— Эльф, пей, чего сидишь? — Яна дотронулась до моего плеча. — Смотри, ударник — Холодов Ваня — это парень Лады. У него всегда с собой стремянка. Угадай зачем?
— Зачем? — Пиво брало свое, и я яростно тормозила.
— Чтобы залезать на лесенку, когда они с Ладкой целуются. Иначе не дотягивается! — расхохоталась Яна, и Лада ткнула ее локтем в ребра.
— Заткнись, Яныч! Может, оно и так, зато вы с Лосевым друг другу одинаковые говнодавы покупаете!
Я посмотрела на тяжелые ботинки Лося и точно такие же — на ногах Яны и придвинула свои ноги в черных кедах поближе к дивану. Не хватало еще, чтобы меня тоже начали высмеивать за нашу с Багом одинаковую обувь. Снова приложилась к пиву, и чувство сопричастности теплой волной согрело грудь.
— Ну а Бага ты знаешь, — продолжила Яна. — Баг — он просто ходячее недоразумение. Вымерший вид.
— Ошибка природы, — поддакнула Лада.
“Ошибка природы” в это время сидел на полу и, согнувшись в три погибели над гитарой, менял лопнувшую струну. Он сосредоточился на своем занятии и был так прекрасен, что я невольно залипла. От острого сожаления подступили слезы.
Как по наитию, Баг поднял голову, заметил мой взгляд и подмигнул. Я вздрогнула и густо, позорно покраснела.
— Девчонки, — прошептала я, как только смущение схлынуло. — А что вы думаете про его Машу?
Девочки многозначительно и хмуро переглянулись.
Яна порылась в кармане, выудила оттуда сигареты и закурила.
— А про нее вообще можно что-то думать? Это Баг в ней что-то этакое выискал. Неведомое больше никому.
— Баг — он и есть баг. — Лада тоже потянулась к пачке и щелкнула зажигалкой.
***
В общем, напились мы знатно. Я — так вообще напилась в первый раз.
Господи, как же стыдно. А-А-А-А-А!!!!
Если честно, целостную картину вчерашних событий я пока еще до конца не восстановила: в голове возникают только разрозненные яркие картинки.
Ребята репетировали, мы пили, пели и ржали. Время исказилось, вытянулось и ускорилось. Незаметно все стали родными и близкими, хохотали до слез, братались…
Я крикнула, что жизнь — дерьмо, но мы в тельняшках, задрала толстовку, показала всем свой спортивный лифчик в бело-синюю полоску, и ребята по очереди дали мне “пять”.
Лада пыталась изображать танец живота, но Ваня сгреб ее в охапку и зажал в углу.
Помню, как Баг сидел на полу, прислонившись спиной к радиатору, и пел под гитару красивым голосом:
— …Только шепни: “Пожалуйста”…
Ты — волшебный свет…
И запретов нет…
Только с утра не плачь. — И смотрел на меня. У меня сбивалось дыхание и щипало глаза.
— …Время ушло…
Но, снова пытаясь повторить
Опыты первых фраз,
Я снова тяну за нить.
Трудно смотреть глазам.
Щурясь, ловлю улыбки тех,
Не доверяющих тормозам,
Но кто всех в итоге вытянет
В тот волшебный свет,
Где запретов нет…
Только с утра не плачь.
Веди меня
Дорогой мягких снежных троп,
А цвет седой, такой же белый,
Только уставший.
Держи меня…
Хотя я вряд ли уже побегу.
Нас время трет песком,
И даже куклы становятся старше…[10]
Просто я знаю эту песню, и Баг, когда ее пел, был таким… Таким… Уставшим, одиноким, потерянным, любящим… Невероятным. Он мне буквально душу вывернул.
А потом он отложил гитару, подсел ко мне, осторожно взял за подбородок и…
Господи, увы мне, увы… Мы лизались с ним на том самом диване несколько часов кряду. Да так увлеченно, что до сих пор болят челюсти. Пристрелите меня, пожалуйста. Просто прибейте меня. А-А-А-А-А!!!»
***
Срабатывает будильник, и мама тихонько стучится снаружи. Быстро прячу тетрадь под подушку, но не успеваю изобразить глубокий сон и рассекречиваюсь.
— Во сколько вчера вернулась? — заглянув, скорее для порядка осведомляется она.
Скрыв одеялом половину лица и возможный перегар, вдохновенно вру:
— В половине двенадцатого, мам. Мы с одноклассниками гуляли по площади. Разошлись в двадцать два пятьдесят, но я не успела: пришлось очень долго ждать такси.
На самом деле мое возвращение состоялось гораздо позже. Было темно, родители спали.
Однако мама верит моей версии событий — улыбается, спрашивает, чего бы я хотела на завтрак, кивает и притворяет за собой дверь.
А я пялюсь в серый потолок, проглатываю огромный ком вины и едва дышу.
В час ребята отправились ночевать к Холодосу, а нас с Багом понесло на прогулку по ночному городу.
Мы шли, крепко держась за ручки, как пара влюбленных подростков. Болтали о разном, заговаривая в один голос, валялись в сугробах, делали «снежных ангелов» и смотрели на звездное небо. Какое-то время, видимо. Потому что в один из моментов Баг заслонил обзор, и мы снова самозабвенно присосались друг к другу. Я порхала среди этих самых звезд.
Господи-и-и-и!!!
Мы целовались даже перед открытой дверью такси — долго и увлеченно, и водитель начал забористо материться.
Я и сейчас пребываю в полном раздрае и состоянии измененного сознания, но в двух вещах уверена на все сто.
Баг — тот, кого я так упорно и безнадежно искала, блуждая в одиночестве и пустоте. И вчера между нами не было никакой Маши.
Глава 14
20 марта, понедельник, 7.20
Дописав до точки, нехотя выпутываюсь из одеяла и ковыляю в ванную, но, проходя мимо настенного зеркала в прихожей, подпрыгиваю от испуга: оттуда на меня взирает такое ужасное нечто, что над головой трубят ангелы апокалипсиса.
Шлепаю себя по лбу и тяжко вздыхаю: увы, это «нечто» — с мешками под глазами, губами, как у жертвы налетевших пчел или неудачной пластики и ярким смачным засосом на шее — всего лишь я.
А бонусом к отпечаткам вчерашнего порока идут головная боль, слабость и тошнота.
Просто блеск.
С трудом проталкиваю в себя завтрак, скрываюсь в комнате, напяливаю форму и куртку, в два слоя наматываю шарф.
К счастью, нам с папой сегодня по пути, и он вызывается подкинуть меня до школы.
Всю дорогу мы слушаем громкую музыку и оживленно болтаем ни о чем, но на прощание папа протягивает мне жвачку и кривится:
— Дитятко, восемнадцать — это золотое время. Но… от тебя так разит!.. Если и одноклассники в той же кондиции, вы уморите бедных учителей.
***
8.00
Мое появление в классе выходит эпичным: охнув, сажусь на стул, грохаю рюкзаком о соседний, разматываю шарф и все отчего-то затыкаются.
— Чего пялитесь? — хриплю и слишком поздно понимаю, что на моей лебединой шее сияет засос. Плевать.
Зато не плевать занозе Мамедовой…
— Внимание, дамы и господа! У нашей психички Литвиновой появился половой партнер! — Ну конечно, она не может упустить шикарный повод поиздеваться: уперев руки в бока, нависает надо мной и прищуривается как змея. — Кто же он? Бомж, алкоголик или такой же забитый ботаник?
Она не подозревает, что говорит про своего новоиспеченного и горячо любимого родственничка, а я впервые ощущаю тайное превосходство и посмеиваюсь про себя. Она больше никогда меня не достанет.
Я вообще частенько задумываюсь, почему Мамедовой так нужно казаться крутой. Наверное, за счет несчастных школьных фриков она компенсирует свое незавидное положение дома. Еще бы: старшая сестра успешнее, умнее, «румяней и белее», положение отца обязывает быть звездой, а еще у них очень влиятельная и строгая мать, и нашего директора в приватных беседах частенько называют подкаблучником.
Что среди этих ужасных людей забыл Баг?..
— Спорим, даже у него на тебя не встало, и бурная ночь прошла за чтением томика Шекспира, да?
— Ага, — рассеянно отвечаю ожидающей реакции Альке и без суеты выкладываю из рюкзака учебник.
Черт, а вот тетрадь я, кажется, забыла…
— И кто же этот несчастный? — продолжает досаждать Мамедова. — Поведай же миру!
У меня сейчас мозг взорвется, а она лезет со своими космически остроумными шутками. Медленно разворачиваюсь к раскрашенной идиотке и невинно улыбаюсь:
— А что, Аль, ревнуешь?
Алька брезгливо кривит темно-вишневые губы и отваливает восвояси.
Краем глаза замечаю, как Паша отворачивается и раскрывает книгу, впрочем, иного от него ожидать не приходится.
***
А на уроках начинаются флешбэки.
…Вот в самый разгар вчерашней пьянки Баг втихаря выключает телефон и не замечает, что я спалила его. И мне радостно оттого, что он сделал это.
…Вот мы сидим на диване в обнимку и вполуха слушаем разговоры ребят. Баг задумчиво теребит подаренный им ремешок и разглядывает мои запястья:
— Я видел твои шрамы — вот эти, а еще — на животе, когда ты поднимала толстовку. Говори, где еще?
Я не собираюсь ничего от него скрывать. Смиренно задираю рукава как можно выше, чтобы он смог лицезреть, чем я занимаюсь в минуты ненависти, позора и слабости.
— Вот. Еще на ногах… Только не надо меня лечить: я осознаю, что это гребаное дно. Но так я переношу жизнь, поэтому просто не лезь…
— Да понимаю я тебя, Эльф! — перебивает Баг, и в его взгляде читается тупая обреченность, хотя лицо остается безмятежным.
— Понимаешь?
Он молча закатывает рукав своей толстовки и отодвигает ремешки, обвивающие предплечье. Кожа под ними искромсана.
«Что же ты делаешь с собой, идиот?»
Я тихонько дую на его шрамы.
…Вот мы валяемся в снегу на каких-то задворках, ночь и тишина укутали мир, все вокруг похоже на сон или сказку, и я признаюсь: