– Как это Степан не унюхал? Полезай теперь, цыган, в хомут! Срамись на старости лет!
– Да когда она, шлюха проклятая, успела-то?! На виду ведь всё, дальше палатки не уходила!
– Дурное-то дело не хитрое, милая моя… Успела, значит!
– Парня-то, ох… Парня-то как жалко…
– Родителей её пожалей, дура! Ещё три девки, а кто их возьмёт теперь? Ай, ну надо же было такому стрястись… От других-то слышала, что бывает, а сама первый раз такое углядела! Господи, не дай бог до такого дожить… Врагам лютым не пожелаешь!
Илья не принимал участия в общем скандале. Он остался стоять где стоял, возле вороного, по-прежнему тычущегося мордой ему в плечо в поисках горбушки, и Илья машинально отталкивал его. В конце концов вороной, обиженно всхрапнув, отошёл, занялся придорожным кустом калины, а Илья опустился в сырую траву. Пробормотал: "Бог ты мой…", крепко провёл мокрыми от росы ладонями по лицу. Возле шатров всё сильней кричали, ругались цыгане, послышался звон битой посуды, Данкинины истошные вопли давно потонули в общем гаме. Из-за этого Илья даже не услышал шороха приближающихся шагов - и увидел Варьку только тогда, когда она уже стояла перед ним.
– Илья!
Он сумрачно взглянул на неё.
– Что?
– Илья… - Варька села рядом, свет месяца упал на её лицо, и Илья увидел, что сестра плачет. - Илья, да что же это такое… Как же так? Ведь это же… Быть такого не может, я наверное знаю!
– Откуда знаешь-то? - нехорошо усмехнулся Илья. Варька ахнула, закрыв ладонью рот… и вцепилась мёртвой хваткой в плечо Ильи.
– Дэвла… Да ты… Илья!!!
Илья резко повернулся, взглянул в упор, сразу всё понял. Оторвал руку Варьки, стиснув её запястье так, что оно хрустнуло. Сквозь зубы, медленно спросил:
– Последнего ума лишилась? Мотька - брат мне!
– Но…
– Пошла вон! - гаркнул он, уже не сдерживаясь, и Варьку как ветром сдуло.
А Илья остался сидеть, чувствуя, как горит голова, как стучит в висках кровь, из-за которой он больше не слышал поднятого цыганами шума. В реке плеснула рыба, отражение луны задрожало, рассыпалось на горсть серебряных бликов. Илья смотрел на них до тех пор, пока не зарябило в глазах. Потом зажмурился, лёг навзничь, уткнувшись лицом в мокрую траву. Подумал: и сто лет пройдёт - не забыть… И разве забудешь такое? Забудешь то жаркое, душное лето, когда табор мотался из губернии в губернию, забудешь звенящие от солнца и зноя дни, небо без конца и края, реку и отражающиеся в ней облака, высокие, до плеча, некошеные травы, медовый запах цветов… Девятнадцать было ему, а Данке не было и четырнадцати. Маленькая чёрная девчонка с длинными волосами, которые не заплетались в косы, не связывались в узел, а вылезали во все стороны из-под рваного платка и рассыпались по худенькой спине, скрывая линялый ситец платья. Она вплетала в кудрявые пряди ромашки, ловила решетом рыбу в реке, и её волосы падали в воду. Она бегала по всему табору, ловя отвязавшегося коня Ильи, а однажды украла его рубашку, сушившуюся на оглобле, и вернула наутро, буйно хохоча и напрочь отказываясь объяснять, зачем проделала это. Он носил девчонке цветы, таскал слепых лисят из леса, красовался перед ней на украденном жеребце, а в один из слепящих солнцем дней затащил её в копну сена у самого леса.
Медовый запах пыльцы стелился над лугом, гудела вековая дубрава, горячие солнечные пятна обжигали лицо, в густой траве пели пчелы. От молодой дури у него кружилась голова, останавливалась кровь от близости худенького смуглого тела, дрожали руки. Рассыпавшиеся волосы девочки закрывали её лицо, неумелыми были его пальцы, скользящие по едва наметившейся груди, и слова были глупыми, неумелыми:
– Ты меня любишь, Данка?
– Да-а-а…
– Только меня? Одного?
– Да… Подожди…
– Чего ждать?
– Ох, нет… Илья, постой… Подожди, послушай… Меня завтра сватать придут. Мотькина мама с моей сегодня говорила, я за шатром спряталась, подслушала. Они меня за Мотьку хотят взять. Отец отдаст, я знаю, он Ивану Фёдорычу с Пасхи должен… Только я к ним не пойду, ни за что не пойду!
Убежим сегодня, а? Или, если хочешь, бери прямо сейчас, будешь самым моим первым, а потом… А потом я в реку кинусь.
Он ушёл тогда. Ушёл, так и не узнав этого молодого тела, не выпив губами полудетскую грудь, ушёл не оглядываясь и не слушая её тихого плача. Ведь Мотька был его другом, верным другом, с которым сам чёрт не брат и которого не заменит ни одна девка, даже самая красивая… Только вечером, когда солнце опрокинулось за дубраву, высветив её насквозь розовыми полосами, Илья вернулся к копне - сам не зная зачем. Девочки уже там не было. Было лишь рассыпанное, измятое сено, по которому он, обняв, катал её, и красные бусинки мелькали в сухой траве - одна, вторая…
Илья собрал их - ведь это он разорвал неловким движением истлевшую нитку. А на другой день, на сватовстве Мотьки, сумел незаметно подойти к невесте и, пряча глаза, сунуть в её вспотевшую ладошку эти красные бусинки. Все без одной. Одну он оставил себе - круглую и гладкую, как голубиное яичко. Потом потерял, конечно…
Рядом послышались медленные шаги, и Илья приподнял голову. Луна взобралась ещё выше, и весь берег был залит голубоватым светом, в котором острые листья камышей и кусты ракитника казались вырезанными из металла. В таборе ещё шумели, но уже не так оглушительно: лишь несколько женских голосов, сердито бранящихся, доносились от шатров.
Неподалёку фыркали кони, тихо переговаривались сторожащие их дети.
Тонко, надоедливо звенели комары. Илья с досадой отмахнулся от них, встал на ноги. Покосился на раскачивающиеся кусты, сквозь которые ктото только что спустился к воде. Подумал и пошёл следом.
Мотька сидел на корточках у самой воды и жадно пил из пригоршни утекающую сквозь пальцы воду. Шагов позади он, казалось, не слышал, но когда Илья остановился у него за спиной, глухо спросил:
– Чего тебе?
– Ничего. - Илья сел рядом на песок. Он слышал хриплое, прерывистое дыхание друга, отчаянно соображал, что сказать, как утешить, но слова не лезли в голову.
– Иди к нашим. - всё так же не глядя на него, сказал Мотька.
– Сейчас пойду. Послушай… - Илья умолк, проклиная собственную безъязыкость. Зачем, спрашивается, Варьку прогнал? Вот она бы сейчас запросто… - Морэ, да ну её к чертям, что ты, ей-богу… Ещё хорошо, что сейчас вылезло, а то бы жил всю жизнь с потаскухой… Ну, хочешь, Варьку свою за тебя отдам?! Она с радостью пойдёт, не беспокойся! Хочешь?.. - Илья осёкся, вдруг сообразив, каким крокодилом будет смотреться его Варька после красавицы Данки. Но Мотька, казалось, не обратил внимания на невыгодность мены. Не поднимая головы, с трудом сказал:
– Спасибо. Поглядим. Варьке только сначала скажи. Если она не захочет - я и подходить не буду.
– Она у меня честная. - Илья перекрестился, хотя Мотька не смотрел на него. - Хоть сорок простыней подкладывай!
– Знаю. - Мотька вытер лицо рукавом рубахи, шумно высморкался и лишь после этого повернулся к другу. - Вороного забери. Раз свадьбы не вышло, то и подарки назад.
– Зарежу его собственной рукой. - свирепо сказал Илья. - Если не возьмёшь.
– Спасибо. - Мотька опустил голову. - Ты… иди, Смоляко. Я посижу ещё.
Илья молча поднялся. Медленно прошёл мимо ссутулившейся фигуры друга, зашагал к табору, гадая, додумалась ли Варька растянуть палатку или же, как и другие бабы, ещё метёт языком возле костра. Спи тогда, как босяк, на траве, от Настьки пока что проку мало. Настька… Она-то где? Не повезло ей, невесело усмехнулся про себя Илья. Не успела в табор явиться - и тут такое, всю жизнь вспоминать да креститься хватит. Ничего… обвыкнется. Поймёт понемногу.
Шатёр, однако, был раскинут по всем правилам, возле него догорал огонь.
Варька выбежала навстречу брату, едва он вступил в освещённый углями круг света, осторожно коснулась руки.
– Илья, ты прости меня, ради бога, не сердись, я же… Но брат, который, по её разумению, должен был явиться мрачнее тучи и обиженным на сто лет вперёд, отмахнулся со снисходительной усмешкой:
– Сердиться ещё на тебя, курицу… Настька где?
– Там. - Варька кивнула на шатёр. - Перепугалась сильно, плакала, есть даже ничего не стала. Упала на перину и лежит, не двигается.
– Спит?
– А я знаю? Дай бог… Иди к ней.
– Сейчас. - Илья сел возле гаснущего костра, задумчиво посмотрел на Варьку. Когда та, удивлённая его взглядом, приблизилась и села рядом, он отвернулся. Глядя на малиновые, лениво подёргивающиеся пеплом угли, сказал:
– Мне бы поговорить с тобой.
– Что такое? - Варька тоже уставилась в огонь. Илья молчал, и она без удивления спросила: - Сваты, что ли? Ну, выбрали время…
– Тьфу… У вас, бабья, одно только на уме. - обескураженно проворчал Илья. - Ну, не сваты пока, но, может, скоро…
– За Мотьку?
– Ты подслушивала, что ли, зараза?!
– Очень надо… - Варька, не отрываясь, смотрела в костёр. - Ты с ним самим, или с отцом его говорил?
– Только Фёдорычу до меня теперь… С Мотькой перекинулись. Пойдёшь, что ли, Варька?
Сестра молчала. Её некрасивое лицо, по которому скользили рыжие пятна света, ничего не выражало, глаза заворожённо глядели на огонь.
– Я тебя не понуждаю, спаси бог. Ты одна у меня сестра, хочешь в девках вековать - твоя воля. Только, я ведь знаю, ты детей хочешь. А когда ещё случайто будет? Мы с тобой, небось, не херувимы оба, никто не польстится…
– Вон Настька за тебя пошла. - резко отпарировала Варька.
– Ну, Настька… - растерялся Илья. И умолк, не зная что ответить.
Помолчав, медленно сказал:
– В Москве тебе всё равно ловить нечего. Коль уж Трофимыч за полгода ничего не понял, так теперь и подавно. Да ещё и…
– Помолчи! - резко оборвала его Варька. В упор посмотрев на брата, сказала:
– С Мотькой я сама поговорю. И… выйду я за него, выйду, не беспокойся.
А сейчас иди к Настьке, ради бога, дай мне посидеть спокойно.