Сомнений не оставалось: гестапо стало известно то, что он так тщательно скрывал от жены. За участие в подполье теперь ему несдобровать. Однако Николай не хотел сдаваться врагу. Он быстро поднялся на чердак, подбежал к небольшому окошку. Тьма кромешная! Поторапливайся, Николай! — подстегивал сам себя побледневший Науменко.
В эту минуту Зина открыла дверь. Со всего размаха ее ударил по лицу рослый мужчина. Зина сразу ничего не поняла. Кто он такой? Она подскочила к кровати и собой заслонила ребят. Гестаповцу было не до женщины. Ему приказано схватить Науменко. Заметив лестницу, ведущую на чердак, раздраженно скомандовал: «Оцепить дом!»
А Николай выбрался на крышу, перевел дух и прыгнул вниз.
— Хальт! Руки вверх!
Николая схватили, заломили руки назад.
— Смотри, какой верхолаз! — с этими словами верзила ткнул Николая ногой в живот. Сперло дыхание, но он остался стоять.
Немец плюнул в бледное лицо Николая. Плевок пришелся в щеку. Поворотом головы Николай стер его о плечо.
— Может, порадуешь нас, скажешь, кто с тобой в компании? А? Тут это сделать лучше, ведь при нас нет всех инструментов. Ну? Молчишь? Вперед! — властно крикнул немец.
В ту же ночь Николай предстал перед другим гестаповцем. Рукава у него были засучены, сквозь большие роговые очки проглядывали серые глаза.
— Назови имена сообщников, — потребовал он. — Молчать не рекомендую!
Науменко не открыл рта.
— Развяжите ему руки! Закуришь? Пока не поздно, образумься, иначе покараем так…
— Всех не покараете, — раздраженно бросил Николай.
— Повтори!
— Я вас ненавижу!
— Ах ты, скотина! — гестаповец в бешенстве подскочил к Николаю и наотмашь ударил его по лицу. Потом схватил чернильницу и ею стал бить по голове. Еще и еще…
Три дня и три ночи длился жесточайший допрос. Но ни выкрученные руки, ни выбитый глаз, ни тяжелые побои на теле не сломили Науменко. Он выстоял. Его выволокли в тюремный двор на расстрел. Николай еле поднял окровавленную голову. С побелевших уст сорвалось:
— Будьте прокляты! Навсегда!
…Все утро и весь день Зина не знала о судьбе мужа. Она пыталась обстоятельно разобраться в ночном происшествии. Почему дома не сделали обыск? Какие признания требовали от Николая? Но ответа на эти вопросы так и не находила…
Утренний солнечный луч заглянул в окно, осветил на стене семейную фотографию. Зина посмотрела на нее и разрыдалась. Но вдруг мимо окна промелькнула фигура. В дверях остановился мужчина. Красный нос, одутловатые щеки, темные усы, из-под шапки — растрепанный чуб.
— Что вам нужно? — испуганно спросила она незнакомца.
— Науменко?
— Да.
— А где твой муж?
— Его сейчас нет дома.
— Жаль.
Чубатый протяжно свистнул. На пороге показалось еще трое таких же неприятных типов. Они плотно закрыли за собой дверь. Дети заплакали. Зина подбежала к ним, стала успокаивать.
— Водка есть? — рявкнул присадистый.
— И кушать. Да побольше! — визгливо требовал длинношеий с рассеченной губой.
— Вон лежит хлеб и ломтик сала, хотела дать детям, но, раз голодные, возьмите.
Чубатый прошелся по комнате, остановился и резко повернулся к Зине.
— Вижу, тебе живется неплохо на нашей земле! Верно? Нравится здесь? — он громко кашлянул и пристально посмотрел на беззащитную женщину, к юбке которой прильнули притихшие дети.
— Ты учительница?
— Да.
— Детей богу молиться учишь?
— Нет.
Зина догадалась, с кем имеет дело.
Чубатый кивнул молодому, веснушчатому. Тот без слов понял атамана. Мигом подался из дома, а через несколько минут возвратился с литром самогона.
— Погреемся немного, а то что-то очень скучная компания. Ха-ха-ха… А ты, — бросил он в сторону Зины, — слышишь?.. Накрой стол, гостей принимай. Да, смотри, борони боже, если плохое задумала!
Повинуясь приказанию, Зина хлопотала возле стола.
— Ты откуда родом? — спросил ее чубатый.
— С Полтавщины.
— А чего тебя сюда занесло?
— Разве мне, украинке, сюда запрещено приезжать?
— Эге, милочка, так ты же советка… Разве ты поймешь наши души?!
— Таких, как вы, к сожалению, я плохо понимаю… И скажу, если позволите. Как же вас понимать, коли Родиной не дорожите. Не без вашей помощи Гитлер Украину захватил. А теперь украинский народ вместе терзаете… — Зина прямо посмотрела в заискрившиеся недобрым огоньком глаза предводителя. Но это не испугало ее. Забыв о нависшей опасности, она пылко доказывала, что все украинцы вместе, именно все вместе, должны изгонять врага с родной земли.
Чубатый сидел, облокотившись о стол. К его выражению лица привыкли приспешники, они подскочили к Зине, но заметили знак «не тронь». А Зина продолжала:
— Не сердитесь, правду говорю. А теперь чего добиваетесь, а? Хотите, снова на мужиков посадить кулацких пауков? Да?
— Ну что ты в атом деле понимаешь! — с ноткой угрозы процедил чубатый. К нему наклонился длинношеий:
— Кончать?
— Подожди, пусть погомонит. — Встал, громко крикнул: — Хлопцы! Выпьем по чарочке?
В стаканы полилась зеленоватая жидкость. Крякнув и расправив усы, чубатый, а по его примеру и остальные лихо опрокинули содержимое. Ох, и хороша же самогонка!
Пришельцы с удовольствием уминали хлеб с салом.
— Ну чего с ней панькаемся? — не унимался длинношеий.
— Подожди, Роман, куда она денется.
Чубатый вплотную подошел к Зине, сощурил глаза.
— Жаль, что ты советка, стерва, а баба ты приметная! Грудь-то какая!.. — и попытался обнять Зину. Она отшатнулась. Мальчик, уцепившись за юбку матери, упал. Раздался детский плач.
— Замолчи, сучий сын! — зло крикнул присадистый и с размаху ударил кованым сапогом мальчика по голове.
Испуг перекосил лицо Зины. Она упала на пол и прижала к себе вздрагивающее тело ребенка.
— Лёшенька… Лёшенька… — застонала женщина.
Но грубые руки оторвали ее от остывающего трупика. Зина увидела, как верзила схватил старшего сына за ноги, опрокинул вниз головой.
— Варвары, что делаете?! — во все горло кричала обезумевшая мать. Чубатый с помощью своих сподручных затянул ее в другую комнату, и она не увидела, как ее ребенка раскачали и с силой ударили головой об стенку. По комнате разнесся гулкий звук, слившийся с предсмертным хрипением малыша.
Зина кричала, царапала звериные морды головорезов. Глаза ее стали безумными, казалось, они вот-вот выпрыгнут из орбит, волосы растрепались. Зина лишилась разума…
Надругавшись над обморочной женщиной, ее бросили на пол, повернули вниз лицом и дважды выстрелили в затылок.
Глухим голосом чубатый распорядился:
— А ну, дружки, посмотрите, чем в этом доме можно поживиться. Может, что с собой возьмем?..
21. Последняя встреча
В полдень на квартире Паши Савельевой собрались Наташа Косяченко и Шура Белоконепко. Вспоминали школьные голы, своих учителей, любимых поэтов.
— Стихотворение «Ленинцы» Владимира Маяковского будто бы написано о нас, — сказала задумчиво Паша. Она встала, откинула голову и с воодушевлением продекламировала:
Если
блокада
нас не сморила.
Если
не сожрала
война горяча —
Это потому,
что примером,
мерилом
было
слово
и мысль Ильича.
Подруги говорили о разбитых войной надеждах, о том, что в условиях фашизма человек перестает себе принадлежать. Свастика сковывает все его существо, честь, достоинство, право любить, желать…
— Неужто так продлится долго? А? Наташа? Шура? Ну скажите, не молчите! «В перчатках счастье не берут»… Да?
Паша подошла к окну, посмотрела на серое небо. На нем медленно проплывали тяжелые облака.
— Представляете, девушки, — продолжала Паша, — в окопе сидит боец. По его лицу хлещет дождь с ветром, под ногами — топкая грязь. Впереди — враг, злой, коварный. А воин мечтает. О чем? О близких, о родных, о той, которая вдохнула в него любовь… — Умолкла. И снова: — Поэтому я каждый день, каждый час хочу делать все для этого солдата в окопе, приблизить время победы, помочь сбыться его светлой мечте.
Шура глубоко вздохнула. Грустно стало на душе Наташи Косяченко. Нелегко ей — на руках двое детей. Сердце не перестает тревожиться за солдата, отца ее семьи, чья ласка согревала душу. Что с ним? Где он? В каких краях? В каком окопе думает о ней?..
Долго изливали бы душу подружки, но вот в дверь постучали. Вошел Виктор Измайлов. Паша ждала его, и не успел Виктор переступить порог — она бросилась к нему.
— Каждый раз волнуюсь за тебя. Ведь рискуешь как! Все думаю: а вдруг выследят… Куда спокойнее было, когда ты находился на легальном положении. Ну, проходи.
Паша поставила Виктору табурет и заметила на его лице легкую бледность.
— Что с тобой, Виктор?
— Час тому назад взяли Громова!..
Из груди Савельевой вырвался легкий крик. Она механически переспросила:
— Взяли Громова?
— Да.
— Коммуниста Громова…
Наташа Косяченко и Шура Белоконенко сразу растерялись и от охватившего их волнения в первую минуту не проронили ни слова. Потом они подошли к Виктору и застыли в неподвижной позе.
Паше страшно было думать об аресте Громова. Она была безгранично подавлена этим печальным сообщением. Ей почудилось, будто она теперь осталась одна-одинехонька на всем свете. Как же без нашего Громова?.. Она подошла к окну, в которое заглядывало серое небо, с минуту стояла безмолвно.
— Мы будем мстить за него! — с гневом сказала Паша.
— Мне все время не нравилась Мария Терентьевна, хозяйка квартиры, где арестовали Громова, — призналась Наташа Косяченко. — Чем занимается? Не поймешь! То ли спекулирует, то ли стяжательствует, во всяком случае, малоприятная особа. Два дня назад я встретила Николая Громова на лестнице дома № 26 по Ковельской. Спрашиваю: «Что вы здесь делаете?» Он смутился: «Я тут временно, Наташа. При встрече все расскажу». — «Когда соберемся?» Ответил: «Паша сообщит». Вот и все. Громова предали! — решительно утверждала Косяченко.