У контрольного пункта их остановили. Пауль Зиберт предъявил документы, и им разрешили следовать дальше.
Кузнецов тщательно собирал данные о группенфюрере СС Шене. Он был правой рукой Эриха Коха. Власть этого эсэсовца распространялась от Припяти до Буга. Николаю Ивановичу пока ничего конкретного о нем не удалось узнать. И после второй встречи с Вальтером Биндером также мало что прояснилось. Кузнецов и Ваня Белов на машине успели побывать в разных концах Луцка, однако все предположения о возможной встрече с палачом Шене не дали результатов. Он исчез прежде, чем его настигла карающая рука партизан. Больше не было смысла задерживаться в Луцке. Надо возвращаться в отряд. Мысль о возмездии над Кохом и Шене не покидала Кузнецова, он не терял надежды совершить его, если даже придется для этого проследовать не одну тысячу километров.
— Завтра возвращаемся, — сообщил Николай Иванович Белову. — Здесь нам делать больше нечего.
— А как же с Готлибом?
— Да, да, — оживился Кузнецов. — Пока есть свободное время, займемся им.
Проведенной разведкой установили, что Эрнст Готлиб состоит в чине капитана, является приближенным шефа гестапо Фишера. Обычно ровно в пять за ним в гестапо приезжала машина и отвозила в замок Любарта. Садист по натуре, Готлиб там упивался истязаниями заключенных. Ударить по голове и наблюдать, как человек падает в бессознательном состоянии, или бить по лицу каким-либо тяжелым предметом, резким ударом в живот сбить допрашиваемого с ног — не доставляло ему уже удовольствия. Куда с большим наслаждением он загонял иглы под ногти или щипцами вырывал их, пальцем ударял в глаз, после чего глаз вытекал, поджигал волосы на голове мученика… Своей изобретательностью в пытках он превзошел матерых палачей тюрьмы. Фашист Готлиб беспрерывно твердил, что все эти действия оправданы самим богом, так как господствующая арийская раса не должна проявлять малодушия к низшим неполноценным племенам. Их удел один — они должны быть убраны с дороги! А каким методом это сделать — не столь важно. Важно другое: убрать их необходимо как можно скорее.
Белову удалось установить — Готлиб выходит из замка в семь часов вечера. Его и решили взять во время возвращения из тюрьмы.
Тревожный зимний день растворился в сумерках, и от этого еще суровее стали на фоне белого покрова башни замка Любарта.
Как только от замка отъехал черный «опель-капитан», которого срочно отправил будто бы по распоряжению Готлиба офицер Зиберт, у ворот остановился зеленый «опель». За рулем сидел бравый солдат в немецкой форме. Ровно в семь у входа показался Готлиб. Он посмотрел по сторонам. Где же знакомая машина? Ваня Белов проворно открыл дверцу и вытянул в приветствии руку.
— Господин офицер, меня прислали за вами. Ваша машина неисправна.
Готлиб остановился. «Кто бы мог это сделать?..»
— Кто вас послал?
— Начальник отдела подполковник Краузе, господин капитан.
Готлиб подошел к машине, заглянул вовнутрь.
— Знаешь, куда везти?
— Знаю, господин офицер, в гестапо.
Только заревел мотор, к машине подошел светловолосый, рослый немецкий офицер.
— Едешь в город? — обратился он к шоферу и, получив утвердительный ответ, попросил подвезти его в центр.
— Если господин капитан разрешит, — кивнул шофер головой на Готлиба, сидевшего на заднем сидении.
— О, коллега… Хайль! — наигранно произнес Кузнецов. — Окажите честь! Капитан Пауль Зиберт! Спешу в гестапо, есть важные дела.
— Садитесь, капитан, нам по дороге, — сухо пригласил Готлиб.
Машина тронулась. Проскочив деревянный мост, Белов резко затормозил. Кузнецов в ту же секунду приставил пистолет к виску фашиста:
— Ни с места! Малейшее движение будет вам стоить жизни!
Белов ловко обезоружил фашиста, испустившего зловоние и затрясшегося, как в лихорадке. Ладонью Кузнецов зажал рот Готлиба, а потом загнали ему кляп и скрутили руки назад.
— Извините за неудобства, — иронически сказал Кузнецов. — Что поделаешь, такова наша служба.
Готлиб таращил глаза на Кузнецова и от волнения не мог сообразить, кто же рядом сидит: гестаповец или — о, не дай бог — красный агент? И словно почувствовав терзания пленника, перекрикивая шум мотора, Кузнецов внес ясность:
— Вы готовы ответить на вопросы, капитан?
В знак согласия Готлиб кивнул головой.
— Хорошо, отъедем в сторону, — предложил Кузнецов Белову.
Машина промчалась по окраинам Луцка и выбралась на шоссе Луцк — Киверцы. Все это время Кузнецов молчал. Отъехав семь-восемь километров, «опелъ» завернул на проселочную дорогу и углубился в лес. На маяк решили гестаповца не везти. Если он даст новые сведения о Шене, тогда они возвратятся в Луцк, а если нет, то сегодня же снимутся с маяком и пойдут в отряд.
Белов открыл дверцу, оглянулся. Вокруг тишина. Фашиста вывели. Он еле держался на ногах. Вынули кляп изо рта, и гестаповец глубоко вздохнул. Фуражка с эмблемой черепа криво сидела на взъерошенной голове, он весь дрожал и все же попытался храбриться:
— Зачем этот маскарад? Я и вы — офицеры немецкой армии, присягали фюреру! Кто вы? Почему мы в лесу? Я отвечу на все вопросы, но объясните, кто вы?!
— Вы просто не наблюдательны, — тихо говорил Кузнецов. — К счастью, я вам не пара — я советский партизан.
При этих словах видно было, как зашатался Готлиб. Кузнецов смотрел на него и думал: испытывает страх, а как же те, упрятанные в замке Любарта? И продолжил свои мысли вслух.
— Вы у многих отобрали жизни, причем, весьма изобретательно, а как жалко вы выглядите здесь!
— Я только солдат… Я выполнял волю фюрера!
— У нас мало времени, отвечайте по существу. Где сейчас генерал Шене?
— В Варшаве. Но это не точно…
— А точнее?
— Там…
— Когда должен возвратиться в Луцк?
— К сожалению, не успеет.
— Вы женаты?
— Нет. Но меня любит девушка.
— Трудно поверить! Разве может кто-нибудь полюбить такого изверга?!
Молчание.
— Гестапо получило приказ об эвакуации из Луцка?
— Да.
— Кто-нибудь уже распорядился о судьбе заключенных?
— Да, мы их… они будут…
— Расстреляны?
Молчание.
— Там же сотни, тысячи невинных юношей и девушек, пожилых и престарелых людей! За что же их расстреливать?
— Не всех… Но такой приказ… Сохраните мне жизнь! Сохраните!
Раздались один за другим два выстрела. Изъяв документы у гестаповца, народные мстители прибыли на маяк и оттуда с остальными партизанами направились в отряд.
Вскоре Николай Иванович Кузнецов вместе с партизанами Яном Каминским и Ваней Беловым направились на выполнение боевого задания во Львов.
25. Дорога бессмертия
И встало над Луцком тяжелое, умытое слезами горя серое утре. Оно поселилось в домах, где жили мужественные патриоты. Чье-то черное сердце предало отважных борцов.
В гестапо стало известно об участии в подполье Паши Савельевой, Наташи Косяченко, Алексея Дмитриевича Ткаченко, Марии Ивановны Дунаевой, Антона Семеновича Колпака… Палачи наконец напали на след народных мстителей. Начались аресты. Схватили Дунаеву, Ткаченко, Колпака. Наташа Косяченко успела скрыться на Гнедавской дамбе в доме под номером двадцать шесть. Там ее спрятал Иван Иванович Олексюк, человек преклонных лет. Из комнаты у него был потайной ход, через который в случае необходимости можно было уйти к реке.
Во время вторичного обыска на квартире Савельевой гестаповцы не застали Пашу дома. Тогда они взяли заложницами ее мать Евдокию Дмитриевну и сестру матери Евфросинию Дмитриевну.
— Не уйдет, явится! — твердили фашисты.
Взбешенные неудачами на фронте, наступлением Советской Армии немцы жестоко расправлялись с населением, особенно с теми, кто подозревался в неблагонадежности.
Об аресте родных Паша узнала от Шуры Белоконенко.
— Тебе нужно бежать в партизанский отряд, — настаивала Шура. — Во второй раз они тебя не выпустят. Тем более что схвачены и заточены многие наши товарищи.
— Бежать, говоришь?
— Да, и немедленно!
— Как же подполье, мама? Ты понимаешь, что советуешь!
— А если тебя арестуют или угонят в Германию? Думаешь, легче будет?
— Знаю! — с отчаянием отозвалась Паша.
— Ну?..
Шура ждала ответа. В конце концов она не вытерпела затянувшегося молчания:
— Другого выхода нет.
— Шура, на сей раз я ослушаюсь. Я должна остаться здесь. Ты пойми, как это сейчас важно!
Паша умолкла. Перед ней встали страшные видения. «Пятый, выходи!» В камере собаки. Вопли умирающих… «Прощай, больше не увидимся…»
— Паша, одумайся!
— И ты на моем месте поступила бы точно так! — Паша обняла Шуру и, прижавшись к ней щекой, шепнула: — Свяжись с Наташей Косяченко или Анной Остапюк. Мы не сложим оружия! Узнай, пожалуйста, приходили ли к Галушко связные отряда. Дайте им другую явку. С Наташей свяжись обязательно…
Потом спросила:
— А как же ты, Шура?
— Сегодня домой не пойду, с вечера начну пробираться к партизанам.
Подруги обнялись, так в молчании постояли несколько секунд и разошлись.
— Увидимся?
— Обязательно!
Чуть слышно шелестя, на ветви деревьев падал снег. Впереди — широкий проспект. И Паше захотелось идти по нему далеко-далеко. Девушку всегда чаровала эта волнующая предновогодняя пора. Она помнит: до войны в такие дни обычно делали новогодние закупки, мастерили прически, примеряли новые платья, договаривались о новогодней встрече. А сколько было веселья! Забывались невзгоды, обиды. В бледном свете бенгальских огней сияли счастливые улыбки…
Замечтавшись, Паша не заметила, как к ней подошли два гестаповца.
— Савельева? Ты арестована!
«Скоро новый год, — продолжала мечтать Паша. — Мама вернется домой, как будет хорошо!..»
Камера № 14 была до отказа забита арестованными. Женщины покрепче здоровьем стояли, слабее — лежали на полу, вплотную одна к другой. Не хватало воздуха, люди изнемогали от духоты.
Паша освоилась с полумраком и теперь не только различала силуэты, но и лица. Ей казалось, что здесь, в этой камере, страдает и се мать. Она напрягала зрение, вглядывалась, а потом тихо спросила: