Подобная ситуация наблюдалась на протяжении десятилетия после разбирательства по делу «Браун против Совета по образованию», состоявшегося в 1954 году. Профсоюзы учителей в основном поддерживали отмену сегрегации в учебных заведениях, но последствия этого решения сильно ударили по чернокожим педагогам, которые лишились работы после закрытия школ для чернокожих детей. Эти дети получили возможность учиться в школах, прежде предназначавшихся только для белых, но белые родители ни за что не хотели, чтобы их детей учили чернокожие учителя. Так эти учителя, делавшие все возможное в условиях недостаточного финансирования, преподававшие, протестовавшие, занимавшиеся самоорганизацией, боровшиеся за отмену сегрегации и помогавшие чернокожим из среднего класса укрепить свои позиции в обществе, лишились работы. Вот такую цену им пришлось заплатить за свою заботу. Они снова оказались в ловушке: чем больше ты любишь свою работу, тем дороже расплата[235].
Для сторонников сегрегации законы о продлении учительских контрактов стали удобной возможностью под благовидным предлогом избавиться от чернокожих учителей. После решения по делу Брауна семь штатов внесли изменения в такие законы, а в Северной Каролине все учителя были переведены на одногодичные контракты. Эти меры произвели желаемый эффект: теперь администрация могла с легкостью избавиться не только от чернокожих, но и вообще от любых неугодных учителей. Их стало еще проще наказывать за то, что они не способны решить все мировые проблемы одной лишь силой своей заботы. Чернокожие учителя, которым все же удалось сохранить работу, часто оказывались в заведомо проигрышной позиции – как, например, одна чернокожая учительница, которую после отмены сегрегации поставили вести уроки домоводства во втором классе. Ее, как и многих других учителей, уволили за то, что она была «некомпетентна» в предмете, который никогда прежде не преподавала. В это же время администрация Линдона Джонсона начала заключать краткосрочные контракты на преподавание со студентами элитных университетов. Новая стратегия перевернула прежние представления об учителях: на место преданных своему делу и заботливых педагогов пришли хорошо образованные молодые люди, для которых преподавательская работа была лишь кратким эпизодом на пути к успешной карьере[236].
Напряжение внутри учительского сообщества достигло предела в ходе забастовки учителей в Оушен-Хилл – Браунсвилле в Бруклине в 1968 году, когда «старая школа» в лице Профсоюза учителей, делавшего ставку на объединение с местными сообществами, столкнулась с организациями нового типа. Воинственные и активно развивавшиеся профсоюзы, коллективно добивавшиеся улучшения условий труда, и «Объединенная федерация учителей» (UFT), в результате забастовки получившая право представлять интересы всех учителей Нью-Йорка, вступили в конфронтацию с активистами из чернокожего сообщества. UFT уделяла основное внимание материальным потребностям преподавателей. В то же время активисты, разочарованные реализацией программы по десегрегации школ (авторы которой предполагали, что чернокожие ученики неполноценны, а чернокожие учителя некомпетентны), выступали за передачу школ в ведение местных сообществ. Они доказывали, что чернокожие дети отстают в учебе из-за расизма, а не из-за своей «неполноценности». Учителей, которые дистанцировались от работы с местными сообществами, активисты обвинили в безразличии к нуждам своих учеников. Они утверждали, что чернокожие сообщества могли бы улучшить школы, если бы чиновники перестали путаться у них под ногами[237].
В этот период в UFT стремились к профессионализации преподавания. Они хотели сделать так, чтобы работа учителя перестала ассоциироваться с «домашним трудом». Организацию возглавлял Эл Шенкер, который, как отмечает педагог и исследователь Лоис Вайнер, не отдавал себе отчета в «неизбежных противоречиях, возникающих между личной и индивидуальной ответственностью учителя за детей, не понимал, что учителя продолжают функции семьи и что оплачиваемый учительский труд встроен в бюрократическую систему». Идеология холодного профессионализма, характерная для UFT (и ориентированная в первую очередь на учителей-мужчин), привела к конфликту с чернокожими родителями и образовательными активистами, взявшими на себя заботу о чернокожих детях. Апелляции к профессиональным стандартам раздражали родителей, чувствовавших снисходительное отношение со стороны преподавателей, которым, казалось, было наплевать на чернокожих детей. Во время забастовки против увольнения по требованию местного сообщества белых учителей и учителей еврейского происхождения в Оушен-Хилл – Браунсвилле[238] многие педагоги (верные традициям старого Профсоюза учителей) отказались поддержать UFT. Профсоюз плотно взаимодействовал с родителями и выступал за увеличение числа чернокожих преподавателей, а UFT подчеркивала разделение между «работой» и «домом», что в конечном счете привело к ее конфликту с родителями. Эта стратегия ослабила позиции влиятельных учительских профсоюзов и стала поводом для обвинений учителей в том, что они недостаточно заботятся о детях[239].
Конфликт также дал о себе знать в Чикаго во время забастовки Чикагского профсоюза учителей, в котором тогда преобладали белые. Многие чернокожие учителя, добивавшиеся улучшения ситуации в школах, отказались от участия в забастовке и продолжили работать. Но некоторые из них все же согласились участвовать, надеясь таким образом получить больше ресурсов для своих небелых учеников. В связи с этими событиями вновь встали уже знакомые нам вопросы. Можно ли сказать, что бастующие учителя преследуют свои эгоистические цели? Или проблема в том, что учителя оторваны от учеников и их родителей? Администрации школ добивались того, чтобы учителя дистанцировались от учеников и их родителей, что и произошло после разгрома «Союза учителей». Но эта разобщенность также стала оружием, которое можно было использовать против педагогов, обвинив их в «безразличии» к нуждам учащихся. Ну а школьные округа были только рады возможности уволить побольше сотрудников…[240]
Таким образом, успехи, достигнутые учительскими профсоюзами, оказались палкой о двух концах. Благодаря коллективным переговорам и забастовкам они добились улучшения условий труда, в числе прочего получив гарантии, которые, как отмечает Марджори Мёрфи, «спасли бы от увольнения сотни учителей в эпоху маккартизма, существуй они тогда». Но одновременно победы превратили учителей в рабочую аристократию: они стали больше думать о зарплате и гарантиях занятости, а не о своих учениках. В результате в самых важных схватках они оказались лишены поддержки учеников и их родителей. Когда в 1970-е годы начался экономический спад, учителя и их профсоюзы стали легкой добычей для консерваторов, добивавшихся снижения налогов. Учительские профсоюзы оказались совершенно не готовы к приходу корпоративных реформаторов, которые, прикрываясь разговорами на тему «заботы о детях», искали новые способы извлечения прибыли из государственных школ[241].
Сторонники идеи о том, что именно учителя несут ответственность за падение качества образования, одновременно выступали за снижение налогов и требовали от учителей работать больше за меньшие деньги. Эта тенденция появилась еще в 1970-е годы, но в полной мере заявила о себе в следующем десятилетии, когда началась неолиберальная революция. Количество учеников в классах было увеличено, а предметы вроде искусства и музыки изъяты из школьной программы (в первую очередь в городских школах). Государственные школы в США всегда страдали из-за того, что основным источником их финансирования были налоги на недвижимость. По этой причине в бедных районах на одного школьника приходилось меньше денег, чем в богатом. Колоссальное неравенство современного американского общества очень заметно в сфере государственного образования[242].
Какое-то время учителя мирились с происходящим. «Мы привыкли реагировать так: „Ну ладно, пусть будет по-вашему, ведь мы заботимся о детях и хотим, чтобы у них все было хорошо“», – рассказывала Карен Льюис, президентка Чикагского профсоюза учителей, во время забастовки в 2012 году. Но такая забота не помогла учителям в борьбе против «реформы» образования, которую поддержали корпорации. Сторонники реформы воспользовались разобщенностью учителей и тех, кому они были призваны служить. Сколько бы учителя ни шли на уступки, реформаторы все равно утверждали, что виной всему эгоизм педагогов[243].
Создание чартерных школ[244] первоначально было инициативой Американской федерации учителей. Однако профсоюз быстро осознал свою ошибку, когда неолиберальные реформаторы ухватились за идею таких школ, увидев в них возможность открыть за государственный счет частные учебные заведения, чьи работники не были бы объединены в профсоюзы. Как правило, закрывают и приватизируют те школы, в которых обучаются чернокожие и латиноамериканцы. Аналогичным образом под сокращение чаще всего попадают педагоги, работающие с этими двумя категориями учеников. Идея «свободного выбора» стала удобной возможностью отказаться от общественного контроля над школами. В отличие от школ, делающих ставку на вовлечение родителей в школьную жизнь (именно к этому стремятся Роза Хименес и ее коллеги), чартерные школы позволяют родителям «выбирать» между переполненными государственными учебными заведениями, страдающими от нехватки финансирования, и новыми – с экспериментальными (и часто драконовскими) дисциплинарными методами, обещающими улучшить оценки их детей. Как отмечает Адам Коцко, риторика выбора предполагает, что вы берете на себя всю ответственность и будете сами отвечать за последствия в том случае, если выбор окажется неверным. Та же идея заложена в словах о том, что мы должны «выбирать» такую работу, которая будет нам по душе, – так, словно мы работаем исключительно ради удовольствия