Но даже в этот период существовала альтернативная модель благотворительности, которая внесла большой вклад в разрушение социальных барьеров, созданных капитализмом. Движение благотворительных общественных центров призывало обеспеченных людей жить и работать вместе с бедняками, завязывать с ними дружеские отношения и преодолевать классовые границы. Такой опыт давал богачам возможность понять, что бедность – это не индивидуальный порок, а следствие неравенства, с которым можно бороться общими усилиями. Так начался процесс политического признания женской работы по уходу – как следствие, многие участницы движения благотворительных общественных центров занялись политической агитацией. Джейн Аддамс, жившая в Чикаго и основавшая там Халл-хаус[335], стремилась не только обеспечить женщин полезной работой, но и способствовать их развитию: в этом центре были организованы курсы иностранных языков, искусства и ремесла, а также проводились развлекательные мероприятия. Благодаря этому женщины из беднейших слоев населения получали возможность вырваться из трущоб. Работницы таких центров (хотя там трудились и мужчины) называли себя «социальными домохозяйками»[336].
Для бедных женщин проживание в благотворительных общественных центрах было альтернативой работе на фабрике. Там они могли получить навыки, позволявшие зарабатывать себе на жизнь, – например, научиться особым ремеслам и искусствам у работников-иммигрантов. Однако большинству обитательниц благотворительных общественных центров ремёсла не могли принести стабильного дохода, что лишний раз убеждало их в необходимости усердно трудиться. Активистки вроде Эллен Гейтс Старр, видевшей в ремесле ту форму труда, которой можно заниматься исключительно из любви к самому процессу, поняли, что бедным женщинам недостаточно просто мастерить поделки, которые будут украшать дома богачей. Старр начала агитировать за изменения в промышленной системе и даже была арестована полицией, когда протестовала вместе с бастовавшими официантками. Как пишет историк Эйлин Борис, своими действиями Старр ставила под угрозу финансирование Халл-хауса, существовавшего на деньги богатых спонсоров[337].
Старр была не единственной нарушительницей спокойствия, вышедшей из движения благотворительных общественных центров. Флоренс Келли организовала на базе Халл-хауса движение за сокращение рабочего дня и запрет детского труда. Впоследствии она возглавила Национальную лигу потребителей (NCL), которая использовала покупательную способность женщин, чтобы повлиять на условия труда работниц – тех, кто производил (на фабриках) и продавал (в розничных магазинах) те самые вещи, которые эти женщины покупали. NCL приобрела такое влияние, что даже представила Верховному суду доказательства вредности чрезмерной нагрузки для здоровья женщин. Участницы движения благотворительных общественных центров наряду с социалистками и профсоюзными активистками также входили в Женскую профсоюзную лигу (WTUL). В то время как женщины из высшего и среднего класса обеспечивали финансовую поддержку движения и использовали свои имя и статус для борьбы за трудовые права, представительницы рабочего класса вели организационную работу на предприятиях и устраивали забастовки[338].
Деятельность «социальных домохозяек» расширила пределы допустимого для женщин из привилегированных классов. Аддамс и другие активистки умело использовали образ жены и матери, добиваясь для женщин возможности заниматься настоящей работой в сфере политики, образования и ухода. Но, как пишет историк Элис Кесслер-Харрис, «вопрос о том, может ли женщина получать деньги за свой труд, не теряя при этом своего статуса, оставался открытым». По этой причине некоторые женщины стали добиваться профессионализации благотворительной работы, а также бороться за изменения в сфере образования и науки. В эру прогрессивизма они получили доступ к новым сферам деятельности: начали работать фабричными инспекторами, приходящими медсестрами и так далее. Иначе говоря, женщины стали выполнять работу, выходившую за пределы роли «дружелюбных посетительниц». Эти профессии требовали специальной подготовки – следовательно, женщины получили более широкий доступ к высшему образованию, в том числе в области медицины и юриспруденции. Как пишет Кесслер-Харрис, женщины, чье стремление к образованию было продиктовано «благими помыслами, а не амбициями», могли поступить даже в бизнес-школы[339].
Подобно тому как приход женщин в новые профессии оправдывался апелляциями к нравственным добродетелям, благотворительность в «позолоченный век»[340] служила оправданием для капиталистов, сосредоточивших в своих руках несметные богатства. Эндрю Карнеги и другие крупные промышленники создавали благотворительные фонды, давая им свои имена. Руководители корпораций выступали за «социально-ориентированный капитализм» (вспомним универмаги начала XX века, о которых шла речь в предыдущей главе), стремясь облегчить жизнь своим работникам и перенаправить их энергию с классовой борьбы на погоню за личным благосостоянием.
По мере консолидации и развития корпораций реформаторы стали все чаще говорить о неэффективности благотворительных учреждений и добиваться их реорганизации, чтобы обеспечить максимально эффективное использование пожертвований. Под «максимальной эффективностью» они понимали предоставление помощи только тем, кто, по их мнению, ее заслуживал. Возникло движение «научной благотворительности», в рамках которого собирались большие массивы данных о бедных слоях общества. Кроме того, «научные благотворители» стремились обучить бедняков гигиене – словно проблема была в том, что они не знали о необходимости принимать ванну, а не в том, что их жилища просто не были для этого приспособлены. В США подобные образовательные инициативы были направлены на «американизацию» недавно прибывших в страну иммигрантов. Предполагалось, что людям, соответствующим стереотипному образу трудолюбивого белого рабочего, будет легче выбраться из нищеты[341].
Именно в этот период возникли благотворительные фонды современного типа – организации, освобожденные от налогов и дающие богачам возможность жертвовать деньги на благие дела. Шиллер считает поворотным моментом 1936 год, когда в США был принят закон, позволявший корпорациям и частным лицам получать налоговые вычеты за благотворительность. Однако законы, освобождающие пожертвования от налогов, появились еще в 1890-е годы. Они по сей день продолжают существовать и изменяться – вспомним пакет налоговых льгот, принятый Трампом в 2017 году. По этой причине государство всегда было тесно связано с НПО и НКО и субсидировало их приватизированные общественные проекты. Благотворительные фонды давали богачам возможность расширить сферу своего влияния за пределы корпоративного сектора. Те верили, что обладание богатством дает им право решать, как будут жить другие люди. Богачи также контролировали сотрудников благотворительных организаций, получавших финансирование от созданных ими фондов. Благотворительностью «на местах» обычно занимались женщины, но то, каким образом будет организована их работа, решали состоятельные мужчины[342].
Социальная работа в ее современном виде восходит к деятельности «дружелюбных посетительниц» из среднего класса, стремившихся дисциплинировать бедняков, но одновременно представляет собой отступление от этой модели. В свою очередь, профессионализация отдельных видов работы по уходу позволила многим женщинам начать зарабатывать деньги, исполняя те социальные роли, которые им долгое время навязывались. Разделение труда, основанное на гендерной и расовой дискриминации, по-прежнему сохранялось. Белые мужчины руководили промышленными корпорациями с огромными доходами; белые мужчины в государственных учреждениях решали, на что потратить бюджетные средства; наконец, белые мужчины в благотворительных организациях определяли, как будет организована работа по уходу[343].
С началом Великой депрессии частные благотворительные организации лишились возможности помогать всем нуждающимся. Кризис капитализма продемонстрировал, что одного только сглаживания острых углов недостаточно: чтобы предотвратить полный крах системы, требовалось вмешательство государства, которое должно было оказывать прямую помощь населению, создавать рабочие места и оплачивать труд по уходу. Именно в этот период формировалось современное государство всеобщего благосостояния. У частных благотворительных организаций было еще много работы, но Великая депрессия разрушила устойчивое представление о том, что бедные сами виноваты в своей бедности. Более того, бедняки начали устраивать акции протеста, требуя вмешательства государства. С началом Великой депрессии колоссальное богатство, накопленное Карнеги и другими «баронами-разбойниками» «позолоченного века», из предмета гордости превратилось в легкую мишень для критики: на повестке дня была не благотворительность, а прогрессивное налогообложение и разумное расходование средств[344].
Разумеется, некоммерческий сектор никуда не исчез. Его влияние стало меньше в годы Великой депрессии и Второй мировой войны, когда государство сделало то, что не удалось частным благотворительным организациям. Однако после окончания войны, когда женщинам пришлось уйти с промышленных предприятий, где они работали в кризисные годы, наиболее обеспеченные из них занялись волонтерством и политической деятельностью, а крупные фонды (например, Фонд Форда, основанный в 1936 году) стали наращивать влияние как внутри, так и за пределами США, работая в тандеме с государством после начала холодной войны. Стремление руководителей фондов погасить общественное недовольство в послевоенные годы (особенно в 1960-е и в период борьбы за гражданские права) иногда вступало в противоречие с искренними намерениями рядовых сотрудников НКО, разрывавшихся между собственными политическими целями и угрозой потери финансирования. Подобная ситуация наблюдается и сегодня