По мере того как менялись условия труда, трансформировались и наши представления о любви. Участницы феминистской революции, также известной как вторая волна феминизма, в числе прочего требовали для женщин возможности устроиться на работу, предполагающую карьерный рост, рассматривая ее не только как путь к финансовой независимости, но и как возможность посвятить жизнь более интересным занятиям, чем уборка дома и уход за детьми. Что касается концепции любви, то она, как демонстрирует социолог Эндрю Черлин, прошла путь от моногамных супружеских отношений к более открытым, гибким и, разумеется, зачастую не гетеросексуальным формам близости. Тем не менее язык, который мы используем, когда говорим о партнерстве (термин «партнер», ставший популярным в последние годы благодаря своей гендерной нейтральности, ассоциируется с работой, конференц-залами и юридическими фирмами), напоминает о том, что семья возникла как институт, дополняющий работу. Когда наши отношения рушатся, мы виним себя, не обращая внимания на социальное и институциональное давление, сделавшее невозможным их продолжение. Любовь по-прежнему остается всего лишь очередной формой отчужденного труда[701].
Но что, если бы все было иначе?
Как пишет Сельма Джеймс, это настоящее чудо, что при патриархате мужчины и женщины умудряются мирно сосуществовать и даже жить вместе и любить друг друга. Да, несмотря на все трудности, мы все равно пытаемся любить, и это само по себе прекрасно. Что, если, пишет Джеймс, мы попытаемся создать мир, в котором во главу угла будут поставлены любовь и забота, а не стремление к прибыли? Каким образом, спрашивает Кэти Уикс, осмыслять обязательства перед любимыми людьми, «не измеряя их валютой работы»?[702]
Самые радостные и памятные моменты моей жизни – это моменты, проведенные рядом с близкими людьми: когда мы сидим за столом и рассказываем друг другу о своих потерях; вместе смеемся и плачем; танцуем до боли в коленях и бедрах, не думая о том, насколько глупо сейчас выглядим; лежим на диване в четыре часа утра, время от времени случайно касаясь друг друга, и вспоминаем все свои маленькие любовные победы и поражения за последний месяц. Когда происходят политические трагедии, я укрываюсь в объятиях близких людей; когда на нашей улице праздник, мы вместе радуемся и плачем от счастья. Однажды на радостях я обняла знакомую, которая мне никогда особо не нравилась (это было взаимно): в тот момент мы обе поняли, что наше общее дело гораздо важнее личных симпатий и антипатий.
Когда умер мой отец, я испытала настоящий шок. Люди, знавшие, что такое боль, протянули мне руку помощи. Они объяснили мне, что мои переживания совершенно нормальны и гораздо важнее, чем работа (я также очень благодарна редакторам и команде Type Media Center, которые понимали, что иногда в жизни бывают такие моменты, когда человеку не до работы). Это лишь одно из множества добрых дел, за которые я пыталась отплатить впоследствии, поддерживая друзей, потерявших близких.
Значительная часть этой книги написана в тот период, когда я приходила в себя после потери отца и многочисленных неудачных отношений, на которые мне так везло. Мне стали нравиться темные круги под моими глазами. Мог ли кто-то сказать наверняка, чем они вызваны – бессонницей из-за очередного неудавшегося романа или работой по ночам? Знала ли я сама ответ на этот вопрос?
Когда вам разбивают сердце, вы становитесь расточительны. Я тратила время впустую, не спала и не работала. Я редко могу позволить себе удовольствие хорошенько погрустить. В таких ситуациях я чаще всего заставляю себя работать, но в тот раз, позволив эмоциям взять верх и прислушавшись к биению сердца, на короткое время снова почувствовала себя живой. Пустоту, образованную горем, я заполнила еще большим горем – ничего лучше не нашлось.
Мне кажется, что, заканчивая этот текст, я пытаюсь разобраться с самой собой. Думая о дедлайне и представляя напечатанную книгу, я все равно стараюсь не зацикливаться на работе. Я мечтаю, что кто-нибудь прочитает эти слова и почувствует, что они созвучны его опыту. Мечтаю разрушить стены, которые работа воздвигла между всеми нами, и о связи между людьми. Я пишу, чтобы дотянуться до людей, чтобы обозначить хлебными крошками путь, который, надеюсь, приведет нас в лучшее место. Я пишу это заключение и думаю о том, кому первому отправлю его.
Работа никогда не полюбит нас в ответ, но нас могут полюбить другие люди.
Нынешняя ситуация, когда политический кризис совпал с экологическим, кажется безвыходной, но она дает нам возможность вообразить себя в другом мире. Если раньше нам было легче представить себе конец света, чем конец капитализма, то теперь, когда мы увидели и то и другое, нужно придумать что-то новое.
Формы межличностных отношений, приносящие нам радость и удовольствие, могут также стать ключом к политическим изменениям. Надя Айдл из подкаста #ACFM (AC означает «кислотный коммунизм» (acid communism)[703] или «кислотный корбинизм» (acid corbynism[704])) отмечает в эпизоде, посвященном урбанизму: «Я больше не хочу ни с кем встречаться „на кофе“… Меня не интересует этот навязанный неолиберализмом способ взаимодействия с людьми в городской среде, когда вам приходится на пару минут встречаться с друзьями и знакомыми, которых вы не видели два месяца, потому что все вокруг такое дорогое и у вас просто нет свободного времени…» Вместо этого, доказывает Айдл, нам нужен такой образ жизни, при котором у нас были бы время и возможности «по-человечески относиться друг к другу, что, конечно, несет в себе революционный потенциал и потому опасно». Если вместо того, чтобы коллекционировать новые знакомства как визитные карточки или марки, мы замедлимся и попытаемся сделать существующие социальные связи более глубокими и осмысленными, это будет шагом к освобождению[705].
Что, если вместо того чтобы думать о предметах, которые можно позволить себе купить на деньги, заработанные благодаря бесконечной работе, мы направим свои желания на других людей? Как пишет Кипнис, если мы не будем «превращать желание в потребительский импульс» и вместо этого станем проводить время с людьми, то сможем подорвать всю существующую экономическую систему. В конце концов, ведь самоорганизация (как на рабочем месте, так и за его пределами) – это процесс выстраивания связей между людьми. Первое нерешительное «привет», беседа в перерыве, осторожное письмо с личной, а не рабочей электронной почты – все это способы пересечь искусственные границы между нами, найти общие интересы и, объединившись, стать внушительной силой. Профсоюз имеет смысл только в том случае, если его члены верят в него и действуют именно как профсоюз, если они готовы рисковать друг ради друга, если они верны старейшему принципу рабочего класса: «Что плохо для одного, то плохо для всех»[706].
Мы все еще можем создавать прекрасные вещи вне мира работы, как доказывал Уильям Моррис, но это должны быть подарки или украшения, которые мы с удовольствием делаем и с таким же удовольствием используем или демонстрируем. Это должны быть вещи, которые мы будем хранить и ценить, а не менять с наступлением каждого нового сезона. Если мы станем уделять больше внимания друг другу, то сможем найти то, что объединяет, а не разъединяет нас[707].
Я думаю об освобожденных из рабства чернокожих женщинах, которые, как пишет Тера Хантер в книге «Наслаждаться моей свободой», «играючи конструировали новые идентичности, ниспровергая представления о своей расовой неполноценности». Им приходилось много и усердно работать, но они все равно боролись за личное пространство, необходимое для того, чтобы распоряжаться своей свободой. «Чернокожие женщины намеревались сделать так, чтобы свобода стала означать возможность получать удовольствие и отдыхать вместе с друзьями, родными и соседями», – пишет Хантер. Они искали баланс между необходимостью зарабатывать себе на жизнь и «потребностью в эмоциональной подпитке, личностном росте и коллективном культурном самовыражении»[708].
Танцы, песни и красивая одежда давали им возможность выразить то, что жестоко подавлялось на протяжении столь долгого времени. Все перечисленные занятия могут быть формами труда, но они приобретают совершенно иное значение, когда нарушают рутинное течение жизни. Да, не существует никакого внешнего по отношению к капитализму мира, но правда также в том, что в нашей жизни бывают моменты, когда мы получаем возможность ненадолго выйти за его пределы. Наши желания, отмечает Марк Фишер, по большей части остаются безымянными. «Наше желание направлено в будущее – мы хотим выйти из бесконечной череды тупиков капитализма, и оно происходит из будущего – из того самого будущего, в котором снова будут возможны новые формы восприятия, желания и мышления». Эти желания могут причинять нам ужасные страдания, если в силу жизненных обстоятельств мы не можем удовлетворить их. Но они также представляют собой почву, на которой мы сможем вырастить что-то новое[709].
Чтобы вернуть себе это ощущение восторга, вернуть себе пространство межличностного общения, нам нужно нечто большее, чем незначительные улучшения в условиях труда на отдельных рабочих местах или даже масштабные изменения в трудовом законодательстве, – хотя и то и другое, безусловно, крайне необходимо. Но помимо этого нам нужна политика времени: политическое понимание того, что мы сами имеем право решать, что делать со своей жизнью