь с Лилианой – восхитительный дар небес, которым следует наслаждаться, покуда она продолжается. Вне сомнения, все кончится само собой. Вероятно, уже к исходу лета страсть угаснет… Однако прошла неделя, потом другая. В августе дни были по-прежнему жаркие, но заметно укоротились. И страсть все не остывала, все не проходила. Напротив, она стала еще более неистовой, еще более ненасытной, еще более мучительной – ибо, подобно каменной стене, подобно колючей живой изгороди, на ее пути всегда стоял Леонард. Фрэнсис с Лилианой могли исступленно целоваться и заниматься любовью в течение дня, но каждый вечер – каждый божий вечер – Лилиана уходила с мужем в спальню, и дверь за ними закрывалась, а Фрэнсис все так же терзалась ревностью, воображая их двоих в постели. Немного утешало то, что в последнее время супруги стали чаще ссориться и иногда проводили целые вечера в холодном или раздраженном молчании. Да разве же можно находить утешение в таких вещах, удрученно думала Фрэнсис. В любом случае ссоры всегда улаживались. Молчание сменялось приглушенными разговорами, смехом, протяжными зевками. По-прежнему были походы в танцзалы и пивные бары. И даже намечался отпуск, о чем Лилиана сообщила с самым несчастным видом. В начале сентября они с Леонардом на неделю уедут в Гастингс, вместе с Чарли и Бетти. На целую неделю! Господи, как же вынести столь долгую разлуку?
Однако даже мысль о предстоящей разлуке, даже приглушенный смех за закрытой дверью, даже походы на танцы и все прочее угнетали не так тяжело, как повседневные мелкие свидетельства семейной интимности: Леонард, ждущий Лилиану у подножия лестницы и кричащий наверх: «Эй, женщина, давай пошевеливайся там!»; Лилиана, поправляющая на нем шляпу, затягивающая пряжку на жилете сзади. Обыденные моменты супружеской жизни, мельком увиденные или услышанные, которые били в самое сердце всякий раз, когда случались неожиданно для Фрэнсис. Поначалу она тотчас же разворачивалась и уходила прочь. Но ближе к концу августа вдруг поймала себя на бессмысленном желании вмешиваться и разрушать эти мгновения близости между супругами. Она изобретала какие-то мелкие домашние драмы, находила самые разные поводы – катушки ли ниток, иголки ли, книги ли, которые нужно срочно взять или вернуть, – все, все что угодно, только бы завладеть Лилианой, только бы увести ее от мужа, хотя бы на минуту.