— А у меня «трешка» никак не выходит, — сетует хозяин скейта.
— Помедитируешь неделю, и выйдет! Главное — яйца себе доской не отшибить, — серьезно заявляет Баг, и все гогочут.
Я стою на ярком солнышке и тоже от души смеюсь. Рядом с Багом я умею смеяться.
А без него я — всего лишь девочка-тень в углу пустой, забытой всеми комнаты.
Глава 26
Мы бесцельно слоняемся по площади, спускаемся к набережной и, облокотившись на мраморные перила, смотрим на городских уток, благополучно переживших зиму.
Недосказанность перерастает в отчаяние, но все, что мне остается, — ждать, робко заглядывая Багу в лицо. По нему скользят солнечные зайчики — отражение водяных бликов, и радужки зеленых глаз вспыхивают изумрудными огоньками.
Он красив настолько, что захватывает дух, и я завидую его Маше лютой, отравляющей все живое завистью. Еще бы: эта счастливица может позволить себе любоваться им в любое время дня и ночи и, не скрываясь, пользоваться такой красотой.
— Что? — Баг приподнимает бровь и улыбается. Я как никогда близка к признанию в любви — тупому, слезному, вечно все портящему, но быстро отвожу взгляд. Он все равно не сможет позволить себе взаимности.
— Да так, — пожимаю плечами и озвучиваю первое, что пришло в голову: — Ты кому-нибудь завидуешь, Баг?
— Нет. Я просто осознаю, что кто-то удачливее, а кто-то круче. Может, я хотел бы писать песни на разрыв и пробивать для себя дорогу, но я так не умею. Я принимаю: по факту, почти все люди круче меня.
В очередной раз отмечаю, насколько мы похожи в своем смирении. Это пугает, но я отшучиваюсь:
— Не скромничай. Многие бы душу продали за то, что имеешь ты. Взять хотя бы молодняк с площади.
— Успех любого дела зависит от того, сколько времени и сил ты готов на него потратить, а для этого нужно видеть смысл. В средней школе я больше ничем не мог себя занять и пропадал тут со скейтом целыми днями…
— Научишь меня? Я тоже ничем не занимаюсь, так что могу положить на это всю жизнь.
Баг грустно усмехается и, прищурившись, пристально всматривается в воду. В этот момент он кажется мне пустой оболочкой, призраком, исчезающим воспоминанием о чем-то прекрасном, и я вздрагиваю от ужаса. Но в следующий миг его лицо озаряет беззаботная улыбка:
— Знаешь, Эльф, я тут припомнил часть эпичной речи, которую два дня сочинял в свое оправдание. Так вот. Я хотел сказать, что очень ценю то, что ты… решила разделить со мной свой первый раз. Наверное, я бы благоразумно отказался, если бы знал, как обстоят дела, но, когда выкупил, менять что-то было уже поздно. Я… улетел. Это не изменит моего свинского поступка, но я все равно хочу, чтобы ты услышала. В ту ночь я много раз улетал.
Он задумчив и спокоен, и теперь от его невозможных слов улетаю я. В глубокую пропасть, из которой не выбраться.
— Итак, Эльф, что она тебе наговорила? — не меняя тона, тихо спрашивает Баг, приводя меня в замешательство. Я не сразу понимаю, что он говорит о своей матери, и соврать не успеваю:
— Попросила отстать от тебя по-хорошему.
Баг сжимает кулак и лупит им по ни в чем не повинным перилам. Я тяну его за рукав:
— Успокойся. Разве она в чем-то не права? Спать с женатыми мужиками ведь и вправду отстойно…
Во взгляде Бага проскальзывает та самая затравленность, которую я заметила еще во время его утренней погони за маршруткой. Он отворачивается, но послушно разжимает кулак и берет меня за руку.
— Ты, наверное, догадалась: мать у меня пьет, как слепая лошадь. Вышла из завязки и будет бухать, пока где-нибудь не потеряет сознание. А потом ее дружки будут названивать мне: «Выручай, Женек». Она будет материть меня и вырывать из вены капельницы, блевать и ходить под себя, бродить голышом по подъезду и просить у соседей деньги на опохмел, если я не закрою ее на ключ. Такое уже сто раз случалось. Иногда она начинает жизнь «с чистого листа» — когда находит очередного бойфренда. Она по собственной воле завязывает, идет в салон, делает себе ноготочки и каре, даже убирается дома и готовит, и лафа продолжается ровно до тех пор, пока ее не кидают. То есть она может не пить и быть нормальной. Впрочем, такие подвиги она ни разу не совершала ради меня.
Напряженно внимаю рассказу Бага, моей руке так уютно в его руке. Не могу найти слов поддержки, слова — пустой звук, мне гораздо проще было бы отдать за него свою никчемную жизнь.
— Я привык и не помню к себе другого отношения, — продолжает он. — Но, думаю, если бы папаша не ушел от нас к своей шлюхе, мать бы такой не была. Она любила его. А папаша-герой думает, что смог откупиться от нее и от меня той гребаной квартирой, где мать сейчас живет…
Баг сплевывает под ноги и глухо добавляет:
— Родители тоже заделали меня в семнадцатилетнем возрасте. Папаша постоянно гулял. Когда мне было восемь лет, он ушел совсем. Я ненавижу его. Презираю. В детстве поклялся сам себе, что вырасту и покажу ему, как на самом деле должен вести себя настоящий мужик.
Со стороны речки налетает порыв ледяного ветра, пронизывает одежду насквозь, раздувает полы моей расстегнутой куртки и обдает тело и душу смертельным холодом.
Если я не прекращу то, что происходит, возможно, повзрослевший ребенок Бага когда-нибудь также станет изрыгать проклятья на своего отца и шлюху, которая разрушила его жизнь.
Пытаюсь высвободить руку, но Баг крепко держит ее. Тогда я подхожу ближе и настойчиво разгибаю его пальцы — силы не равны, но я борюсь.
И вдруг замечаю, что на его безымянном больше нет кольца.
Поднимаю голову и вопросительно смотрю в его лицо, но Баг закрывает глаза, притягивает меня к себе, обнимает и шепчет в ухо:
— Получается, Эльф, я такой же урод, как и он… Но как только я осознал это, жить стало гораздо проще.
Глава 27
Мы так и стоим над холодной темной водой, едва дыша и медленно плавясь, но у Бага звонит телефон, и объятия размыкаются. Он вытаскивает его из рюкзака, вскользь смотрит на экран и быстро подносит к уху. Я напрягаюсь, мгновенно промерзаю до костей и застегиваю парку до самого горла. Все ясно: сейчас Баг сбежит от меня, словно Золушка с бала, сломя голову ломанет ублажать свою Машу, а я останусь одна и буду страдать и тешить себя тупыми надеждами до тех пор, пока он опять обо мне не вспомнит.
Не стоило предаваться пустым мечтам. Я же знала: именно этим все и закончится.
Отхожу на пару шагов, глубоко вздыхаю и успеваю натянуть на фейс дежурную улыбку, но тут же всхлипываю от облегчения: звонит Холодос.
— Здорово, братан! — отзывается на его приветствие Баг. — Да твоими молитвами! Ага, вот так вот хреново. Нет, про репу я не забыл. Подгребем сейчас! Ага, не один… На хер иди, шибздик!
— За что ты его так? — недоумеваю я, когда Баг отключает вызов.
— Спрашивает, когда я соберусь «брать на себя ответственность» и за тебя! — растерянно улыбается Баг.
— В чем прикол? Почему вы все время повторяете это выражение?
Баг ловит мою руку, засовывает в свой карман и мнется:
— Да так… Не думаю, что тебе нужно знать предысторию.
— Колись, Баг! — настаиваю я, и он пожимает плечами:
— Когда Машка залетела, я подсел на страшную измену. Каюсь, это не входило в мои планы, и мы с чуваками два дня пили до зеленых чертей. Но на третий день на меня снизошла божественная благодать, и я раз сто повторил, что готов взять на себя эту самую ответственность… Ну, жениться то есть.
Запоздало догоняю, к чему клонят Ваня и Лосев, и ахаю:
— То есть они считают, что ты обязан жениться на мне? Ты растрепал им про то, что мы… — Едва я произношу это, щеки начинают пылать, но Баг, похоже, смущен еще больше и чертовски няшно при этом выглядит.
— Я же не совсем дебил! Зачем о таком трепаться… — бубнит он. — Просто эти придурки с первого дня знакомства с тобой пытаются нас свести.
— Не дождутся! — Я показываю Багу язык. — Теперь у меня есть печальный пример перед глазами, и раньше тридцати замуж меня не заманить.
— Да ладно? Помнится, кто-то говорил про родственные души… — хмыкает Баг.
— Нет! Я лучше предпочту смерть! Или компанию из сорока кошек!
Я вырываюсь и убегаю, Баг гоняется за мной по всей набережной, но настигает только на площади. Он душит меня в объятиях, делает подсечку, но тут же подхватывает за талию и щекочет до тех пор, пока мы оба не выбиваемся из сил. Дьявольски улыбаясь и переводя дух, мы внимательно, с опаской, разглядываем друг друга, а потом срываемся и с остервенением целуемся.
Его губы изводят мои, и мне живо, во всех красках, припоминается наша ночь. Багу, видимо, тоже, потому что он тяжело дышит и, не обращая внимания на то, что мы стоим прямо посреди людной площади, запускает руки под мою толстовку.
Новый знакомый — юный скейтер, — проезжая мимо, свистит и выкрикивает:
— Чувак, слишком горячо! Лучше сними номер!
Голова кружится, мне необходимо вдохнуть, и я упираюсь кулаками в грудь Бага. Хохотнув, он поддается: прерывает поцелуй, хватает ртом воздух и снова прижимает меня к себе — на этот раз долго и нежно. За его широким плечом раскинулась просторная площадь, над ней — бескрайнее небо в сетке блестящих черных ветвей. А чуть поодаль, на лавочке возле памятника, расселся Паша Зорин и не отрываясь смотрит на нас.
Как давно? Что он видел?
Этот пристальный, посторонний взгляд пробуждает в моей душе гадкое чувство, возникавшее в детстве у витрины «Детского мира», когда маленькие ручонки цеплялись за самую красивую и желанную игрушку, и ты уже жил мечтой о том, как славно и весело проведешь с ней время, и даже успевал вообразить миллионы ваших волшебных игр, но большие и сильные руки забирали ее у тебя и возвращали на полку.
Меньше всего я желаю, чтобы свидетелем моего счастья был этот отмороженный идиот, и, поднявшись на цыпочки, шепотом предлагаю Багу поскорее отсюда свалить.
***
Дурные предчувствия отравляют душу, но я стараюсь не показывать тревоги.