енных движений. «В самом начале, когда я только начала заниматься печатью, я просто делала что-то красочное-архитектурное „из головы“, – смеется она. – Только на третий год я начала работать с политическими темами».
Опыт, полученный О’Ши во время занятий печатным делом, работы в кафе и даже учебы на архитектурном, вылился в ее выставку в заброшенном банке в Корке. О’Ши не только экспонировала свои работы и курировала визуальную составляющую, но и организовывала мероприятия и угощение для гостей. Когда мы с О’Ши приходим в банк, рабочие как раз разбирают остатки выставки, и моей собеседнице удается захватить еще парочку своих работ и коробку с политическими брошюрами – они находились в импровизированной «библиотеке», сооруженной в старом банковском хранилище.
«Исторически сложилось, что галереи – это очень элитарные места, – объясняет О’Ши. – А я пытаюсь создавать другие миры, предлагать альтернативные способы восприятия и размышления о пространстве. Если бы я решила провести такую выставку в обычной галерее, у меня не вышло бы реализовать задуманное. Для меня важно устраивать выставки в местах вроде банков или церквей – полностью переосмыслять эти пространства. Все это не менее важно, чем сами работы, которые я выставляю».
Это не значит, что О’Ши категорически против галерей или того, что люди с придыханием называют «миром искусства». Но художнице важно, чтобы ее произведения были доступны людям, которые до арт-галереи могут и не добраться. В то же время О’Ши признает: «Если у меня появится возможность выставляться в большой художественной галерее, я ею воспользуюсь. Зарабатывать всегда надо». Чтобы получать какие-то деньги, занимаясь тем, что нравится, О’Ши нужно продавать свои работы, отправлять заявки на гранты и резиденции, сотрудничать с другими художниками. Она принимала участие в совместных выставках художников-печатников (например, в выставке в дублинском Либерти-холле – здании с богатой историей, где находится штаб-квартира профсоюза SIPTU), устраивала персональные показы в кафе и маленьких галереях. О’Ши говорит, что каждый раз старается сделать нечто большее, чем просто выставка. Поэтому она приносит еду и напитки, старается создать комфортную атмосферу для посетителей, чтобы они могли пообщаться друг с другом, а заодно, может, купить картину-другую и украсить свой дом.
Пандемия коронавируса расстроила многие планы О’Ши, но кое-что ей все же удалось реализовать. В начале июня 2020 года она в качестве продюсера работала с художницей Мари Бретт над проектом, посвященным эпидемии холеры в Ирландии в 1832 году. Принты, которые она делала в Кроуфордском колледже в день моего визита в январе 2020 года, предназначались для выставки под названием «Нам нужна только Земля» (We Only Want the Earth) в дублинской галерее A4 Sounds. Из-за пандемии проект был отложен, но не отменен. Проживание в арт-резиденции в Дублине, которого О’Ши так ждала, тоже пришлось отложить. Однако благодаря поддержке организаторов резиденции ей удалось провести несколько онлайн-мероприятий. Локдаун, который моя собеседница провела вместе с семьей в Керри, дал ей редкую возможность отдохнуть, но одновременно позволил вырасти как художнице. Во время пандемии О’Ши наконец смогла создавать новые работы, не думая о том, удастся ли их продать. Кроме того, у нее появилась возможность больше общаться с людьми, живущими в других городах и странах, чтобы потом использовать эти беседы в своей работе. «Кажется, я полная противоположность стереотипу о художнике, который в одиночестве творит в своей студии, – говорит О’Ши. – Моя студия – весь мир».
На протяжении большей части истории любовь была женской обязанностью, в то время как искусство считалось исключительно прерогативой мужчин. Многие по-прежнему верят в миф о перепачканном краской одиноком художнике, отказывающемся покидать студию даже для того, чтобы поесть. Люди не понимают, что этот миф является продуктом истории и отражает искаженное представление определенной культуры о самой себе.
У мифа о мужчинах-творцах долгая история: перед гениальностью мужчин преклонялись, домашний труд женщин не замечали. Можно даже сказать, что концепция гения представляет собой полную противоположность образу женщины-домохозяйки. Как пишет Меган Гарбер в статье для The Atlantic, слово «гений», согласно «Оксфордскому словарю английского языка», происходит от латинского genius, означающего «мужской дух-покровитель семьи», «олицетворение естественных желаний человека; дух или личность императора, являющегося объектом поклонения; дух места; дух гильдии; в литературе – талант, вдохновение, наделенный талантом человек; демон или духовная сущность в широком смысле слова». Именно поэтому, пишет Гарбер, женщин так редко называют гениями. В этом нарративе женщинам отведена роль муз (или жен, которые ведут хозяйство); им редко удается стать художницами[390].
По той же причине нам трудно понять, что творчество гениального художника – это тоже работа. Взгляните на все эти слова: «дух», «демон», «духовная сущность», «объект поклонения» – они ассоциируются с чем-то неземным и магическим. Как пишет Гарбер, «преклонение перед гением – тоже своего рода вера: вера в трансцендентность и исключительность, вера в то, что боги могут жить среди нас. Гений сам по себе является своего рода инфраструктурой. Наше искусство основано на его возможностях, а наша экономика – на его обещаниях». Вера в гениальность проникла во многие сферы, далекие от искусства: гениев воспевают не только художественные критики, но и журналисты технологических и спортивных изданий. Нас убеждают, что отдельные люди могут сделать то, что никогда не удастся другим, как бы они ни старались. Идея гениальности нивелирует реальные навыки, которые люди целенаправленно развивают. Иные художники под прикрытием разговоров о собственной гениальности присваивают себе результаты чужого труда[391].
Нивелирование навыков работников сферы искусства и усилий, затраченных на создание произведений, – это оборотная сторона пренебрежительного отношения к труду по уходу, который считается естественным для женщин занятием. В обоих случаях нам внушают мысль, что человек рождается с предрасположенностью к определенному виду труда. Эта мысль, в свою очередь, подталкивает нас к идее, что для человека естественно работать. Подобно тому, как представления о женской неоплачиваемой работе по дому распространились на другие сферы труда, от преподавания до розничной торговли, представления о труде художника также определяют наше восприятие работы программистов, ученых и отчасти даже спортсменов. Преданность художника своему делу выступает аналогом любви, которую женщина, как предполагается, должна испытывать к работе по уходу. Две эти истории образуют общий нарратив о любви к труду, определяющий наши сегодняшние представления о работе.
Что касается художников, такое представление о них возникает потому, что они создают произведения, даже столетия спустя поражающие нас своим великолепием и глубиной. Почему у некоторых людей возникает потребность творить? Можно сказать, что причиной всему наличие свободного времени и возможностей для творчества, но такое объяснение будет неполным. Стремление творить, чтобы испытать чистое удовольствие от самого процесса творчества, – это, пожалуй, одна из отличительных особенностей человека. Даже художественный критик-марксист Джон Бёрджер, прекрасно отдающий себе отчет в том, что из-за социального неравенства многие люди лишены возможности заниматься творчеством, пишет о «тайне» искусства, понимая под тайной «способность искусства воздействовать на чувства человека». Льюис Хайд утверждает, что искусство – это форма дара, непригодная для капиталистической экономики: художник «одарен» талантом и дарит свое искусство миру[392].
И все же искусство процветает и при капитализме; многие люди зарабатывают деньги, занимаясь так или иначе связанными с ним вещами. Для кого-то искусство – это подработка, а для кого-то – занятие, за которое он ровным счетом ничего не получает. Кто-то преподает искусство, кто-то продает искусство, кто-то критикует искусство. Наконец, множество людей участвуют в создании произведений искусства, но их имен не найти на стенах галерей. Художники творят, чтобы выразить свои душевные порывы, но их работы тем не менее материальны и существуют благодаря тому, что кто-то взял краски, глину, камень, кинопленку или даже свое собственное тело и превратил их, говоря словами Бёрджера, в «художественный» материал, создав произведение искусства[393].
О духовных сферах нам напоминает не только существительное «гений», но и прилагательное «творческий» (creative). Как отмечает культурный критик Реймонд Уильямс, эти концепции развивались параллельно, причем слова, связанные с творением, первоначально использовались для описания божественных, а не человеческих деяний. По словам литературоведа Джона Патрика Лири, развивающего идеи Уильямса, соответствующее прилагательное стало использоваться применительно к созданным человеком произведениям искусства, когда появилось представление о том, что «творчество требует воображения, а не физических усилий, мастерства, а не трудолюбия». Смысловой клин, вбитый между искусством и работой, заставляет нас забыть о том, что создание художественных произведений вообще-то требует серьезного труда[394].
Однако в древние времена творчество было формой идолопоклонства и магии, и по сей день произведения искусства сохраняют эту магическую ауру, даже если томятся в частных музеях, по совместительству служащих налоговыми убежищами для богатейших людей мира. Рисунки на религиозную тематику на стенах пещер и резные изображения в храмах изначально создавались для богов, и только потом ими начали любоваться люди. Художники стали целенаправленно творить для простых смертных лишь позднее. После этого прошло еще немало времени, прежде чем появилась возможность воспроизводства и широкого распространения произведений искусства