Я как могла изгоняла из памяти взгляд Бага — долгий, потемневший и потухший, но он все равно не оставлял меня ни на секунду. И тогда я посильнее сдавливала пальцами порезы так, чтобы проступала кровь.
Вчера вечером наконец вернулись родители. Они шумели, жестикулировали, поочередно стискивали меня в объятиях, ругали нашу дальнюю родню на чем свет стоит и даже зачем-то привезли мне магнитик с видами города.
Наблюдая весь ужин за их телячьими нежностями, я осторожно призналась себе, что мне лучше без мамы и отца. Не так больно, не с кем сверять свой изначально поломанный компас, и терзания из-за собственной непохожести сходят на нет.
Я вполне смогу справиться и одна. Уехать подальше и стать другим человеком. Найти занятие по душе, определить направление и двигаться по нему… И не бояться принятия серьезных, судьбоносных решений.
Только после чая с пирожными я добилась от родителей внятного пересказа событий. Оказалось, что в квартирном вопросе суд встал на сторону папы, но “эти скоты и крохоборы” собрались обжаловать решение.
Я тут же устыдилась своих мыслей: через нервотрепку и грязные разборки родители проходят только ради меня и моего возможного счастливого будущего. И пусть мне обычно душно и тошно от их взаимной и крепкой любви, но я все же немного погрелась в ее тепле.
И я расслабилась — отпустила себя и предалась мечтам. Даже не помню, когда в последний раз этим занималась.
А что, если Баг прав? Вдруг у нас тоже есть будущее? И нам действительно всего лишь нужно выйти из пыльного шкафа? Принять решение, громко о нем заявить и сообща справляться с последствиями… Нам останется продержаться всего несколько месяцев. Потом я сдам ЕГЭ и поступлю в какой-нибудь вуз в соседнем городе, а Баг сдаст летнюю сессию и переведется туда же. Мы будем жить вместе, мы будем такими же счастливыми, как мои предки.
Внезапно все встало на свои места и приправленная страхом вина перед Багом улетучилась, однако я все равно не смогла в полной мере расслабиться и расправить плечи…
Я слишком хорошо знаю: чем сильнее отрываешься от реальности, тем больнее она тебя впоследствии припечатывает».
***
23.50
Завтра начинается новая четверть, а меня наверняка поджидает новая порция идиотских шуточек Мамедовой, скучные уроки и долгие перемены, и невнятная опасность, исходящая от Зорина.
Выключаю ночник, достаю из-под подушки телефон, щурясь, всматриваюсь в экран, и по венам крутым кипятком разливается разочарование.
Баг не прислал ни одного сообщения, хотя был в сети полчаса назад.
Что ж, это классно… Это одним махом убивает все бесплотные мечты и беспочвенные тревоги и возвращает с небес на землю.
Баг определился со своим будущим, и меня в нем нет и не будет.
Внезапно телефон вздрагивает и жужжит прямо в моей ладони, я едва не роняю его на переносицу. С перепугу я не сразу понимаю, что означает высветившаяся на голубоватом фоне надпись: «Bug».
Баг. У меня нет его номера. Если это он, то почему определился в списке контактов?
— Алло? — отвечаю шепотом и слышу до мурашек приятный голос:
— Эльф, привет!
Темный потолок уплывает вместе с моей крышей и отсветами фар далекого авто.
— Баг, я же не давала тебе номер, как ты…
Он смеется:
— Ловкость рук. Ты в норме, Эльф?
— Да, я… я в норме.
— Это мне и надо было услышать. Кстати, я нашел твой рисунок, он классный. А альбом с фотками пусть пока побудет у тебя. Храни как зеницу ока, ладно? Вернешь, когда я разгребусь со всеми проблемами. Спокойной ночи, Эльф.
И он отключается.
Баг не обвинил меня в воровстве, не считал отчаяние и нужду, которую я вложила в линии и штрихи его портрета, он всего лишь спросил, как у меня дела, но я опять умираю от стыда и не могу унять бешено стучащее сердце. До меня доходит, что он провернул этот фокус с номерами еще в гараже, когда воспользовался моим телефоном для поисков своего.
Но его звонок усмирил сомнения и тревоги и помог полуживой надежде воспрянуть. И теперь мне кажется, что Баг стал ко мне намного ближе.
Глава 30
3 апреля, понедельник, 7.30
Каникулы пролетели слишком быстро, и я тащу свое продрогшее бренное тело к машине. Рискую опоздать, поэтому всю дорогу приходится терпеть папу с его бесконечными офигительными историями про бурную юность и насыщенную школьную жизнь.
Прихожу в гимназию одной из первых, сажусь за парту и безуспешно пытаюсь согреться — от недосыпа стучат зубы, а по коже волнами проходит озноб.
От опухших недовольных рож одноклассников тянет блевать, рука никак не хочет выдать красивый почерк, объяснения учителя не лезут в голову.
В довершение всего в середине урока открывается дверь, Полина заводит в класс какую-то девчонку и представляет ее «нашей новой подругой»:
— Знакомьтесь, это Козлова Юлия, она недавно переехала к нам из соседней области. Элина, ты, как прилежная ученица и новый человек в нашем коллективе, поможешь и Юле в него влиться. Покажи и расскажи ей, как устроена наша гимназия!
Полина елейно улыбается, а я сдавленно чертыхаюсь: она что, сейчас рофлит или реально решила повесить на меня общественную нагрузку?
Новенькая, типичная активистка и бледная моль, с готовностью плюхается на свободный стул рядом и сразу лезет ко мне с разговорами, которые я пресекаю на корню:
— Я тебе не помощник, серьезно! Я и сама тут никто.
— Не общайся с ней, Юля. Она лесбуха! — обернувшись, сообщает Алька. Господи, как же я по ней соскучилась…
— А я без предрассудков, — шепчет Козлова и серьезно на меня смотрит.
***
Почти по всем предметам мы тупо повторяем пройденные темы, но мечты о будущем заронили в мою душу зерно надежды, поэтому я добросовестно слушаю учителя и после каждого вопроса с упорством поднимаю руку.
На большой перемене в кабинет входит техничка и настежь расхлебенивает фрамуги, а присутствующих в нем гимназистов без всяких церемоний выгоняет в коридор.
Я тоже сваливаю и слоняюсь по этажу в поисках укромного места, где можно спрятаться от новоиспеченной фанатки Юли и ее навязчивых просьб. Видимо, не ей, а мне, как самому главному фрику школы, посчастливилось стать ее шефским проектом.
«Удачи тебе, Юля. И не такие об меня зубы ломали…» — паскудная мыслишка греет душу и вызывает злорадство. Но вдруг кто-то хватает меня за затылок, разворачивает с такой силой, что мозги расплющиваются о стенки черепной коробки, и заталкивает в открытую дверь подсобного помещения.
Оно забито швабрами, ведрами и тряпками, а в спертом воздухе стоит жутчайшее амбре — ну просто закачаешься. Над головой тускло светит лампочка Ильича, и секунду я не могу догнать, кто стоит рядом.
Идеально отутюженный воротничок, светлые волосы, бордовые от ярости щеки. Зорин.
«Что за прикол?» — я собираюсь засмеяться, но он швыряет меня к стене и подходит слишком близко. Ненавижу, когда лезут в личное пространство. Терпеть этого не могу!..
— Литвинова! Ну а сейчас ты с кем таскаешься? — цедит Паша, и меня настигает запоздалое озарение: его глаза вовсе не бездонные и необычные, они у него попросту ненормальные. Безжизненные и жуткие, как у настоящего матерого шизофреника.
Эта собака так больно сжимает мне плечи, что я перестаю чувствовать их.
— Не твое дело, урод! — огрызаюсь я.
— Не мое, говоришь? — Он трясет меня, как тряпичную куклу, доводит до паники, и из глаз брызжут едкие бессильные слезы. — Теперь ты с женатого папика переметнулась на какого-то панка? Ты, шлюха, готова дать любому отребью под любым забором, но только не мне, да?!!
Я закусываю губы, всхлипываю, шиплю от боли:
— Я тебя не понимаю…
— Щас поймешь!
И он, блин, лезет ко мне под рубашку своими граблями. И самое интересное в том, что у меня нет никакой возможности хоть что-то предпринять: одного желания тут ни фига не достаточно. Я не владею руками и не могу дать ему по яйцам, потому что он прижимает мои ноги к стене своими коленями. Мне до тошноты противно осознавать, чем еще он прижимается ко мне через джинсы. Я готова наблевать прямо на его вычищенный, застегнутый на все пуговицы пиджак, и усиленно культивирую в себе этот порыв.
— Он тебя при всех лапал. Так? Или вот так?! — пыхтит Зорин и шарит потной клешней по животу и ребрам, но вдруг останавливается, отходит на шаг и наклоняется, осторожно придерживая полу моей рубашки. — Что с тобой за херня такая? Ты болеешь чем-то?!!
Он нащупал шрамы — мой самый страшный секрет, мою слабость и мою силу. Я мгновенно прихожу в себя.
— Да, болею. Мы с моим панком вместе этим болеем. — Я дрожу мелкой дрожью, но не могу отказать себе в удовольствии подстебать этого урода. — Паш, наверное, нам с тобой не стоит продолжать общение, а если и ты того… заразишься?..
Паша выкупает, что я издеваюсь, и скрипит зубами. Но больше он точно ко мне не полезет: мои шрамы выглядят воистину крипово. И завести они способны разве что наглухо отшибленного Бага.
— Я все равно тебя достану, шлюха. Еще сама прибежишь и попросишь! — цедит Паша, нервно приглаживает волосы и быстро выходит из подсобки.
Несколько мгновений я нахожусь на грани того, чтобы позвонить Багу и все рассказать. Но, конечно же, отказываюсь от этой идеи.
В выстуженный класс возвращаюсь перед самым звонком. Зорин уже как ни в чем не бывало сидит на месте, уткнувшись в телефон, а Надя и Алька тут же начинают комментировать мой потрепанный вид:
— Друзья, поглядите на лук Литвиновой: видимо, она только что лишила кого-то невинности в подсобке! Да-да, Литвинова! Мы видели, как ты выходишь оттуда! И где же наша Юля?
И тут, как в дурном кино, запыхавшаяся Юля появляется в дверях. Гомерический хохот двадцати глоток сотрясает стены класса.
«Прости, Юля, но, чтобы сохранить статус-кво, мне придется тебя утопить…»