— Откуда вы все это знаете? — спросил я.
— Я дальний потомок Потоцких, — отвечал Григорий Александрович.
Мы помолчали. Я снова взял в руки портрет Натальи Потоцкой и долго всматривался в лицо удивительной прелести.
— Простите, — сказал я, — пока вы не передали портрет музею, не могли бы вы позволить мне сделать с него фотографию?
— Пожалуй, — сказал Григорий Александрович. — Я вижу, что вы серьезно всем этим интересуетесь. Я мог бы вам показать и письма, и бумаги из архива Потоцких. Они у меня в гостинице. Где и как вы могли бы сделать фотокопию?
— Если удобно, — сказал я, — то можно у меня дома. У меня есть фотоаппарат. Иногда я переснимаю необходимые мне для работы документы, рисунки, страницы старинных книг.
— Где вы живете? — спросил Григорий Александрович.
— Не так далеко отсюда… На бывшей Пантелеймоновской улице, ныне улице Пестеля.
— А, знаю… Там, где храм в память Гангутской победы двадцать седьмого июля тысяча семьсот четырнадцатого года…
— Сразу можно узнать настоящего старого петербуржца, — сказал я.
Мы условились о времени, когда Григорий Александрович навестит меня, и расстались.
На следующий день в условленный час я поджидал Григория Александровича на улице, возле дома. Время шло. Более двух часов простоял я у ворот, всматриваясь в лица проходящих мужчин… Что могло случиться? Ведь я не знал даже названия гостиницы, где остановился Григорий Александрович… А может, он передумал и решил отказать мне в моей просьбе? Все могло быть.
Весь день я был в подавленном состоянии. Неужели я больше никогда не увижу портрет?
Прошел и второй день. Наступил третий. Встал я как обычно рано. Позвонил на работу, предупредив, что приду с запозданием или вовсе не явлюсь по неотложным обстоятельствам. В девять утра вышел на улицу. Снова внимательно вглядывался в лица прохожих. Поднялся к себе на седьмой этаж, позавтракал. Узнал у соседей, не спрашивали ли меня? Вновь спустился на улицу. Простоял там до двух часов дня. Решил больше не выходить.
И вдруг около трех часов раздался звонок в квартиру. Я быстро подошел к двери и, открыв ее, увидел перед собой Григория Александровича. Трудно описать, как я обрадовался! Григорий Александрович извинился, что не мог прийти: "Прихворнул, знаете ли… Сердце сдает…" Он положил на стол объемистый пакет и принялся с увлечением просматривать и перебирать книги моей библиотеки, поражаясь подбору изданий, посвященных деятельности декабристов. Узнав, что я мечтаю о создании музея в Тульчине, он спросил, известно ли мне, что неподалеку от Тульчина были поместья Потоцких.
— Здесь, в пакете, — переписка, относящаяся именно к этим поместьям… Девятнадцатый век… Бумаги на польском, русском и французском языках. Чертежи на постройку дворца Потоцких. Деловые документы. Для вас много любопытного…
Мы принялись рассматривать отлично сохранившиеся письма, написанные разными почерками, на белой, голубой и розовой бумаге.
Григорий Александрович, свободно владея языками, быстро прочитывал и переводил их содержание.
Незаметно наступил вечер. Я заторопился и, извинившись, принялся готовить фотоаппаратуру, чтобы переснять портрет Натальи Потоцкой. Григорий Александрович остановил меня.
— Знаете, — сказал он, — я очень рад, что познакомился с вами. И вот что я хочу вам сказать. Видя ваш искренний интерес ко всему, что касается декабристов, видя вашу любовь ко всему этому, я решил подарить этот портрет вам. Думаю, что портрет Натальи Потоцкой будет в надежных руках…
Вот так, неожиданно, портрет и оказался у меня. Многие годы сохранял я его. А потом передал Всесоюзному музею Александра Сергеевича Пушкина.
ДВА ПИСТОЛЕТА
ыло это вскоре после окончания гражданской войны. Я демобилизовался и приехал в Петроград. Молодая Советская страна залечивала раны, тяжелые раны, нанесенные интервенцией, голодом, разрухой. Налаживалась жизнь в городах и селах. Открылись многочисленные книжные лавки, куда я частенько наведывался.
Однажды знакомый продавец сказал мне, что только накануне приходила старушка, предлагавшая много исторической литературы, оставшейся после смерти мужа.
— Обязательно зайдите к ней, — посоветовал продавец. — Вот ее адрес.
Не теряя времени, в тот же день я направился на Троицкую улицу. Евпраксия Дмитриевна встретила меня приветливо. В обширной комнате, обставленной разного стиля мебелью, висело несколько картин и гравюр с видами старого Петербурга. В двух больших шкафах красного дерева и на широкой полке были расставлены книги на русском и иностранных языках.
Просматривая на полке книги, я заинтересовался одной из них, посвященной декабристам. Мы разговорились с хозяйкой о событиях знаменитого восстания. И Евпраксия Дмитриевна поведала прелюбопытную историю.
Потомки поэта-декабриста Рылеева поднесли Алексею Максимовичу Горькому шкатулку орехового дерева, в которой хранились парные кремневые пистолеты изящной работы. Это были реликвии декабриста, боевой трофей Отечественной войны 1812 года.
Как-то у Алексея Максимовича собрались друзья. Среди них был и Федор Иванович Шаляпин, большой любитель старины. Узнав историю пистолетов, Федор Иванович стал настойчиво просить Алексея Максимовича уступить их ему.
— Хранить буду как зеницу ока, — горячо убеждал он своего друга. — Отдай их для моей коллекции. На самое почетное место положу. Век буду благодарить.
Вертел Федор Иванович шкатулку в руках и случайно обронил ее. От падения крышка раскололась, сломались перегородки-гнезда для пистолетов.
Расстроился Федор Иванович необычайно. Алексей Максимович, улыбаясь, похлопал его по плечу.
— А ведь я хотел поднести тебе эти реликвии в исправной шкатулке. Что поделаешь, бери в таком виде. У тебя же есть хороший столяр-краснодеревец. Он приведет все в порядок. Успокойся, Федя! Дело поправимое. Важно, что пистолеты целы.
Недели через две Федор Иванович отдал шкатулку с пистолетами в починку.
А вскоре началась мировая война. Мастера призвали во флот. Возвратился мастер-краснодеревец в Петроград только после гражданской войны. Отправился на квартиру к Федору Ивановичу. Но артист уже уехал за границу. Не было в городе и Алексея Максимовича. Так и остались пистолеты декабриста в семье столяра.
Мастер навестил Евпраксию Дмитриевну, вдову своего сослуживца. От него она и узнала о пистолетах.
— Нужно во что бы то ни стало разыскать эти реликвии, — решил я.
Евпраксия Дмитриевна призадумалась.
— Вот беда! Имя мастера — Николай, фамилия — Иванов, а отчества его я так и не знаю. Проживали на Гаванской улице. Если память мне не изменяет, в двухэтажном деревянном доме, наискосок от последней трамвайной остановки.
На следующий день я поехал в Гавань. Мне было известно имя матери Николая — Прасковья Егоровна, отчество и фамилия отчима. Вот и все, чем я располагал.
…Выйдя из вагона трамвая, я остановился на углу. Отсюда мне была видна вся улица. Двухэтажного домика наискосок не было. Может, Евпраксия Дмитриевна ошиблась? Не двухэтажный, а трехэтажный дом и не деревянный, а кирпичной кладки?.. Но в этом доме никто и не слыхал о мастере. Так я и уехал ни с чем.
Когда я второй раз приехал на Гаванскую улицу, в одном из дворов меня окружили ребята. А что, если их включить в поиски Николая? Мы отошли в сторонку, уселись на бревнах, и я рассказал мальчишкам, что меня сюда привело. Ребята слушали затаив дыхание. А потом, перебивая друг друга, стали вспоминать "дядей", служивших в армии и флоте.
Итак, теперь я был не одинок. По всем дворам меня сопровождали школьники, мои добровольные помощники. Они много и усердно потрудились, но все же поиски окончились неудачно. Несколько раз ездил я в Гавань. Много домов обошел. И почти в каждом есть Иванов. А сколько среди них плотников, столяров, модельщиков, лодочников…
Вот уже Гаванская улица обследована. Все семьи Ивановых опрошены. И все безрезультатно. Не ошиблась ли Евпраксия Дмитриевна, назвав Гаванскую улицу?
Спустя некоторое время я вновь приехал к ней.
— Простите меня, пожалуйста, — разволновалась старушка. — Запамятовала я. Ведь не на самой Гаванской улице, а на поперечной, у последней остановки.
Несколько вечеров потребовалось на обход "поперечной" улицы. Тщательно проверены все дома. И все же того, кого так усердно разыскивали, не оказалось.
Прошло еще два-три дня, и я неожиданно уехал в командировку. Весь месяц не покидала меня мысль о Николае Иванове. Не мог дождаться, когда вновь смогу продолжать поиски.
Как-то раз в один из осенних дней я пришел в Василеостровское отделение союза охотников за разрешением на охоту в Финском заливе. На столе у секретаря увидел список новых членов союза и как-то невольно обратил внимание на фамилию — Иванов Николай Михайлович. И год рождения вроде подходящий. Волнуясь, я обратился к секретарю.
— Анна Алексеевна! Здесь ли Иванов Николай Михайлович? И получил ли он уже документ?
Секретарь раскрыла книгу.
— Да! Еще третьего дня получил.
— Каков он собой? Кто по специальности? Его домашний адрес? — заторопился я.
— Числится модельщик. Мужчина бравый…
— Может, матрос?
— Ходит в тельняшке и бушлате.
Многое сходится… Неужели я случайно напал на верный след?
На следующий день, после окончания трудового дня, направился на квартиру к Н. М. Иванову на 12-ю линию Васильевского острова. Дверь открыла девушка.
— Отец с матерью и брат только сегодня утром уехали в деревню, — сообщила она.
Я кратко изложил цель своего прихода. Девушка рассказала, что ее отец Николай Михайлович Иванов работал до революции столяром-модельщиком в Первом кадетском корпусе. Всю войну он плавал на боевых кораблях Балтийского флота. Участвовал в революции, в штурме Зимнего дворца. А в гражданскую воевал на судах Волжской флотилии. Девушка распахнула дверь соседней комнаты.
— Вот поглядите на портрет, — улыбнулась она.