Красный уголок постепенно заполнился людьми. На это время было назначено собрание. Рабочие столпились вокруг знамени, с интересом рассматривали его, стараясь угадать тайну тоненьких, словно паутинки, линий и трещин. Принесли школьную доску, стали переносить на нее линии, скрытые под рисунком на знамени. Получались отдельные слова из той надписи, которая была на знамени отряда: "За храбрость, отвагу и доблесть". Но подобных надписей могло быть в те годы немало. Предстояло расшифровать вторую надпись.
Более двух месяцев мы занимались восстановлением первоначального вида знамени. Работа была очень кропотливая. Навертывая шелк на шестигранный карандаш, я осторожно, маленькими крупинками, ломал краску, дочищая ее сухой зубной щеткой. Потом обе части распоротого полотнища растянули на столе, закрепили кнопками и смочили водой. Шелк от воды потемнел, и на этом фоне проступили светлые линии надписей. Мы обметали их белыми нитками. И теперь можно было прочесть обе надписи: "За храбрость, отвагу и доблесть" и "14 головному отряду от Лужского уездного исполкома".
Боевое знамя красногвардейцев было полностью восстановлено.
…В 1930 году в большом зале Центрального клуба железнодорожников собрались сотни рабочих и служащих, участников революции 1905 года, Февральской и Октябрьской революций. Председательствующий на торжественном собрании объявил:
— К нам прибыла делегация бывших красногвардейцев, участников обороны Петрограда в тысяча девятьсот девятнадцатом году, освобождавших захваченную врагом территорию и громивших банды белогвардейцев генерала Юденича и Булак-Булаховича.
В зале загремели аплодисменты. И едва они стихли, раздалась звонкая команда: "Встать! Смирно! К выносу боевого знамени готовсь!" Эту команду подал бывший командир отряда Григорий Антонович Томчук. Зал замер. Взоры всех устремились к раскрытым входным дверям.
— Шагом марш!
Вслед за знаменосцем по залу строем прошла группа бывших красногвардейцев. Знамя отряда внесли на сцену. Двое красногвардейцев встали в почетном карауле. Позже знамя было передано в Музей Великой Октябрьской социалистической революции в Ленинграде, где оно и хранится по настоящее время. А документ — свидетельство Лужского уездного исполкома о награждении отряда знаменем находится в Москве, в Музее революции.
Фронтовой эпизод
шел по улицам только что освобожденной от фашистов Риги, любуясь архитектурой старинных зданий. Меня окликнул какой-то человек:
— Товарищ командир!
Я оглянулся и остановился.
— Простите, что задержал вас… Иду я следом и наблюдаю, как вы внимательно осматриваете строения… Невольно подумал: наверное, вы архитектор или художник.
— Нет, просто впервые увидел древний город. Вот и любуюсь.
Незнакомец сказал, что он художник, окончивший Петербургскую Академию художеств. Мы разговорились. Художник вытащил из сумки несколько камей, выполненных из полудрагоценных уральских камней — малахита, орлеца, яшмы и других. Глянул я на них и сразу почувствовал, что эти изделия несомненно из собрания знаменитых камней Петергофа. Перевернул тыльной стороной — там сохранились инвентарные номера музея. Оказалось, что во время оккупации Риги немецко-фашистские захватчики заставили всех, кто имел отношение к искусству, сортировать и укладывать награбленные в храмах и музеях под Ленинградом сокровища для отправки в Германию. Разузнав все, я немедленно телеграммой сообщил в Смольный о месте, где немцы спрятали награбленные сокровища.
Так были спасены многие художественные ценности из Петергофа и других пригородов Ленинграда.
Освобожденная от гитлеровских захватчиков столица Польши — Варшава представляла собой страшную картину.
Весь город лежал в развалинах. Особенно пострадали центральные улицы города, где находились старинные здания, храмы и памятники.
Многократные бомбардировки и артобстрелы превратили сооружения в огромные горы битого кирпича и рваных железных балок, кровельного железа, черепицы, обгоревших бревен. Только на окраинах города еще кое-где сохранились постройки.
Восточная часть города — правый берег реки Вислы. В прошлом на этом месте находилась крепость Прага, прикрывавшая подступы к Варшаве. В зиму 1944 года здесь шли упорные бои.
Однажды на стене разрушенного дома я заметил объявления немецкого командования о расстреле польских патриотов. Огромные списки фамилий глубоко меня потрясли. Осторожно оторвав несколько приказов оккупантов, я начал их укладывать в офицерскую сумку, чтобы при первой возможности переслать в Ленинград в Артиллерийский исторический музей. Возле меня остановились двое сержантов. Один пожилой, другой молодой. Они внимательно следили за тем, как аккуратно снимал я обрывки приказов, разорванных и исцарапанных штыками солдат-освободителей.
Узнав, с какой целью я это делаю, они принялись помогать мне. Один из них сообщил, что неподалеку в разрушенном доме живет одинокий старик, в прошлом учитель, у него очень много книг.
— Там наше подразделение… Он у нас на довольствии, — улыбнувшись, сказал пожилой. — Бережем его. По-русски хорошо говорит. Старик сказал, что он родился в том доме, и отец его, и дед… Все были учителями, на многих языках разговаривали. Он совсем одинокий. И нет у него никого из родни… Говорит: "Книги — мои друзья. Вот и решил с ними доживать свой век".
Я попросил сержантов провести меня к хранителю библиотеки. По дороге я завернул к себе и захватил кое-что из съестного для старика.
Вскоре мы пришли на место. Дом постройки восемнадцатого или начала девятнадцатого столетия. Разрушенные два верхних этажа представляли собой печальное зрелище. Это было нагромождение изрешеченных осколками дверей, перегородок, оконных рам, ломаной мебели, хозяйственной утвари.
Встреча с учителем была трогательна. Станислав Сигизмундович обрадовался моему приходу. Горячо благодарил за внимание к нему со стороны наших солдат и офицеров.
В трех комнатах первого этажа на полках, на полу, на подоконниках стопками лежали книги.
В первой комнате стоял старинный диван красного дерева и три кресла да небольшой овальный столик. Стекол в рамах не было. Окна забиты фанерой и завешены одеялами. Только в первой комнате одно окно было закрыто большими листами чертежной бумаги, через которые проникал слабый свет.
Более полутора часов я пробыл у этого интересного собеседника, который так любовно оберегал собранное тремя поколениями книжное богатство. Теперь, когда Варшава освобождена и будет возрождаться, Станислав Сигизмундович решил передать все сохраненное родному городу.
Он очень просил меня принять в подарок книгу А. С. Пушкина, изданную в Петербурге в середине прошлого века, но я отказался. Ведь впереди еще была дорога на Берлин. А бронзовые медальончики в память А. Пушкина и А. Мицкевича, изготовленные в 1899 году, охотно принял, но тут же предупредил:
— Если возвращусь в Ленинград, передарю их Всесоюзному музею А. С. Пушкина. Да расскажу о нашей с вами встрече.
Крепко пожав руки, мы простились.
В тот же день я был у военного коменданта Войска Польского, полковника Яновского С. Г. и рассказал о встрече с хранителем ценной библиотеки. Комендант поблагодарил меня за заботу об учителе и сказал:
— Мне известно о библиотеке. Дом находится под наблюдением. А старика-патриота поддерживаем.
Прошло много лет… В один из дней я отправился в Музей-квартиру А. С. Пушкина на Мойку, 12 и передал памятный подарок, полученный мной в Варшаве в 1944 году, с которым прошел дорогой войны до Берлина. Через несколько дней пришел пакет. В нем было фото подаренных мною медальонов и сообщение о включении их в государственную коллекцию Всесоюзного музея А. С. Пушкина.
В КРЕПОСТИ БЕНДЕРЫ
юль 1940 года.
У здания военного коменданта города Бендеры было необычайно оживленно. Здесь стояли солдаты и командиры Красной Армии и непрерывно подходили группами и в одиночку покинувшие румынскую королевскую армию бывшие ее солдаты и офицеры, уроженцы освобожденного края.
Подойдя ближе, я увидел необычайную картину. В плотном кольце воинов Красной Армии стояла стройная, среднего роста пожилая женщина, одетая в форму сестры милосердия старой русской армии. На голове черная косынка, спускавшаяся на плечи, под накидкой виднелась белая подкладка. На ней было платье серо-голубого цвета. Белый передник с нашитым широким красным крестом довершал ее одеяние.
Отогнув у левого плеча косынку, она показывала воинам свои боевые награды, полученные в русско-японскую войну 1904–1905 годов и в мировую войну 1914–1918 годов.
Пробравшись поближе, я поприветствовал сестру милосердия. Она протянула мне руку и, крепко пожав, назвала свое имя, объяснила, что является участницей двух войн, в сражении с японцами под городом Мукденом была ранена, но не покинула поля боя, успела еще перевязать раны нескольким солдатам 145-го Новочеркасского полка. А в мировую войну находилась на русско-германском фронте.
— Второй раз я была ранена в бою под Фокшанами в Румынии в тысяча девятьсот шестнадцатом году, — продолжала Мария Михайловна.
Встреча меня очень заинтересовала. Я попросил ее отойти в сторону, чтобы продолжить наш разговор. Узнав, что я из Ленинграда, она взволнованно воскликнула:
— Как счастлива такой неожиданной радости! — На глазах у нее появились слезы. — Ведь я уроженка Петербурга. Все мое детство прошло в столице. Я воспитанница института благородных девиц. В тысяча девятьсот четвертом году вместе с подругами ушла на русско-японскую войну сестрой милосердия… О, как я рада приходу Красной Армии… Как долго мы ее ожидали!.. Очень прошу вас оказать мне внимание своим посещением моего дома. О многом, о многом расскажу вам, — горячо продолжала моя новая знакомая. — Теперь, я надеюсь, смогу возвратиться к себе на родину — в Ленинград. У меня там есть друзья… Я их отыщу.
Я дал свое согласие, и мы направились к ее дому.