1920 год…
Первая Конная армия Буденного была уже далеко от берега Черного моря. Эскадрон Особой кавалерийской бригады располагался на хуторе подле украинского города Умани.
Командир эскадрона Симаченко сидел на завалинке маленького домика. В руках он держал газету.
"Красный кавалерист", — значилось на первом листе.
Перед командиром, кто лежа, со стебельком сладкой травинки в зубах, кто сидя, протирая пазы кинжала, расположились бойцы.
Симаченко читал вслух обращение к конникам комиссара 11-й кавалерийской дивизии.
Май на Украине знойный, с пахучими травами, с ароматами яблоневых садов, мало чем отличался от апреля под Майкопом на Кавказе, за тысячу километров отсюда, где полтора месяца назад стояли на отдыхе полки Первой Конной.
Правда, травы здесь погуще, сады подушистей, но все же и май — не апрель.
Симаченко читал:
— "Товарищ красный кавалерист! Напоен ли твой верный друг, ретивый конь, отточена ли шашка, которая притупилась о головы деникинщины, прочищена ли винтовка?
— Да, все готово к последнему бою.
— Товарищ командир! Готовы ли твои полки к атаке, такой как атаки на деникинскую рать? Свята ли твоя команда для бойцов и честно ли она выполняется?
— Да, все готово к последнему бою.
— Товарищ военком! Сделал ли ты свое дело? Знают ли твои бойцы великие задания, возложенные на них пролетариатом Советской России и Украины, с кем и за что они будут ходить в лихие атаки, не щадя своих жизней: есть ли вера в себя? Пробуждено ли политическое сознание и святы ли им те идеи, за которые они будут сражаться с польской сворой?
— Да, все готово к последнему бою.
Ответ один, он точен и должен быть таким.
А если это так, то выше, товарищи, поднимайте наш священный красный стяг! С полной верой в себя будьте все готовы к последнему бою.
Только вперед! Назад ни шагу!"
Первая Конная готовилась к решающему походу, к борьбе с белыми польскими армиями, захватившими Киев, Житомир и много-много других украинских городов.
Конники готовились к прорыву польского фронта.
— Все дивизии и особая кавбригада, как кинжалы, должны вонзиться в тело армии пана Пилсудского, рассечь ее надвое, пройти насквозь и выйти в тылы! — разъяснял Симаченко общую военную задачу, поставленную перед Конной армией.
— Как кинжалы?.. — спросил командира молодой длиннолицый боец.
— Да! Так, как это делали буденновцы под Царицыном, на Дону, у Ростова, на Маныче, на Кубани. Только там сначала был полк, потом бригада, дивизия, корпус и, наконец, как у нас сейчас, армия.
— Ну и кинжальчик! — не выдержал длиннолицый. — Вроде моего! — потряс он широким клинком кинжала.
Симаченко беседовал со своими бойцами.
Заговорили о снаряжении в походе. В Конной любили кинжалы. "Оружие отважных", — называли бойцы грозные клинки для короткого удара один на один.
На нем броня, пищаль, кинжал
И шашка — верная подруга
Его трудов, его досуга, —
продекламировал эскадронный запевала и стихотворец Микола Зра-жень, знавший на память много стихов Пушкина, Лермонтова и других поэтов. Он часто выступал на концертах армейской самодеятельности с песнями и стихами, исполняя их под переборы гармоники.
Симаченко ценил эскадронного запевалу за удаль в бою, за веселый нрав, за раздольные казачьи песни, что так задушевно пел тот в походах.
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал, —
ответил Зраженю другой конноармеец, тоже стихами.
Зражень поднялся с травы, встал в позу актера и, вытащив из ножен висевший за поясом кинжал, прочитал чуть трагическим голосом:
Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный!
— Товарищ командир эскадрона! — неожиданно обратился он к Симаченко. — Правду говорят, что в старое время у кавказцев лучшим подарком другу считался кинжал? Не просто кинжал, а отнятый в бою. Правда это?
Симаченко усмехнулся.
Он любил такие разговоры-беседы со своими бойцами.
Сближали они конноармейцев с командиром.
Узнавали много друг о друге: душевное, скрытое в обычные часы боевых трудов.
— А сейчас, в наше время, разве не так? Разве тебе, товарищ Зражень, не приятно подарить близкому человеку, другу самое дорогое, что ему нужно в боевой жизни: доброго коня, к примеру, или кинжал? — спросил Симаченко.
— Конечно, приятно! — ответили разом несколько бойцов.
— Вот бы нам, товарищ командир эскадрона, — загорелся вдруг запевала, — да такие подарки товарищам Буденному с Ворошиловым преподнести. Здорово?
— Какие-нибудь золотые! — поддержал его молчаливый конноармеец в малиновом чекмене с газырями на груди.
Симаченко заинтересовался словами запевалы. Хлопнув его дружески по плечу, он улыбнулся и сказал:
— А что ты думаешь? Займем Львов или Варшаву, там найдутся подходящие — от турок или татар еще.
— Какого-нибудь Ахмет-паши? С бою взятые! — придвинулся ближе длиннолицый.
Зражень презрительно сплюнул.
— Шикарные подарки! — покрутил головой молчаливый.
— Товарищу Буденному Семену Михайловичу. Товарищу Ворошилову Клименту Ефремовичу. А дальше, как положено по званию: командарму и так далее от бойцов Первой Конной, — проговорил с волнением Зражень. Стараясь удержать нахлынувшие чувства, он сорвал с головы кубанку с красным верхом, отороченным золотой тесьмой, и ударил ею о голенище сапога.
Бойцы молчали. Им понятен был порыв запевалы.
— Что же, хлопцы! Поговорили, помечтали и на покой! — прервал тишину Симаченко. — Завтра рано — поход.
В самом конце мая полки Конной армии встретились с белополя-ками. Встреча получилась жаркой. Буденновцы уничтожили вражеский пехотный полк, разгромили еще один и заняли ряд важных пунктов. А дней через пять Конная в полном составе, со всеми дивизиями, вонзилась в тело Второй польской армии. Разорвав ее на две части, она пошла гулять по вражеским тылам, по левую и по правую стороны.
Замелькали знакомые каждому с мальчишеских лет названия освобождаемых городов: Житомир, Бердичев, Киев.
Заметалась польская шляхта. Не выдержала соседняя, Третья армия белопольских захватчиков, поползла назад, сначала тихо, медленно, огрызаясь, а потом, заслышав у себя в тылу грохочущие пушки конников, покатилась, побежала, бросая винтовки, пулеметы, зарядные ящики и орудия.
— Смеялись над Конной Буденного, гады! — кричали разъяренные рубкой конноармейцы. — "Москали на одрах плетутся", — говорили. Ничего, свое получите. Мы вас научим уважать Конную Буденного!
Не стало Третьей армии пана Пилсудского — президента шляхетской Польши.
Не выдержала и Шестая его армия. Начала отходить.
А Первая Конная неслась и неслась вперед.
Новоград-Волынский… Ровно… Дубно…
Эскадрон Симаченко, песчинка в грозном движении Конной, мчался стремительно вместе с нею, оставляя позади себя села, деревни и города.
— "Мы идем вперед для освобождения крестьянина-труженика от польского пана. Наша война есть война освободительная", — читал Симаченко своим бойцам письмо командующего фронтом.
Конники свято исполняли этот завет. Зато и встречали их люди повсюду как родных и близких.
А еще недели через три, в самый разгар августа, буденновцы остановились у Львова.
Поблизости от богатого фольварка[2], километрах в тридцати от города, остановился на отдых эскадрон Симаченко.
В небольшой речушке, у мельницы, бойцы купали лошадей.
Неподалеку тянулось поле ржи, испещренное синими точками васильков.
— Ишь кивают как, словно здороваются! — ухмыльнулся Зражень, указывая товарищам на ржаное поле. — Будто на Кубани у нас, до чего хорошо!
Он нарвал букетик васильков. Два-три цветка неумело засунул за петличку гимнастерки у расстегнутого ворота. Остальные застенчиво протянул командиру и улыбнулся.
— Возьми, Владимир Иваныч! Будто глаза дивчины: синесеньки да гарнесеньки! — сказал он.
Командир взял букетик и с благодарностью взглянул на запевалу.
У края поля стояла тачанка. Из тех, что вошла в песню: "Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса! Пулеметная тачанка, все четыре колеса!" Сбоку курносо выглядывал пулемет.
Положив цветы на кожух пулемета, Симаченко сказал с ласковой усмешкой:
— Давай зови, запевала, ребят. Дело есть!
Скоро на дороге у тачанки собрался весь эскадрон. Симаченко взгромоздился на тачанку, помахивая над головой газетой.
— Тихо, братки, тихо! — успокаивал он шумевших бойцов. — Хочу порадовать вас! Запоздали, правду сказать, известия. Да лучше поздно, чем никогда.
Он развернул "Красного кавалериста" — армейскую газету Первой Конной.
— Известие первое! — крикнул он громко, чтобы все слышали. — От десятого июня. Из Баку. От товарища Орджоникидзе.
Бойцы молчали.
Было тихо-тихо. На знойном, безоблачном небе сияло солнце. Внизу бесшумно кланялась рожь, кивали головками васильки. Высоко в небесной синеве мелькнул жаворонок, пропел короткую песню и исчез.
— "С восхищением следим за боевыми действиями нашей славной Конной армии. Поздравляю с первым успехом. Крепко целую дорогого Буденного и Ворошилова.
Г. К. Орджоникидзе", — прочитал командир эскадрона.
— Ура! — пронеслось над полем.
— Теперь второе и главное! — мотнул Симаченко головой, поправляя кубанку. — Тоже с задержкой! По причине нашего с вами быстрого продвижения.
Бойцы весело засмеялись.
— Телеграмма! — громко читал Симаченко. — "Командарму Первой Конной товарищу Буденному. Члену РВС Первой Конной товарищу Ворошилову от Бакинского совета рабочих, красноармейских и матросских депутатов. Девятое июля тысяча девятьсот двадцатого года".
Симаченко оглядел бойцов. Те насторожились,