Ольгу хоронили в первый день Великого поста. После похорон Макарьевна собрала у себя поминки, но за столом сидели лишь Аграфена с Колесихой, Илья, Варька и Кузьма. Из Большого дома не пришёл никто. А вечером, когда бабы ушли и зарёванная Макарьевна перетирала посуду, в дом постучали. Вошла нахмуренная, бледная Марья Васильевна. Едва поздоровавшись с растерянно вставшими из-за стола цыганами, потребовала:
– Покажите девку.
Макарьевна, одними губами прошептав "Боже, помоги…", метнулась в горницу. Вышла с рогожным, отчаянно ревущим кульком. Марья Васильевна умело и быстро распеленала новорождённую. Недоверчиво осмотрела тёмно-коричневый сморщенный комочек с чёрным пухом волосенок.
– Хм… Цыганка вроде.
– Самая что ни на есть, - торопливо подтвердила Макарьевна. Марья Васильевна искоса взглянула на неё. Макарьевна вздохнула, с жалостью поглядела на сучащую ногами девочку.
– Дитё ж ни при чём, Васильевна.
– Ну да, - недовольно сказала цыганка. - Вот и… этот… так же говорит.
И добро бы хоть его дочь была, а то… тьфу… И в кого он такой уродился?
Она смерила Макарьевну сердитым взглядом, поудобнее перехватила пищащий кулечек и понесла его в Большой дом.
Ночью на Живодёрке поднялся ветер. Он глухо гудел в ветвях деревьев, гнал по небу рваные клочья чёрных облаков. Когда сук большой ветлы особенно сильно ударил в окно на втором этаже, проснулась Стешка.
– Боже праведный… - сонно пробормотала она. - Ни днём ни ночью покоя нету… Настька, ты спишь?
Сестра лежала рядом, с головой накрывшись одеялом. Казалось, спала.
Стешка спустила ноги с постели, подошла к окну. С минуту молча смотрела на пустую тёмную Живодёрку. Затем вздохнула, перекрестилась, повернулась было, чтобы снова забраться в постель… и внезапно замерла, словно навостривший уши заяц. Из-под одеяла доносились тихие всхлипы. Ахнув, Стешка совершила головокружительный прыжок от окна прямо на кровать:
– Настька! Ты что?
Нет ответа. Лоскутное одеяло сотрясалось. Стешка круглыми от ужаса глазами смотрела на него. Затем схватилась за край и дёрнула.
– Что ты? Настенька… Приснилось что-то, да? Водички принести? Мать позвать? Ставни закрыть?
– Ох, отвяжись… - простонала Настя, таща одеяло на себя.
Стешка воздела руки к потолку:
– Вот говорила я! И мать говорила! И Глафира Андреевна! Зачем только потащилась туда! Теперь вот из-за этой Ольки воешь, а кто она нам?
Шлюха, и больше ничего, хоть и померла! Как только совести хватило сюда рожать явиться! Всем голову заморочила… Митро вон прямо от Макарьевны в заведение к Данайке убежал, а чего там хорошего? Теперь неделю дома не жди, Яков Васильич всем за это баню устроит, а мы чем виноваты… Ну, Настенька, ну скажи, чего принести? Чего хочешь? Хочешь, пойду Дормидонтовну разбужу и велю самовар поставить? Конфетки мятной хочешь? У меня есть, необсосанная…
– Отста-а-ань… - Настя ударила кулаком в подушку. - Спи…
– Заснёшь с тобой, как же… - Стешка подползла к сестре, погладила её растрепавшуюся косу, плечи, худенькую спину.
– Ты мне скажи… только не рычи, а скажи… Я клянусь, я никому, вот Христом-богом, вот чтоб меня до двадцати лет замуж никто не взял… Ты ведь не из-за Ольки это вовсе, да?
– Уйди!!! - раздался придушенный шёпот. Из темноты бешено сверкнул мокрый глаз: - Оставь меня в покое! Жизни нет! Ей-богу, уйду на сундук спать!
Стешка обиженно надула губы:
– Ну и пожалуйста… Ну и на здоровье… Беги, целуйся тогда со своими Смоляковыми, они тебе лучше, конечно, чем сестра! Самое…
– Замолчи! - вдруг отчаянно вскрикнула Настя, и Стешка, ойкнув, юркнула под одеяло.
– Ты что голосишь? Весь дом перебудим…
– А мне плевать, плевать! Слышишь? Плевать! - крепкий маленький кулак Насти бил в перину, утопая в ней по локоть. - Что ты сказала, несчастная?
Что ты про Смоляковых сказала? И про меня? Откуда ты взяла это, откуда?!
– Да я же ничего… - запищала Стешка. - Просто так, к слову… И думать ничего не думала… Да сгори они, эти Смоляковы, чтоб их громом разбило, явились тут на наши головы, подколёсники немытые… ой!
– И вправду дура, - устало сказала Настя, переворачиваясь на спину.
Стешка, на всякий случай загородившись подушкой, испуганно смотрела на неё. Луна вышла из-за тучи, высветила гитару на стене, обозначила чёрные тени кровати и комода, скользнула по лицу Насти. Та лежала с закрытыми глазами. Молча глотала слёзы.
– Знаю я, чего ты воешь, - сердито сказала Стешка. - Только, по-моему, уже успокоиться пора. Всё-таки три месяца прошло. Он, Сбежнев, всё равно не вернётся, а раз так - плевать на него. Он сапога твоего не стоит, хоть и князь. Я так думаю, что…
– Не смей князя трогать, - сквозь зубы приказала Настя. - Ты не знаешь ничего, так и молчи.
– А откуда мне знать? - пожала Стешка плечами. - Ты же не говоришь ничего, ревёшь только. Думаешь, я глухая, не слышу? Каждую ночь почти хлюпаешь. А кто мне миллион даст за то, что я всё это слушаю и сплю из всех сил, а? И чего ревёт - сама не знает…
– Да уж не из-за Сбежнева. - Настя повернулась на бок. Взяв подсунутый Стешкой платок, медленно вытерла слёзы. Её глаза тускло заблестели в лунном свете. Изумлённая, растерянная Стешка молча смотрела на неё.
– Скажи, Стеша… То, что ты тут про Смолякова говорила… Откуда ты это взяла? Цыгане что-то болтают? Да? Может быть, Илья…
– Да никто не болтает! - Стешка в порыве отчаянной искренности стукнула себя в грудь так, что сама же охнула. Спрыгнув с постели, перебежала комнату, торжественно остановилась под образами, перекрестилась, с силой вдавливая пальцы в лоб, живот и плечи. - Ну, вот тебе крест! Второй! Третий! Языком мету, и больше ничего! Ну, Настька, ну будет, хватит… Что ж ты опять ревёшь?
– Боялась, понимаешь… - низким, чужим голосом выговорила Настя. – Боялась, что Илья… скажет кому-нибудь… Спьяну или так, со злости…
– Да что скажет-то?! - завопила Стешка. - Совсем ты меня задурила!
Илья-то тут при чём? Что он рассказать должен?
Настя села на постель. Обхватила колени руками. С досадой сказала:
– Не реви.
– Расскажи, а? - Стешка взяла её за руку. - Я - никому, вот Христом-богом…
Хочешь - руку в печь суну и поклянусь?
– С ума сошла… - Настя опустила голову. С минуту сидела молча, перебирая дрожащими пальцами пряди распущенных волос. На пол ложились чёрные тени обеих девушек. А потом луна ушла, и в наступившей темноте мягко замерцал красный свет лампадки в углу.
…Через четверть часа Стешка сказала замогильным голосом:
– Боже праведный и милосердный… Только этого нам не хватало. Господи!
Князю отказать! И из-за кого?!
Настя молчала, закрыв лицо руками. Глядя на её сгорбленную, жалкую фигурку, Стешка вдруг почувствовала прилив ярости.
– Ну подожди, Илюха! Ну дай только до утра дожить… Да чего дожидаться! - Стешка вскочила, забегала по комнате, хватая то платье, то кофту, то шаль. - Прямо сейчас пойду! Пойду, разбужу и ни единого волоса на нём не оставлю! Ах ты, оборванец таборный! Ах ты, вор базарный, конокрад, паскудник! Попомнишь ты Стешку Дмитриеву! Будешь у меня знать, как…
– Посмей только! - Настя вскочила, схватила Стешку за запястья, несколько раз с силой встряхнула её. - Не смей! Слышишь - не смей! Не виноват он.
Понимаешь - не виноват!
– Да как же не виноват?! Как он смог только, как ему в голову такое прийти могло! Что ты, ты… Ты!!! - Стешка схватилась за голову. Настя наблюдала за ней с горькой усмешкой.
– Ты ничего не понимаешь… Они таборные… Что Илья подумать должен был? Я от Сбежнева вышла, ночь на дворе, косы врастрёпку…
– Ну и что?! - возопила Стешка. - Мог бы подумать башкой своей пустой!
Кто угодно, а не ты! Все цыгане знают, все наши! Когда ты после этого домой пришла, тебя все видели, и никому не забрело в башку такое! Никому!
– Все цыгане… - Настя снова заплакала: на этот раз тихо, без всхлипов. – Цыгане… наши… меня шестнадцать лет знают, а он - полгода всего… Откуда ему знать, какая я?
– Говорю - дурак набитый… - Стешка обняла сестру, и Настя уткнулась в её плечо.
– Не могу я, Стешенька… Не могу - понимаешь? Главное - если б это хоть правда была… Не так обидно было бы…
– Слушай, давай я завтра к нему пойду? - азартно предложила Стешка. – Я ему, паршивцу, всё расскажу, всё выложу! Да он у тебя в ногах валяться будет! На руках в церковь венчаться понесёт! А мы ему кукиш покажем!
Голоштанник ярмарочный, только что из-под колеса вылез, а туда же - на Настьке жениться… Да сходи рожу свою чёрную умой сначала!
– Перестань! - снова вскинулась Настя. - Не смей про него так! Сказала уже, сто раз сказала тебе - не виноват он.
– А кто виноват? Ты?!
– И я не виновата… Но ты не вздумай к нему пойти! - угрожающе сказала Настя. - Я тебе по секрету, как сестре… Вспомни - ты мне крест целовала!
– Ну, как хочешь, - буркнула Стешка. - Только делать же что-то надо…
– Ничего не надо, - покачала головой Настя и легла навзничь, обняв смятую подушку. - Весна скоро. Они с Варькой в табор уедут. А я… замуж выйду.
– За кого?!
– Не знаю. За первого, кто отцу глянется. Какая теперь разница… Мне без него… всё равно не жить… - Голос Насти снова задрожал. - Не могу я без него, Стеша… Не могу… Не могу. Я его ещё знаешь когда полюбила? Когда – помнишь? - первый снег выпал. Я к ним на двор зашла, и вижу - он без рубахи, лохматый весь, в Варьку снежками… У меня тогда аж душа зашлась.
Сразу поняла - никого другого не хочу. Ни князя, ни цыгана. А ещё помнишь, как он на крещенских, когда скубенты приходили, "Твои глаза бездонные" пел? Плохо пел, голос рвался… а я чуть на людях не завыла, так сердце болело, на него глядя. Иногда кажется, что… пришёл бы он, сказал бы, что верит мне… всё бы простила без оглядки!
– Дожили… - со страхом пробормотала Стешка, натягивая на голову одеяло.