В эпоху позднего капитализма, когда все больше людей вынуждены устраиваться на оплачиваемую работу, стремительно увеличивается число занятий, которые некогда считались домашними, а теперь превращаются в платные услуги. Бóльшую часть подобных услуг в нашем все более глобализирующемся мире предоставляют иммигранты из развивающихся стран, в результате чего меняется сама динамика властных отношений. В первую очередь это касается США, где нелегальных мигрантов все сильнее стигматизируют, они становятся все более незащищенными, несмотря на то что их роль в экономике растет. За спадом в сфере оплачиваемого труда последовал резкий подъем. В частности, сейчас сфера ухода за больными на дому – одна из крупнейших и наиболее динамично развивающихся в США. «Территория, на которой домашние работники ведут свою политическую борьбу, кардинально изменилась», – объясняет Премилла Надасен. Если в 1970-е годы движение добивалось гражданских прав, то в 2010-е годы на повестке дня оказалась борьба за сам статус гражданина[186].
Женщины-иммигрантки, для которых нелегальная работа по дому – один из немногих возможных вариантов трудоустройства, оказываются в самом невыгодном положении: им меньше всего платят и их больше всего эксплуатируют. Труд иммигрантов стоит дешево, поэтому семьям из среднего класса выгодно нанимать их на работу. Не будь иммигрантов, они бы не смогли позволить себе услуги домашних работников. Многие отдают предпочтение иммигранткам, которые оставили семьи на далекой родине и поэтому могут отдавать все свою любовь детям клиентов. Чтобы отправиться на заработки, им пришлось доверить заботу о своих семьях другим людям – перед нами пример того, что исследователи называют «офшорным воспроизводством». Совокупный объем денежных переводов, которые они отправляют на родину, может соперничать с доходами нефтяных компаний[187].
Эта категория работников также уязвима в силу иммиграционной политики государства. Нынешняя американская система по контролю над иммиграцией была создана в 1990-е годы – в то же самое время, когда проводилась реформа социального обеспечения. Оба этих преобразования стали результатом совместных усилий демократов и республиканцев. Закон о борьбе с терроризмом и применении смертной казни и Закон о реформе нелегальной иммиграции и ответственности иммигрантов 1996 года были построены на фундаменте, заложенном рейгановским Законом об иммиграционной реформе и контроле над иммиграцией, который «легализовал» три миллиона официально не зарегистрированных мигрантов, но одновременно ужесточил иммиграционные нормы. По мере расширения тюремной системы иммигранты стали подвергаться уголовному преследованию просто за то, что существуют[188].
Множество иммигрантов без документов находятся в серой зоне американского законодательства, чем пользуются наниматели. Если иммигрант попытается уйти с работы, на которой его притесняет начальство, он рискует быть депортированным из страны. Иммигранты, оказавшиеся вдалеке от своих семей, чаще соглашаются жить вместе со своими нанимателями и работать практически круглосуточно. Домашние работники сообщают о физическом и сексуальном насилии и даже о случаях торговли людьми. Как отмечает историк Лора Бриггс, жесткие меры со стороны государства сделали иммигрантов более уязвимыми, но не остановили приток людей в страну. Дело в том, что экономика нуждается в свежей рабочей силе, которую можно было бы эксплуатировать[189].
В уязвимом положении оказываются иммигранты не только в США, но и в Европе, где женщины, приехавшие из стран Азии, Северной Африки и бывшего восточного блока, выполняют значительную часть домашней работы и тоже страдают от ужесточения иммиграционного законодательства. Как пишет исследовательница Кармен Типл Хопкинс, всех работниц такого рода объединяет то, что «они не имеют гражданства и поэтому часто вынуждены жить там же, где работают»[190].
Многим работницам пришлось оставить свои семьи, но от них требуют любить своих клиентов, ведь они существуют в рамках того, что Арли Расселл Хокшилд назвала «глобальной капиталистической системой любви». И тот факт, что многие работницы (особенно если они ухаживают за детьми и стариками) испытывают искренние чувства к своим клиентам, делает их работу еще более тяжелой. Ева Китти, чья дочь Сеша нуждается в постоянном уходе, наняла для нее сиделку Пегги. В одном из своих эссе Китти пронзительно рассказывает о тех вызовах, с которыми они столкнулись, когда и Сеша, и Пегги стали старше. Как можно закончить столь длительные «отношения, у которых нет названия?»[191]
Описанная ситуация крайне проблематична для многих женщин, в первую очередь тех, кто получает выгоду от работы по уходу, выполняемой иммигрантками. Как отмечалось выше, феминистки добиваются, чтобы трудовое законодательство распространили и на домашних работников, однако во многих случаях залогом их успешных карьер становятся женщины, которые за небольшие деньги выполняют за них работу по дому. В этой модели воспроизводится извечная динамика властных отношений, порожденная теми самыми системами угнетения, с которыми так яростно борются феминистки. Проблема в том, что в отношениях «работник – работодатель» неизбежно присутствует неравенство. Как пишет журналистка и социальный критик Барбара Эренрайх, «если вы устраиваете беспорядок (разбрасываете носки, пачкаете зубной пастой зеркало в ванной, оставляете грязную посуду после ночного перекуса), убирать который предстоит другому человеку, то тем самым властвуете над ним в незаметной и интимной форме». Исследователи Семин Каюм и Рака Рэй пишут, что разговоры о дружбе между начальником и подчиненным – это всего лишь «эгалитарная» разновидность «риторики любви»[192].
Перечисленные проблемы особенно остро проявились во время пандемии коронавируса: многие из нас оказались заперты дома, где нам пришлось одновременно работать и заниматься домашними делами. Когда в Великобритании были отменены ограничения на передвижение, некоторые обеспеченные феминистки радовались возможности снова нанять уборщиц – даже несмотря на то что запрет на все остальные визиты сохранялся. «Уборка – это работа, и я бы не хотела выполнять ее самостоятельно или просить об этом своих домашних. У меня и так есть работа», – писала Сара Дитум в журнале The Spectator. Тем временем на страницах The Telegraph прямо обсуждалось то, о чем многие говорили вполголоса: «Спор, похоже, сводится к вопросу о том, кого из женщин вы хотите защитить: тех, кто нанимает уборщиц, или самих уборщиц». Конечно, уборка – это работа, но дискуссия о найме уборщиц в пандемию напоминает о том, как привилегированные женщины зачастую решают домашние проблемы: нанимают менее обеспеченных женщин, чтобы те трудились за них. Оправдывая свои действия, некоторые британки утверждали, что уборщицы на самом деле любят свою работу[193].
Узы любви легко использовать против домашних работников. «Ты нам прямо как родная», – заявил наниматель работнице по имени Эльвира. Когда Эльвира ответила, что у нее есть настоящая семья – и в этой семье с ней хорошо обращаются, – наниматель огрызнулся: «Не забывай, что ты всего лишь горничная». Семейный нарратив стал настолько привычным для домашних работников, что они уже подшучивают над его неискренностью. Когда филиппинские домашние работницы в Гонконге собираются, чтобы посетовать на переработки, комендантский час и помешанных на контроле клиентов, они часто прерывают истории друг друга возгласом: «Так ты тоже им „как родная“, да?»[194]
Если семью и любовь так легко купить, к чему это может привести? Один из самых радикальных примеров – японская компания Family Romance («Семейный роман»), основанная Исии Юити и предоставляющая услуги актеров (в том числе самого Юити), которые за деньги готовы сыграть роли членов вашей семьи. Юити часто нанимают в качестве запасного бойфренда для светских мероприятий, но в начале своей карьеры он изображал мужа своей подруги, которая была матерью-одиночкой. Однажды его наняла женщина, чтобы он сыграл роль биологического отца ее дочери, которого она никогда не видела. «Настоящий отец для нее – это именно я, – рассказывает Юити. – Если клиентка не расскажет дочери правду, мне придется продолжать играть свою роль. Когда ее дочь выйдет замуж, мне придется изображать отца на ее свадьбе, а потом стать дедушкой. Поэтому я всегда спрашивают у клиентов: „Готовы ли вы поддерживать эту ложь?“» Юити отмечает, что из-за такого специфического занятия он стал воспринимать и свои «настоящие» отношения как работу: «Я по горло сыт семейными отношениями»[195].
Парадокс домашнего труда заключается в том, что это очень интимное и личное занятие, но при этом, говоря о нем, люди часто оперируют расхожими клише. Неудивительно, что в ситуации, когда домашние работники активно борются за свои права, число пожилых людей растет, а зарплаты снижаются (из-за чего оба родителя все чаще вынуждены работать), предпринимаются попытки найти технологическое решение проблемы домашнего труда. Оборотная сторона продвигаемой Юити модели «любви напрокат» – появление интерактивных роботов, способных выполнять часть работу по уходу. Роботы могут стать отличным вариантом для тех, кто хочет быть независимым, но идея «роботов-компаньонов», развлекающих одиноких стариков, отдает антиутопией, также как и идея «родителя напрокат», – особенно если все в итоге сведется к тому, что человеческое общение смогут себе позволить только состоятельные люди