Беспокойство Варьки выросло до огромных размеров, когда она увидела стоящую возле крыльца круглую корзинку. Сердитый, голодный писк раздавался именно оттуда. Варька подкралась на цыпочках, заглянула.
Малышке было не больше месяца от роду. Маленький коричневый комочек с чёрным пухом волосенок, плотно зажмуренные глаза, крупные слёзы, бегущие по сморщенному личику, открытый ротик. Она была завёрнута в грубую серую холстину, но каким-то образом размоталась и лежала голенькой, разводя в стороны кулачки, словно грозя ими и требуя еды.
– Дэвлалэ… - ахнула Варька, садясь на землю рядом с корзинкой. - Этого недоставало! Ну что же это за… Но тут девочка закричала ещё сильнее и пронзительней, крошечные кулачки задрожали от плача, и Варька поспешно взяла её на руки.
– Мокрая вся насквозь… Да не вопи ты, не разрывайся, сейчас придумаем что-нибудь… - она поднесла ребёнка ближе к глазам, пристально всмотрелась… и ахнула. Собственный сын Ильи, сопящий сейчас у материнской груди, не был так похож на него, как этот подкидыш.
– Господи, кобель проклятый… Да что же это… Что же теперь будет… Да откуда ты взялась на наши головы, у какой потаскухи наглости хватило… - испуганно шептала Варька, не чувствуя, как выворачивается и вопит малышка у неё на руках. - Ну что же мне делать, куда тебя девать, горе моё?..
– Варька, что там?
Вздрогнув и чуть не выронив девочку, Варька подняла голову. Настя, как была, в рубашке, стояла на пороге, жмурилась от солнечного света, заливавшего двор. Варька вскочила, прижимая к груди малышку и зачем-то пытаясь закрыть её рукавом. Настя недоумённо улыбнулась:
– Что ты там прячешь? Младенец? Чей он?
Варька вдруг разом очнулась, поняв, что спрятать ребёнка не удастся да это и ни к чему. Встала и глухо сказала:
– Вот. Смотри.
– Ой, кто это? - Настя спустилась с крыльца, изумлённо посмотрела сначала на опустевшую корзинку, затем - на орущий свёрток в Варькиных руках. – Боже мой, подбросили, что ли? Как кричит, голодный совсем… Дай его мне.
Варька глубоко вздохнула; молча протянула Насте девочку. Та взяла, уложила поудобнее черноволосую головку на своём локте, заглянула в мокрое от слёз личико, с минуту всматривалась… и вдруг побледнела до серости, изменившись в лице так, что Варька кинулась к ней, опасаясь, что Настя лишится сознания. Но та лишь покачнулась и прислонилась спиной к стене дома, машинально прижав к себе ребёнка.
– Настя! - Варька схватила её за плечо. - Успокойся! Дай мне её сюда, я её… унесу отсюда! Прочь унесу! Прямо сейчас!
Настя молчала, но младенца держала по-прежнему крепко, и все попытки Варьки забрать девочку из её рук окончились ничем.
– Куда ты её понесёшь? - чужим, хриплым голосом спросила Настя, когда Варька отчаялась и, схватившись обеими руками за голову, тяжело опустилась на крыльцо. - Она голодная, промокла насквозь. А у меня ни капли, Гришка всё высосал… Ну, погляди, как она ищет… Малышка в самом деле вертела головкой, тычась в рубашку Насти в поисках соска, сердитый рёв понемногу переходил в жалобное хныканье, и Настя медленно отшатнулась от стены.
– К соседям надо сходить. Там у Нюшки молока - хоть залейся…
– Да ты оденься хоть… - хрипло сказала Варька, тоже вставая и забирая у Насти ребёнка. - Иди. Я с ней посижу, а потом к соседям сбегаю.
Настя ушла. Вскоре она вернулась - в юбке, кофте и платке поверх кое-как заплетённых волос, ещё бледная, но выглядевшая спокойной, со сжатыми до белизны губами, и только на виске билась, словно собираясь порвать тонкую кожу, сизая жилка. Варька, сидящая на крыльце, протянула ей обрывок серой бумаги.
– Вот… В корзинке лежало, я сразу не заметила. Прочти, а то я дура безграмотная… Настя взяла бумагу, расправила, повернула к солнцу.
– "Крещена Дарьей. Простите, люди добрые, самой есть нечего." Варька встала. Прижимая к себе девочку, посмотрела через плечо Насти на непонятные ей буквы.
– И больше ничего?.. Настя, слушай, а может… Может, это не Ильи совсем?..
– Да ты посмотри на неё! - с сердцем сказала Настя, комкая бумагу и бросая серый шарик в заросли крапивы у крыльца. - Портрет просто с Ильи!
А ей всего месяц, не больше! Боже мой, а я-то думала… Она не договорила, но Варька вдруг тихо охнула. Осторожно заглянув в лицо Насте, спросила:
– Так ты… знала, что ли?
Настя не ответила. Молча взяла из Варькиных рук совсем осипшую от крика девочку и села с ней на крыльцо. Варька бросилась за калитку.
У соседей, в большой и шумной семье цыган-кузнецов, давно живущих в Смоленске своим домом, при известии о подкидыше поднялся тарарам.
Сбежались женщины от пятнадцати до шестидесяти лет, заохали, запричитали, табуном кинулись вслед за Варькой в дом Насти, там нестройным хором принялись жалеть, браниться, сочувствовать и вспоминать похожие случаи. Девочку тут же накормила грудью весёлая толстая Нюшка, у которой молока было столько, что оно постоянно лилось сквозь рубаху, оставляя мокрые пятна на блузке. Насосавшись, малышка тут же уснула, и бабы, глядя в умиротворённое коричневое личико, дружно высказались:
– Вот беда-то, в одну морду с этим кобелём! Бедная Настя! Настька, как будешь-то теперь? Эй, Настя! Настя! Где ты?
Насти не было. Никто из женщин не заметил, когда она выскользнула из дома, как ушла. Встревожившаяся Варька тут же обежала весь двор, покричала на задворках, заглянула даже в конюшню, но жены брата не нашла.
– Небось, за Ильёй на Конную побегла. - уверенно сказала Нюшка. - Ох, крику будет, никого из кофарей в рядах слышно не станет, правду говорю!
– Не, Настька не из таковских… - задумчиво отозвалась её сестра. - Она никогда не кричит. Певица городская, голос сорвать боится.
– Ну, значит, топиться помчалась. - фыркнула Нюшка. Она сказала это в шутку, но Варька беззвучно ахнула и, подняв ветер юбкой, вылетела из дома. Яростно ударила, заскрипела, качаясь из стороны в сторону, калитка.
Пискнул разбуженный Гришка, и одна из цыганок поспешно взяла его на руки. А подкидыш Дашка по-прежнему спала сладким сном, посасывая палец и улыбаясь беззубым ртом.
Над высоким берегом Днепра ветер гнал по небу гряды облаков. Белые, пухлые тучки летели быстро, словно играя, и по земле, чередуясь с ярким солнечным светом, бежали их тени. Старые ракиты шелестели на ветру, показывая серебристую изнанку листьев, прошлогодние палки камышей напевно шуршали. Настя шла к обрыву, обеими руками раздвигая высокую, доходящую ей до пояса траву, розовые маковки болиголова, сныть и медуницу. Сладко пахло пыльцой, на цветочных венчиках деловито копошились пчелы, и от их жужжания звенел воздух. Внизу медленно текла до дна высвеченная солнцем, зеленоватая вода Днепра, над ней с криками носились стрижи, с дальнего берега, где уже косили первую траву, чуть слышно доносилась песня. Настя подошла к обрыву, и тёплый порыв ветра затрепал подол её юбки, сбил на сторону платок. Она машинально поправила его, шагнула ещё ближе к краю, держась рукой за чахлый стволик ракиты, нависший над обрывом. Заглянула вниз, где бежала вода, вся испестрённая отражением облаков и ясного неба. Глядя на игру стрижей, устало подумала: вот ещё бы шаг сделать… Ещё один, маленький совсем - и всё… Всё, навсегда, на всю жизнь. Вода, должно быть, холодная, да ведь мало терпеть. Зато - ничего больше. Ни боли, ни слёз в подушку, ни отчаяния, ни чужих насмешливых взглядов, - ничего… Подняв голову, Настя посмотрела на небо - синее, высокое, в облаках. Один шаг, холодная вода, забытье… и улетишь туда, выше туч, в бесконечную, пронизанную солнцем синеву, к небесному престолу, а там - свет несказанный, беспечальный, и ангелы с серафимами, и - мама… И больше никогда не плакать. И не мучиться. И не жалеть ни о чём. Господи, как бы было хорошо… Господи, если бы только можно было сделать так… Настя вытерла мокрые от слёз щёки, отвела назад растрепавшиеся от ветра волосы. Снова посмотрела вниз. Подумала внезапно: нет, не будет престола небесного. Грех смертный, за кладбищем схоронят. Вот если бы нашёлся добрый человек, подтолкнул бы… Да кого же о таком попросишь?
– Настька!!!
Вздрогнув, Настя обернулась. На миг потеряла равновесие, качнулась, неловко схватилась за ветку ракиты и отпрянула от обрыва. Чуть поодаль расходились в стороны волны цветущих трав: сквозь них к берегу кто-то бежал. Настя отошла от края ещё дальше, в последний раз протёрла лицо ладонями, глубоко, во всю грудь вздохнула, силясь прогнать сжавшую горло судорогу. Наконец, резко качнулись в стороны стебли болиголова, и на обрыв вылетела взмокшая, красная, растрёпанная Варька. Увидев Настю, она остановилась, схватившись за грудь обеими руками, закрыла глаза и, едва переведя дыхание, хрипло сказала:
– Не смей, несчастная, слышишь?! Не стоит он того!
– Да ты о чём? - шёпотом спросила Настя. По спине пробежал озноб. Она невольно оглянулась на обрыв. Внезапное появление Варьки отвлекло её от сумеречных мыслей, и Настя подумала: не видела ли Варька, как она стояла над обрывом и, держась за ствол ракиты, упрашивала себя сделать последний шаг?
– Варька, ты с ума сошла? Да что я сделаю? У меня же дети!
– Вот то-то и оно, что дети! - Варька сидела на примятой траве и, всё ещё держась за грудь, силилась отдышаться. - Дэвлалэ, сроду так не бегала! Да что за каторга мне с вами, что брат - наказание господне, что невестка - дура!
Ишь, чего вздумала, - до Страшного суда без покаяния за кладбищем валяться!
– Хватит, Варька. - устало сказала Настя, садясь рядом с ней. - У меня и в мыслях ничего такого не было.
– А зачем сюда помчалась, коли не было? - ворчливо, ещё недоверчиво спросила Варька. - Сгоняла бы лучше к Илье на Конную, сказала бы ему всё до капельки! А ещё лучше - к той шалаве! Вот кому патлы-то повыдирать!
– Ей-то за что? - грустно усмехнулась Настя, глядя на дальний берег реки, где мерно взмахивали косами крошечные фигурки в белых рубахах. - Какой с неё спрос? Ремесло такое…